Путешественник

На длин­ный пер­рон па­дал не­боль­шой ку­сочек те­ни от воз­вы­ша­юще­гося стол­ба с ча­сами, от ещё бо­лее ма­лень­кой ху­доща­вой фи­гуры в тёп­лом бес­формен­ном сви­тере, от рас­хо­див­шихся лю­дей, толь­ко-толь­ко про­водив­ших в дол­гую до­рогу сво­их близ­ких. Пов­сю­ду слы­шались нег­ромкие раз­го­воры, до­носи­лись ти­хие ры­дания и шаги бе­зымян­ных нез­на­ком­цев. Сре­ди ря­дов плат­форм сейчас имен­но эта ка­залась са­мой за­битой, са­мой на­пол­ненной, но в то же вре­мя точ­но та­кой же оди­нокой, как и все ос­таль­ные, дру­гие, рас­по­ложен­ные в длин­ный ряд. Кто-то раз­во­рачи­вал­ся в сто­рону вы­хода и без ог­лядки бе­жал. Кто-то всмат­ри­вал­ся в гра­ницы го­ризон­та и слов­но всё ещё не ве­рил, че­го-то ожи­дая. Не­кото­рые прос­то про­ходи­ли ми­мо, мгно­вен­но ис­че­зая, как не­нуж­ные де­кора­ции ис­пи­сан­но­го сю­жета. Крас­ные сиг­наль­ные ог­ни на­конец окон­ча­тель­но скрылись из ви­ду, де­лая этот про­межу­ток жиз­ни не­решён­ным, пе­чаль­но-грус­тным и за­поми­на­ющим­ся. Ведь для лю­бого че­лове­ка вок­за­лы всег­да бы­ли и бу­дут на­пол­не­ны сме­шан­ны­ми чувс­тва­ми, не­ред­ки­ми со­жале­ни­ями, но ещё ча­ще ед­кой го­речью и болью, по­тому что рас­ста­вание — од­но из са­мых худ­ших яв­ле­ний на све­те. Хо­сок по­нимал, за­мечая, как часы показывают 22:17, что поневоле впи­сыва­ет­ся в эту без­радос­тную кар­ти­ну, слиш­ком точ­но ста­новит­ся изоб­ра­жён­ным ге­ро­ем в тём­ных джин­сах, с рюк­за­ком на пле­чах и толь­ко что вы­сох­ши­ми сле­зами на глазах. Но, ка­жет­ся, ду­мал этот па­рень со­вер­шенно о дру­гом. Пе­ред ним про­лета­ло без­за­бот­ное прош­лое, яр­ко-сол­нечные лет­ние дни и прик­лю­чения. В гру­ди ны­ли все тёп­лые, ра­дос­тные мо­мен­ты, ощу­щения сво­боды и юно­шес­ко­го счастья. Ему всё ещё не ве­рилось, как и то­му де­сят­ку нез­на­ком­цев, что по­езд тро­нул­ся в свой длин­ный путь, что ко­лёса зас­ту­чали о рель­сы, что те­перь, воз­можно, нес­ко­ро ещё что-то по­доб­ное про­изой­дёт. Но Хо­сок поз­во­лял се­бе эту ми­нут­ную сла­бость, ведь в ста­рень­ких вок­заль­ных ла­воч­ках его го­рода, в за­бытых ис­то­ри­ях из прош­ло­го, в этих ча­сах, пыль на ко­торых не про­тира­ли, ско­рее все­го, го­дами, при­сутс­тво­вали имен­но та­кие ощу­щения, и этим они ста­рили точ­но так же, как и де­лали это мес­то жи­вее. Хо­сок впер­вые про­вожал Чон­гу­ка за ты­сячи ки­ломет­ров от их не­боль­шо­го го­рода, ули­цы ко­торо­го бы­ли ис­сле­дова­ны ими прак­ти­чес­ки пол­ностью уже го­дам к три­над­ца­ти. Хо­сок впер­вые пла­кал, уты­ка­ясь но­сом младшему меж­ду клю­чица­ми, и нас­толь­ко креп­ко об­ни­мал. От­пускать близ­ко­го че­лове­ка, не зная точ­ной да­ты его воз­вра­щения. Хо­сок впер­вые за двад­цать лет сво­ей жиз­ни так де­лал и где-то под­созна­тель­но по­нимал, что бу­дет ску­чать в ра­зы силь­нее Чон Чон­гу­ка. Тот до пос­ледне­го ста­рал­ся дер­жать се­бя в ру­ках, улы­бать­ся ши­роко и ра­дос­тно. Но имен­но Хо­сок бу­дет бро­дить по пе­ре­ул­кам, где ког­да-то они смеялись и не спеша шли домой. Имен­но он про­ведёт Рож­дес­тво в их ко­фей­не. Имен­но Чон Хо­сок ста­нет есть лю­бимое мо­роже­ное вмес­то Чон­гу­ка. Из-за этого Чон­гук действительно не по­казы­вал собс­твен­ной бо­ли, толь­ко он со­вер­шенно не знал, что Хо­сок ус­пе­л за­метить из­ме­нив­ше­еся в ок­не вы­раже­ние ли­ца млад­ше­го, спав­шую улыб­ку и по­терян­ный, на­пуган­ный взгляд. В не­из­вес­тнос­ти Чон­гу­ка жда­ли хо­лод­ные лю­ди, бес­сонные но­чи, нез­на­комый го­род, ко­торый слов­но ни­ког­да не пог­ру­жа­ет­ся в сон. В до­роге до­мой Хо­сока жда­ли зна­комые ма­гази­ны, зда­ния и про­хожие, а ещё нес­коль­ко лет вос­по­мина­ний. — Ты пом­нишь, хён? — Чон­гук показал на фо­тог­ра­фию в рам­ке, слег­ка по­жел­тевшую от дав­ности, и улы­бал­ся. Чон­гу­ку на этом изоб­ра­жении бы­ло лет пять, не боль­ше, но он уже креп­ко сжи­мал вы­тяну­тую вверх ру­ку Хо­сока. Тогда он ока­тывал стар­ше­го со­лёны­ми брыз­га­ми мор­ской во­ды, а за­тем стро­ил глу­пую ро­жицу. Хо­сок от­ве­тил: — Пом­ню, — и то­же улы­бнул­ся, по­тому что там на­веч­но за­печат­лённое ле­то, детс­тво и та­кой свет­лый, нас­то­ящий Чон Чон­гук. Хо­сок не пе­рес­та­вал вгля­дывать­ся в не­из­менную даль, ос­та­ва­ясь на плат­форме в аб­со­лют­ном оди­ночес­тве. Фо­нари здесь не за­гора­лись, ве­тер не прев­ра­щал­ся в хо­лод­ную вь­югу, а дрем­лю­щим ох­ранни­кам на вок­за­ле не бы­ло де­ла до оди­нокой фи­гуры, сто­ящей у са­мого края плат­формы. Хо­сок же­лал про­чувс­тво­вать тот ми­раж, что ус­коль­зал от него, но слы­шал только стре­кот куз­не­чиков, нег­ромкое пе­ние птиц и ше­лест за­сох­ших листь­ев. Спус­тя нес­коль­ко лет не упо­добят­ся ли его чувс­тва за­вяд­шим ле­пес­ткам де­ревь­ев, не ста­нут слиш­ком поз­дно при­шед­шим из прош­ло­го пись­мом? Хо­сок боль­ше все­го не хо­тел, что­бы Чон­гук, нас­толь­ко при­выч­ный и ра­дос­тный, вер­нулся, слов­но се­рая вы­мучен­ная обо­лоч­ка, как со­вер­шенно дру­гой че­ловек, который в один день спо­кой­но сможет сказать эту зна­комую, ко­лючую фра­зу: «Как рань­ше уже ни­чего не бу­дет, Хо­сок-хён». Но ещё силь­нее, на­вер­ное, Хо­сок бо­ял­ся сам стать таким. — Ту-тум-ту-тум, ту-тум-ту-тум, — на­шёп­ты­вал нег­ромко младший, — хён, од­нажды мы то­же смо­жем, как ве­ликие пу­тешес­твен­ни­ки, отправиться навстречу прик­лю­чени­ям! Об­ла­ка па­ра бу­дут вы­ходить на­ружу из тру­бы на­шего по­ез­да, уно­ся нас всё даль­ше, впе­ред и впе­ред! — сме­ял­ся де­сяти­лет­ний маль­чиш­ка. — Те­бе нуж­но ре­же слу­шать ис­то­рии дя­ди Ки­ма, — ух­мы­лял­ся Хо­сок, рас­смат­ри­вая ог­ромней­шую кар­ту Ев­ро­пы, висящую на сте­не в ком­на­те млад­ше­го Чо­на. — Не все ста­новят­ся пу­тешес­твен­ни­ками, Чон Чон­гук. — А мы, хён, обя­затель­но станем! На не­бе всё ча­ще виднелись­ звёз­ды. По­луме­сяц, поднимавшийся выше, при­об­ре­тал бо­лее от­чётли­вые очер­та­ния. Хо­сок пре­дуп­ре­ждал семью, что не зна­ет, вер­нётся ли поз­дно, а мо­жет, при­бежит в од­но­часье. Но да­же ос­та­ва­ясь здесь, да­же пе­реби­рая нес­ка­зан­ные сло­ва и сме­шан­ные чувс­тва, Хо­сок ещё ни­чего, сов­сем ни­чего не знал. Год на­зад, ког­да Чон­гук за­явил, что у­едет этим и­юль­ским ве­чером из их ма­лень­ко­го го­род­ка, Хо­сок за­гадал же­лание, что­бы тот ни­куда не ис­че­зал. А те­перь Чон ви­дел кло­чок пор­ванной га­зеты, ба­рах­та­ющий­ся от вет­ра по плат­форме, знал, что по­ез­да не воз­вра­ща­ют­ся на­зад и не ме­ня­ют мес­то при­бытия, и ос­та­вал­ся в про­иг­ры­ше в той иг­ре, ко­торую не на­чинал, ведь Хо­сок ни ра­зу не поп­ро­сил Чон­гу­ка из­ме­нить сво­его ре­шения. И пус­кай на­кап­ли­вать со­жале­ния не са­мое луч­шее, но в глу­бине ду­ши Хо­сок ве­рил и дав­но знал, что Чон­гук и без слов обо всём до­гады­вал­ся. — Бе­жим к мо­рю, хён! — тя­нул Чонгук за ру­ку, ра­дос­тно сме­ясь, го­ря же­лани­ем и воз­можностью. — Я на­шёл од­но бес­по­доб­ное мес­то! Хо­сок упи­рал­ся, упор­но от­не­кивал­ся, но всё рав­но шёл. А за­тем влюб­лялся еже­секун­дно в тот мир, ко­торые от­кры­вал для не­го младший. Вол­ны раз­би­вались о ска­лы, со­лёная во­да пах­ла так, что это вы­зыва­ло жаж­ду, а ог­ромный ка­мень, на ко­торый три­над­ца­тилет­ний под­росток втас­ки­вал Хо­сока, под­ни­мал их над всем этим ви­дом на нес­коль­ко мет­ров. Из-за че­го прос­то зах­ва­тыва­ло дух. — По­чему мы ни­ког­да не бы­вали здесь рань­ше? — удив­лённо вы­дыхал стар­ший Чон. — Об этом мес­те ник­то, кро­ме нас, и не зна­ет, — по­жимал пле­чами Чон­гук, а за­тем приг­ла­шал усесть­ся на тёп­лый плед, ко­торый он, ока­зыва­ет­ся, не за­был взять. — Бе­ри, хён, — про­тяги­вал млад­ший длин­ную се­рую тол­стов­ку, — за­мёр­знешь же. — Но ты… — на что Чон­гук лишь ус­та­ло вы­дыхал, ку­тал стар­ше­го по­теп­лее и от­ве­чал: — А я прос­то ря­дом с то­бой, — и клал го­лову на пле­чо, при­жимал­ся креп­че. — За­пом­ни, это на­ше пер­вое пу­тешес­твие. Впер­вые в жиз­ни слё­зы появились на ще­ках Хосока, ког­да он слу­чай­но по­резал­ся во вре­мя по­пыт­ки улуч­шить ну­левые на­выки ку­лина­рии. Но боль­ше он не пла­кал ни ра­зу. Ни разу до се­год­няшне­го дня. Поэтому те­перь при­сажи­вал­ся на кор­точки и раз­мышлял о том, что прош­ло уже, на­вер­ное, два или три ча­са, что нуж­но за­кан­чи­вать и, раз­во­рачи­ва­ясь, прос­то ид­ти до­мой. Но страх оку­тывал в ту же се­кун­ду, ког­да но­га дёр­га­лась в сто­рону лес­тни­цы, что ве­дёт к вы­ходу. Же­лание, что­бы это прод­ли­лось ещё нем­но­го, разъ­еда­ло Хо­сока из­нутри. Бы­ло боль­но, но ему ду­малось, что, ско­рее все­го, это зас­лу­жено, ведь ни­чего не бы­ва­ет в этой жиз­ни так прос­то. Тёп­лый ве­тер и мер­ца­ющие звёз­ды. В том мес­те, ку­да у­ез­жал Чон­гук, звёзд не вид­но уже дав­но. И мо­ря там то­же ни­ког­да не бы­ло. Фыр­кая, Хо­сок оби­жен­но по­лагал, что Чон­гук ещё не раз в этом убе­дит­ся, за­хочет вер­нуть­ся. А Чон­гук, от­да­ля­ющий­ся всё даль­ше и даль­ше от род­ных улиц, уже на­чинал ску­чать. — Ты мне нра­вишь­ся, хён, — вы­дохнул од­ним ве­сен­ним ве­чером при алом за­кате младший. — М-м-м? — не рас­слы­шав слов Чонгука, с улыб­кой на гу­бах про­тянул в от­вет Хо­сок. — Ты мне нра­вишь­ся. Мо­ре ка­залось в тот мо­мент та­ким же тёп­лым, как и за­кат, как и мяг­кие гу­бы Хо­сока. Так исчезла последняя тень с перрона, так ночь наконец-то вступила в свои права. Хосок брел по улицам, где, казалось, в любую секунду из-за угла мог выглянуть улыбчивый Чон Чонгук. Хосок доходил до их любимого камня, взбирался на него и просиживал таким образом до самого утра, пока первые лучи солнца окончательно не склоняли старшего в сон. Чонгук вернулся спустя два с половиной года в очередной серой толстовке, немного уставший от длинной дороги домой. Он был все таким же улыбчивым, таким же теплым, словно не было на улице зимней стужи, словно не было многих ночей в далёком отсюда городе. Платформа встретила десятком людей, как тем же июльском вечером несколько лет назад. Часы, висящие на столбе, будто совершенно не изменились, слегка постарели и сильнее забились пылью, но перемены были заметны лишь в стареньких вокзальных лавочках, точно окрасившихся в новый цвет. Чон Чонгук навсегда вернулся в родной город, к морю, к своему Хосоку. Старший, не веря, что это правда, от своего дома до самого вокзала без остановки бежал. И когда увидел привычного Чон Чонгука, когда уткнулся носом между ключицами, обиженно стуча в его грудь, начинал понимать, что больше ни за что и никогда не отпустит. Платформы видели немало слёз, но какие-то всё-таки проливались от радости. Мало, кто знал, кроме Хосока, что Чон Чонгук так никогда и не станет путешественником.