Детфордские сестры

ЕВС «Неустанный», Средиземное море, близ берегов Мальты, май 1799 — Итак, мистер Кеннеди, о чем вы хотели доложить мне? Исполняющий обязанности лейтенанта Арчибальд Эдмунд Кеннеди стоял навытяжку в капитанской каюте «Неустанного». Сам капитан, все еще в шелковом халате, сосредоточенно изучал бумаги, которые, судя по неразборчивым каракулям, были, должно быть, расчетами плотника, а его стюард Трегоран тем временем готовил воду, мыло и бритвенные принадлежности. — Сэр, полагаю, будет лучше, если то, что мне предстоит сказать, а вам — выслушать, прозвучит в приватной обстановке. Капитан сэр Эдвард Пэллью оторвался от разложенных перед ним бумаг, впервые встретившись взглядом с 5-м лейтенантом. — Неужели? Однако, если не считать плота, следующего на буксире в сажени за нами, я не знаю места на судне, где можно было бы отыскать таковую. Смею надеяться, во флот вас привела не душевная деликатность и склонность к уединению? Трегоран, оставьте нас. Принесите кофе через десять минут. Итак, сэр, мы одни, быть может, теперь вы решитесь говорить начистоту? Кеннеди подумал, что ему придется перекрикивать ритмичный скрип пемзы о палубу, которую всего в нескольких дюймах над их головами драили матросы, однако он намеренно выбрал для разговора именно это время, когда их могли подслушать с наименьшей вероятностью. Возможно, капитан Пэллью не видел нужды в уединенности — хотя, как было наверняка известно Кеннеди, сам устраивал тайные встречи в этой самой каюте. Ему следовало, по меньшей мере, остерегаться вторжения на свою территорию, предвидеть намерения Кеннеди, и опасаться этого разговора. — Сэр, недавно вы завладели принадлежащим мне призом, и я желал бы знать, как вы намерены им распорядиться. — Прошу прощения? — Полагаю, вы захватили его вблизи гавани Валлетты 16-го числа сего месяца. Слова Кеннеди, очевидно, попали в цель, ибо кровь внезапно бросилась в лицо Пеллью, и он зарычал, призывая караульного пехотинца. — Сержант Бауэрс, передайте приказ относительно лейтенанта Хорнблауэра, немедленно! Кеннеди тяжело сглотнул, но его голос не дрогнул. — В этом нет необходимости. Караульный замялся в дверях, колеблясь между повиновением и любопытством, и Пеллью успел переменить решение. — Отставить. Свободны. Они вновь остались один на один, разделенные насущным предметом своей беседы более, чем столом, стоящим между ними. Столом, на котором, подумал Кеннеди, не так давно мог лежать сам Хорнблауэр. Сколь бы горькой ни была эта мысль, она лишь укрепила его решимость. — Могу заверить вас, сэр, что лейтенант Хорнблауэр не делал мне решительно никаких признаний с тех пор, как мы вошли в Валлетту. Он куда более осмотрителен, чем, вероятно, следовало бы в этих обстоятельствах, и чем вы, видимо, полагаете. — Тогда как, скажите на милость, вы?.. — Даже если бы я руководствовался лишь подозрениями, ваша реакция стала бы достаточным им подтверждением. Но я отнюдь не слепой, умею сложить два и два и, к тому же, имею определенный опыт в такого рода арифметике. — Кеннеди наклонился вперед и прошипел: — Я чувствую ваш запах на его коже. Пеллью тяжело опустился на стул, и в наступившей тишине казалось, что ему на плечи разом лег весь груз прожитых лет. Когда он заговорил, его ответ прозвучал куда сдержанней и горше, чем ожидал Кеннеди. — Я разочарован вульгарностью вашего поступка, мистер Кеннеди. Не ожидал, что вы унизитесь до шантажа. И какова же ваша цена? Впрочем, свою мзду вы получите — мое состояние может с лихвой удовлетворить самую ненасытную алчность. Полагаю, вы подсчитывали стоимость каждого из наших призов, прежде чем требовать свою долю? — Только одного. Я знаю, что вы заполучили его, но моих притязаний не поддержит ни один призовой суд в мире. Однако непостоянство власть предержащих мне известно не понаслышке, и я не допущу, чтобы он попал в беду. Цена? Если вы окажетесь недостойны его доверия, если по вашей вине он лишится сна, репутации, карьеры или благополучия, если по его щеке скатится хотя бы одна слезинка, клянусь, я превращу вашу земную жизнь в ад кромешный. Это была минута, которую в последние несколько недель он предвкушал долгими бессонными ночами, минута, когда ему предстояло поставить на карту всё, и пойти с козырей, припрятанных в рукаве. Стараясь успокоиться, он уперся в стол обеими руками и наклонился вперед, так, что его лицо оказалось в каком-то футе от лица Пеллью. — Я не доносчик, мне нет надобности чернить ваше имя в коридорах Вестминстера — моя история много больше понравится в небезызвестных домах в Детфорде и на Стрэнде, чьи двери открыты лишь избранным. Только навредите ему — и сделаетесь притчей во языцех для каждой сестры, и каждой сводни в этом городе, и в следующий раз, когда некая 'Молли из Труро', столь щедро обласканная Королевским флотом, отправится вечерком перепихнуться в одно из своих излюбленных лондонских заведений, она найдет там куда менее радушный прием, чем обыкновенно. Его стрела определенно достигла цели: лицо Пеллью сперва побагровело, но при ревностно скрываемом имени оной особы, вся кровь отхлынула от него. Не давая упомянутой даме собраться с мыслями, Кеннеди продолжил наступление. — Обманите оказанное вам доверие, и дюжина охальников и гнусавых мальчишек-подмастерьев станут клясться как на духу, что капитан предлагал им гинею и покровительство, чтобы подрочить его причиндалы, и впредь вы всякий раз будете спрашивать себя, не мне ли обязаны очередной задницей, которую вам подставили. Думаете, мне пороху не хватит? Да вы ищете брод там, где я как рыба в воде! Голова у него кружилась, колени подгибались, но голос звучал все так же твердо и непреклонно. — И если вы намекнете об этом разговоре хоть одной живой душе, хоть одному офицеру на этом судне, я под присягой обвиню вас в содомии, даже если мне придется висеть с вами на одной рее. Вот и всё. Кеннеди запоздало сообразил, что ему, пожалуй, следовало загодя продумать путь к отступлению. Он отважно шагнул в логово льва, но оступись он сейчас — весь его подвиг лишится смысла. Не приготовив эффектной реплики на уход и разом утратив способность к импровизации, ему оставалось только ждать реакции Пеллью. — Закончили? Теперь садитесь. Ну же! Колени Кеннеди подогнулись с неожиданной готовностью, и он рухнул на стул, по счастью, оказавшийся рядом. Пеллью поднялся и стал мерить шагами каюту — бледный от гнева и испытанного потрясения, но явно не утративший дара речи. — Никогда еще, за все годы во флоте, мне не доводилось слышать, чтобы офицер столь бесстыдно и дерзко говорил с капитаном. Откуда… кто?.. Кто вложил в вашу голову эти бредни, мальчишка? — Бредни? О нет, сэр! Быть может, в следующий раз, когда Пол Пинкертон решит украсить один из своих небезызвестных интимных ужинов полудюжиной гривуазных юнцов, размалеванных под купидонов, будет мудрее присмотреться чуть пристальнее, кто скрывается под позолотой и бумажными крыльями. — Но это было… не меньше, чем… — Семь лет назад. У меня прекрасная память на… лица. И как вы могли убедиться, я умею хорошо хранить секреты. — Он умолк, задумавшись. — Возможно, слишком хорошо. — Но что, скажите на милость, навело вас на мысль, что я могу навредить… — Вы капитан. Он — самый младший из ваших офицеров. — Чушь. Вы были самым… черт, вы — самый младший из моих офицеров. — Он солгал о синяках на запястьях… — Еще бы он не солгал — петля на шее уродует куда больше отметины на руке!.. Проклятье! Могу вас заверить, что они не были следствием сопротивления. Отнюдь! — Он лжет мне! — Ему двадцать три года, и у него больше ума и жизненного опыта, чем вы, похоже, полагаете… — …опыта совершенно иного сорта… — …а вам в столь нежном возрасте едва ли стоило блудить у Пола Пинкертона. — Со всяким может случиться. — Только не со мной. Резкий ответ замер на губах Кеннеди вместе со вздохом. Слова Пеллью жужжали в голове, как мухи. Его засасывало знакомое вязкое оцепенение, перед глазами все плыло, предвещая обморок. Мир ускользал от него, распадаясь на блики света, вспыхивающие в оконном стекле над головой Пеллью. Господи, только не это. Он зачаровано смотрел, как движутся губы Пеллью, не разбирая ничего, кроме невнятного кряканья, и чувствуя какую-то странную легкость в груди. Все закончилось так же неожиданно, как и началось — он все так же сидел на стуле, а Пеллью все так же говорил, будто ровным счетом ничего не произошло, и время не сложилось только что как карточный домик. Мало-помалу он осознал, что не валяется на палубе в луже собственных испражнений, захлебываясь кровью. Более того, он мог снова различать не только звуки, но и смысл слов. — …выпьем. Полагаю, нам обоим это не помешает. Кеннеди уловил какое-то движение перед собой и с некоторой опаской посмотрел вниз. Пеллью, должно быть, успел плеснуть в бокал бренди. В два бокала — и сейчас через стол подталкивал к нему один из них. Он осушил его одним глотком. — Вы странный, но смелый юноша. И многое на себя берете. — Думаю, тем из нас, кто знает чуть больше о мире ином, надлежит нести некоторую ответственность за здоровье и счастье себе подобного. — Коли так, давайте поговорим как обыватели этого мира. Вы упомянули о призе, отнятом силой. Однако он был взят правомерно — он не поднял вашего знамени, и никоим образом не дал мне понять, что не свободен. Полагаю, здесь у вас не может быть притязаний. — Что же, тогда оставим это на совести лейтенанта Хорнблауэра. Мое предупреждение остается в силе. — Не сомневаюсь в этом! Интересно, понимает ли он подлинную ценность того, чем поступился… Мистер Кеннеди, я человек слова, в каком бы мире оно ни было дано. Я беру на себя заботу о благополучии лейтенанта Хорнблауэра, в той же мере, что и «Неустанного». И коли будет на то божья воля, ни один из них не попадет в беду по моей небрежности. В моих руках он останется в такой же безопасности, в какой, смею надеяться, моя репутация останется в ваших. Эти условия для вас приемлемы? — Иного выбора у меня нет. — Хорошо. — Пеллью снова наполнил бокалы. — Выпьем за нашу сделку как джентльмены. — Как джентльмены… и содомиты, сэр, — парировал Кеннеди, не без удовольствия заметив, как Пеллью поперхнулся. — Мистер Кеннеди, удовлетворите мое любопытство… еще один вопрос… — прокашлявшись, произнес он. — Сэр? — У Пола… я… мы?.. — Увы, нет, — Кеннеди проглотил последние капли бренди. — Думаю, вы… общались с неким Уиллом Прествиком, конюхом из «Красного льва» в Сазерке. — Что ж, возможно, в нынешних обстоятельствах это к лучшему. Итак, этот разговор окончен, и мы больше никогда к нему не вернемся. Кеннеди поспешно поднялся, опять испытав мимолетное головокружение, но вытянулся по стойке смирно. — Будьте добры, пришлите ко мне Трегорана с завтраком. Рука Кеннеди уже легла на задвижку, когда Пеллью снова окликнул его. — Мистер Кеннеди, это был беспримерный и самоотверженный акт преданности и отваги. Остается лишь уповать, что не меньшую доблесть вы проявите и в иных обстоятельствах вашей службы. И в таком случае можно утверждать, что в Королевском флоте есть хотя бы один храбрец, умеющий держать яйца в кулаке. — Надеюсь, что так, сэр… и не только свои!