То, ради чего стоит жить

Приятно просыпаться от прикосновения солнечного света к лицу. Открыть глаза, поморгать несколько раз, чтобы взгляд сфокусировался, и ощутить запах чего-то жаренного. Чего-то вкусного и необыкновенного. Представить, как большие руки держат палочки и встряхивают сковородку, перемешивая её содержимое. Сладко потянуться в постели, и перевернуться на бок, чувствуя негу, расплывающуюся по всему телу. Посмотреть на будильник, и улыбнуться – еще есть время полежать так и насладиться моментом. На стене висит мой фартук, который я надеваю на работе. Выстиран и выглажен он не мной. От этого на душе становится еще светлее. Мы стираем одежду друг друга – это ритуал, который нас связывает. Хотя привести его форму в порядок мне стоит большого труда, от дыма и копоти невозможно избавиться, сколько не вымачивай, - мне нравится это занятие. Слава Богу, кирку и каску он оставляет на работе, иначе в нашем доме было бы куда грязнее, чем обычно. Там, где он работает, всегда грязно и жарко. А еще очень опасно. Он рискует своей жизнью, пока я воспитываю детей в садике и думаю о нем. Я часто представляю, как он храбро сражается с огнем, спасая человеческие жизни, и меня охватывает гордость и страх. Иногда страх пересиливает гордость, особенно тогда, когда он долго не возвращается домой. Я очень люблю его звонки, когда он кашляет, шумно вздыхает в трубку, и говорит: «Уже заждался? Не волнуйся, я скоро буду дома» Камень, весящий целую тонну, падает с души, и его место заполняет тихая радость. Я кладу трубку и иду готовиться к его приходу. Еще не одевшись и не умывшись, я выхожу на кухню в одном белье, и, зевая, протягиваю: «доброе утро». Не отрываясь от своего занятия, он поворачивает голову в мою сторону, и его задумчивое лицо преображается. С бровей слетает напряженность, уголки губ ползут вверх. - Доброе утро, Куроко. Я обожаю наше с ним начало дня. Какой бы не была погода на улице, когда он вот так стоит, и готовит нам завтрак – утро всегда солнечное. Он никогда не показывает, сколько в нем нежности – мягким ему быть не позволено, но в пище, приготовленной им, каждый кусочек наполнен любовью. Стоит только попробовать, украсть с палочки частичку риса, который он только что поднес к губам – и внутри начинает теплиться огонек. - Эй, я тебе сколько раз говорил, не кусочничай, пока не сядешь за стол? – Делая вид, что разозлен, ворчит он. На самом деле он любит, когда я увожу еду у него из-под носа. Так он думает, что я ценю его кулинарные изыски. И правильно думает. - Извини, я не смог удержаться. – Говорю я, и касаюсь своей макушки, на которой как всегда по утрам творится что-то невероятное. Он отворачивается, и я слышу тихий смешок. - Дурак. Причешись для начала. После завтрака мы оба собираемся на работу. Я всегда ношу в своей сумке книги и детские рисунки, он же уходит налегке. То, с чем он работает не нужно таскать с собой, только под униформу он всегда надевает самую простую одежду – ту, что не жалко, и накидывает сверху брезентовую куртку с полосками на груди. Мы выходим из дома вместе, а потом расходимся – каждый в свою сторону. Меня ждут дети, а его пожары. - Удачи, Кагами. – Я смотрю на него пристально, стараясь запомнить лицо. Не хочу думать о том, что этот день может стать последним, но все-таки читаю про себя молитву, чтобы он остался жив. Жить с пожарным – дело отнюдь не легкое. Но я готов смириться с этой долей, ведь мое волнение окупается с лихвой, когда мы остаемся наедине. Мой день полон забот. Дети постоянно чего-то требуют – с одними нужно играть, других сводить в туалет, а третьих разнять, пока они не прибили друг друга. За ними нужен постоянный надзор, едва потеряешь бдительность, и где-то уже завязалась драка, слышен звук разбивающегося стекла и чей-то плач. Все они ужасно разные: от непосед и сорвиголов до спокойных тихонь. С последними, как правило, легче, но работы это мне не убавляет. Внимание нужно уделять всем и каждому, это мой долг воспитателя. Как бы тяжело не было – я люблю свою работу. Маленькие люди дарят мне нечто ценное и важное, что я не мог бы получить в мире равнодушных взрослых. От них я узнаю много нового, как бы парадоксально это не звучало. Проводя с ними время, я становлюсь мудрее, а взамен делюсь своими знаниями – учу их считать, писать и читать. Мы рисуем и поем песенки почти каждый день. Среди детей у меня нет любимых и не любимых, каждый ребенок особенный, и каким-то образом мне удается ладить с ними – новички даже удивляются, как с таким тихим голосом, как у меня, дети слушают, что я им говорю. Я не могу назвать себя строгим учителем, но они очень расстраиваются, когда видят, что я недоволен. Видя детские улыбки, я осознаю, что не ошибся, когда поступал учиться в педагогический колледж. Так получилось, что сегодня мне пришлось привести домой одного из своих воспитанников. Мы появились с ним на пороге, и Кагами встретил нас со скрещенными на груди руками. Он посмотрел на мальчика, как бы оценивая его, прислонился боком к стене, и сказал: - Это еще что за явление Христа народу? - Дай-чан, поздоровайся. – Я потряс детскую ручонку в своей ладони. - Здравствуйте. – Неохотно пробурчал ребенок, и спрятался за моей ногой. - Только не говори, что это твой внебрачный сын. – Улыбаясь краем рта, сказал Кагами. - У его родителей сломалась машина, когда они возвращались домой из поездки в деревню. Они позвонили в детский сад и умоляли меня позаботиться о сыне, пока не разберутся со всем этим. - А, вот как. Надеюсь, он не против переночевать на диване? - Я постелю ему футон в гостевой комнате. - Хочу спать с Куроко-сенсеем! – Вмешался мальчик. – Пусть старый хрыч спит на футоне! Я не согласен! У Кагами задергалась бровь. Его лицо стало мрачнее тучи, и присев на колени перед ребенком, он злобно прорычал ему сквозь зубы: - Это кто здесь старый хрыч?! - Ты! – И мальчик состроил гримасу, скосив глаза к носу и исказив рот. Не дав Кагами придушить смельчака, посмевшего его оскорбить, я дернул темноволосого паренька за капюшон курточки, и поставил его в угол. - Нельзя так разговаривать со старшими, Аомине! Подумай над своим поведением! Я пошел в спальню, по пути взяв Тайгу за руку, чтобы тот часом не ликвидировал мальчишку, который уже вовсю демонстрировал ему свой длинный язык, когда я повернулся к нему спиной. - Я всё вижу. – Сказал я, уводя Кагами за собой, потрясающего огромным кулаком, конечно же, в адрес ребенка. Лицо сорванца во сне необыкновенно спокойное. Я бы даже сказал, ангельское. Чудесное зрелище: сдвинув тонкие синие бровки, он видит какой-то чудесный детский сон, а губы, вытянутые в трубочку при каждом выдохе производят милый звук «пуу». Убедившись, что мальчик сладко спит, трогательно пуская во сне слюнки, я напоследок поправил на нём одеяло и вышел из комнаты. Кагами лежал на кровати и читал ежедневную газету. Читая её, он часто хмурился – сводка происшествий никогда не радовала и портила ему настроение. Я прятал газеты с глаз долой, но он все равно находил их и каждый раз пробегал глазами хронику. - Как прошел твой день? – Спросил я, забираясь под одеяло. - Ничего интресного. Сегодня был только один вызов, по мелкому возгоранию, даже странно. – Его глаза все так же были заняты печатными строками. - Я рад. Он убрал газету в сторону и обратился ко мне. - А что у тебя? Дети не шалили? - Они шалят всегда. Но ничего из ряда вон выходящего сегодня не было. - Тецу, у тебя же все нормально? – В его голосе я услышал беспокойство. - Да, а почему ты спрашиваешь? - Бледный ты какой-то… Вот он, мой заботливый Тайга. Он всегда замечает, когда со мной что-то не так, и знает меня как никто другой. От него ничего не скроешь, и это работает против меня. Я не хочу обременять его своими опасениями. - Я просто волнуюсь, как бы с тобой ничего не случилось. – Ответил я. Я говорил ему это очень часто, и мои слова вызывали у него только легкую улыбку и насмешку. Вот и сейчас он хмыкнул себе в нос, и приблизился ко мне, сбрасывая с меня одеяло. - Не бойся, со мной ничего не случится. Я тебе обещаю. На последнем слове он уже целовал меня, подкладывая руку под мой затылок и сгибая пальцы в спутанных волосах. Мои руки, которые до этого мирно лежали на животе, вцепились в его футболку и требовательно потянули к себе – я отвечал ему на поцелуй, закрывая глаза от удовольствия. Он пах дымом, за годы он пропитал всю его одежду, кожу и волосы, но я чувствовал его неповторимый запах, от которого кружилась голова. Я хотел принадлежать только ему, и когда мое желание сбылось, я был непомерно счастлив. Это счастье длилось до сих пор, и я безумно боялся, что оно когда-нибудь закончится. От него исходило необыкновенное тепло. Оно заключалось между нашими сплетенными пальцами, в его губах, через которые оно перетекало в меня. Его сердце было таким большим и горячим, что им можно было осветить весь наш громадный город со всеми его закоулками. Каждый день он кого-то спасает. Сможет ли он спасти себя, когда придет время? Я много раз просил его бросить эту опасную работу, но на просьбы он отвечал так: «Кто же тогда затушит все пожары, которые я еще не затушил? Кто спасет всех тех, кого я еще не спас? Как думаешь, а, Куроко?», и я не мог возразить. Он задрал мою рубашку, в которой я спал, и подул на голый живот, заставляя кожу покрываться мурашками. Едва ощутимо коснулся губами ниже пупка, и от этого места по всему телу разбежалась волнующая дрожь. Он любил дразнить меня так, зная, что от таких ненастойчивых ласк я распаляюсь куда сильнее, чем от любых других. Сжав коленями мои бедра, он наклонился к лицу, и заглянул прямо в глаза. В этот момент я понял, что пропал. От этих глаз невозможно оторваться, сколько не смотри. Они лишают воли, пленяют, заставляют тонуть в них, словно в сладком вишнёвом сиропе. Перед ними не устоять. - В соседней комнате спит ребенок. - Он не проснется. – Тростинка, за которую я ухватился, переломилась. Я отдыхал на постели, закрыв глаза, прикрытый одной простыней, и собирал силы для того, чтобы принять душ после Кагами и благополучно заснуть в родных руках. Он вновь довел меня до полного изнеможения, я не мог даже встать и застелить кровать свежим бельем – похоже, это снова придется делать ему. Но тащить меня до ванной я ему не дам, иначе он лопнет от самодовольства. Я не услышал шорох за дверью и не отреагировал на звук нажатой ручки - только когда детский голос достучался, наконец, до моих ушей, я вздрогнул, резко поднимаясь. - Куроко-сенсей… я пить хочу… Поспешно обматываясь белой тканью с ног до головы, я соскочил с кровати и подбежал к мальчишке и подхватил его на руки, убегая с ним на кухню, чтобы, не дай Бог, ребенок не получил моральную травму, если вдруг Кагами выйдет в коридор в чем мать родила. - Эй, сенсей, а вы горячий. У вас температура? Мама говорит, что когда болеешь, нужно одеваться теплее. Нельзя ходить голым в одной простынке, иначе умрете от воспаления легких. Кстати, недавно я слышал какие-то странные звуки в вашей комнате… Мальчик заставил меня покраснеть до корней волос. Все-таки нужно было воздержаться хотя бы сегодня… - Никому не говори о том, что ты видел в нашем с Кагами доме, хорошо? Пусть это будет наш с тобой секрет. Договорились? – Улыбаясь как можно приветливее, сказал я, хотя в кишках все перевернулось, когда я представил, что случится, проболтайся Дайки другим детям, которые тут же растрезвонят всё родителям. - Договорились. – После двух стаканов воды жажда ребенка была уталена, и прежде чем перейти из кухни в коридор, я прикрыл куском простыни глаза Аомине и перебежками добрался до гостевой. Следующее утро было кошмарно беспокойным. Я проснулся от дикого крика, который, кажется, поднял на уши весь город на три квартала вперед. - Ах ты, поганец!!! Орал, конечно же, мой вспыльчивый сожитель. Он прибежал ко мне уже одетый: в одной руке он держал футон, с большим мокрым пятном специфического цвета, и виновником происшествия в другой, который трепыхался и пинал его ногами в бок, норовя вырваться. - Что стряслось? – Протирая глаза, сказал я. - Он описал его! Это же был мой подарок на новый год! Как только посмел, гаденыш! – Пыша гневом и возмущением, прокричал Кагами. - Отпусти меня, придурок! – Запищал мальчишка с растрепанными синими волосами. - Меня зовут Кагами! - Бакагами! - Ахомине! - Заткнись! - Сам заткнись! - Забыл, в чьем доме находишься? Давно не получал? А если по попе, а? - Куроко-сенсей, он хочет меня избить! - Не слушай его, Куроко! Он просто избалованный негодник, которого нужно наказать! - Отвали от меня, старый хрыч! - Ах ты, маленький… - А-а-а! Куроко-сенсе-е-ей! От этой перебранки у меня зазвенело в ушах. Еще чуть-чуть, и скоро из них повалит пар, как из кипящего чайника, и моя голова перегорит, как электрическая лампочка. Одним движением я оказался на ногах и навис над ними, как тяжелая грозовая туча, в которой сверкают молнии. - А ну прекратить, вы, оба! Две пары глаз – бордовая и темно-синяя испуганно уставились на меня. Мальчик перестал пинать Кагами под колено и кусать его за нос, а Тайга опустил руку с выдранным клоком волос и оба замерли, как в игре «море волнуется раз». - Тецу, не смотри так… - пролепетал старший. - Мне страшно! – Начал плакать младший. - Сами напросились! – Не своим голосом гаркнул я, и выкинул одного прочь из комнаты, а второго швырнул обратно в угол. – Наказаны! Он снова работает, когда у меня выходной. Редко наши выходные совпадают, лишая нас возможности провести день вместе. Вот он привычным движением накидывает униформу, проверяет содержимое кармашка на груди, и берет ключи от машины, эффектно покручивая брелок на пальце. Я провожаю его один – Дайки хнычет за дверью. Ну что ж, я всего лишь воспитатель. Никогда не думал, что моя профессия настигнет меня не только в детском саду, но и дома. - Я понимаю, мальчику всего пять лет и он еще плохо различает что хорошо, а что плохо, ну а ты-то что, Кагами? – Качая головой, вздыхаю я. - Похоже, он возненавидел меня с первого взгляда, и делает всё, чтобы мне насолить. С тобой другое дело – этот маленький поганец в тебе просто души не чает. – Сказал он, одевая сапоги. - Мне уже звонили его родители. Они должны забрать Аомине либо вечером, либо завтра утром. Так что потерпи еще немного, ладно? – Я помог Тайге закрыть коробочку с бенто. – Возвращайся сегодня пораньше. - Я постараюсь. – Он наклонился ко мне и убрал челку, целуя в лоб. – Жди меня к шести. - Береги себя. – Сердце трепетало, как будто у школьника на первом свидании. Сколько бы лет не прошло, с тех пор, как мы живем вместе, моя любовь к нему не ослабевает. Ну вот, снова сводит губы, и горло охватывает спазм – я не хочу, чтобы он уходил. Хорошенько разглядев его лицо, я стараюсь оставить эту картинку в памяти, как фотографию в альбоме. Дверь за ним закрывается, и я прижимаюсь лицом к холодной стене. Скорей бы шесть часов. Скорей бы он вернулся, живым и здоровым. - Сенсей, мне надоела эта игра! Я хочу кушать, когда мы уже будем ужинать? – Захныкал Аомине, когда часы показывали уже седьмой час. Его всё не было. Я выронил из рук кубики с английским алфавитом и в прострации заходил по комнате, наматывая круги вокруг ковра, на котором мы сидели. - Нужно подождать Кагами. Он должен придти с минуту на минуту. – Рассеянно произнес я, убирая разбросанные вещи. Теперь я понимаю, что это такое – маленькие дети, после них в доме такой беспорядок, что нужен месяц, чтобы вернуть всё в первозданный вид. - Э, так мы старика ждем? – Расстроился мальчик. – А я-то надеялся, что он убрался навсегда… Я поднял ребенка за шиворот и сказал ему, глядя в блестящие темно-синие глазки: - Не говори такого, Дай-чан. Я жду его и хочу, чтобы он был дома. Первые несколько секунд он смотрел на меня испуганно и ничего не понимал, но потом кивнул, и оскалил молочные зубки. - Вы любите его, Куроко-сенсей? Второй раз за последние сутки я покраснел, как вареный рак. Пора бы уже привыкнуть, что дети бывают проницательнее некоторых взрослых. Посадив мальчика себе на колени, я молча улыбнулся ему, от чего тот зарумянился. - Не-ска-жу. В нашем доме редко смотрели телевизор. У нас не было кабельного телевидения, государственных каналов хватало вполне. Нажав кнопку на пульте, Аомине защелкал каналами, надеясь набрести на какое-нибудь детское аниме, но по всем каналам передавали одни новости. Разочарованно выкинув пульт на журнальный столик, мальчик потерял интерес к ящику, передающему цветные картинки, и стал перебирать пуговицы на моей рубашке. Диктор энергично читал текст с суфлера, глядя в камеру стеклянными глазами. «В районе Токио, Эдогава, произошел крупный пожар. По словам очевидцев, в высотном здании жилого дома взорвался газопровод, многие жители погибли на месте. До настоящего времени там работают пожарные, среди которых также есть жертвы. С каждой минутой появляются все новые очаги возгорания, пострадавшие госпитализированы, жители эвакуированы. Наши корреспонденты следят за ходом событий» Холодными вспотевшими руками я схватил мобильный и нажал на кнопку быстрого вызова. В динамике послышались длинные гудки, но никто не брал трубку. «Кагами, возьми телефон. Пожалуйста, возьми телефон!» «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны доступа» - Черт! – От испуга Аомине слетел с моих колен и отпрыгнул на пару шагов. – И где его только носит! - Что случилось? – Всё, придется долго оправдываться, объясняя свое поведение. Но всё потом, сейчас важнее выяснить, что с Кагами. - Ничего, все в порядке. Возьми альбом и карандаши, нарисуй что хочешь. Сенсею нужно поговорить по телефону. Взяв мобильник, я вышел из комнаты и принялся набирать всех сослуживцев Тайги. Первым отозвался Киёши Теппей, его голос звучал глухо, на фоне раздавались какие-то посторонние голоса, которые что-то кричали. - Алло? Куроко, это ты? – Торопливо сказал он. - Это я. Киёши-сан, Кагами почему-то не берет трубку. Он на вызове? - Да, он сейчас на пожаре в Эдогаве. Ох и в крупную же заварушку он попал… Мои опасения подтвердились! - Что-нибудь известно о нем? – Сильно волнуясь, спросил я. - В последний раз я связывался с ним, когда он был у входа в то здание. Постой, ты что, слушал новости? Не теряйся раньше времени, они сами не знают, что говорят, слышишь? Всё обойдется, он в порядке, Куроко, ты понял? Связь оборвалась. На другом конце провода что-то загрохотало, и в самый мозг мне ударили короткие гудки. Я отключил телефон негнущимися пальцами и оперся локтями о колени, хватаясь за волосы. «Со мной ничего не случится. Я тебе обещаю» Обманщик! Зачем давать обещания, если не можешь их сдержать? В лицо ударил адский жар. Из-за дыма было нечем дышать, и он надел специальную маску, чтобы не задохнуться от угарного газа. Сейчас всё решают секунды – время нельзя терять ни в коем случае. Проход к лестнице завалили горящие балки, но это перестает быть помехой после нескольких ударов топором по уже хрупкому дереву, и пожарный пробирается дальше. Его товарищи остались за спиной, искать оставшихся жителей, а Кагами оторвался от них, решив проведать верхние этажи. Обычно они всегда страдали больше всех – дым поднимался к верху, и если там хоть кто-то остался, то им грозила неминуемая гибель. Нужно было спешить, забыть о себе, и быстро обследовать каждый этаж, в то же время не пропуская ни одного угла. Люди могут быть где угодно – под кроватью, в ванной, или в шоковом состоянии стоять посреди горящей комнаты, здесь все зависит от быстроты реакций и типа нервной системы. Языки пламени обжигают лицо, а дым разъедает глаза, но к этому он уже давно привык и уже не обращает на это внимание, только пониже опускает козырек каски с эмблемой пожарной службы на ней, и проходит дальше. Ни одного шага не удается сделать свободно, везде ждут препятствия: где-то провалился пол, где-то прямо на голову осыпается бетонная крошка, а во многих комнатах закрыты двери, и их приходится выламывать, орудуя инструментами, которые пожарные носят при себе. От высокой температуры загорается одежда, хорошо, что униформа сделана из несгораемых материалов, иначе Кагами не смог бы выполнить свою важную миссию. Нижние этажи уже заливаются плотной пеной, наверняка сейчас к зданию подводят мостики, чтобы затушить огонь, пожирающий всё вокруг. Со стены падают расплавившиеся часы – стрелки показывают седьмой час и заставляют его остановиться. «Дерьмо, я же должен был вернуться к шести. Надо торопиться!» - И ноги понесли его дальше. Ему вдруг показалось, что он услышал чей-то плач. Кинувшись в ту сторону, откуда раздавался звук, он увидел, что под обеденным столом сидит девочка, и прижимает к себе заливающегося слезами младшего брата. Влага высыхает и улетучивается с его лица за мгновение, и глаза широко распахиваются, глядя на огромного страшного человека, который выходит к нему из полыхающего адища огня. Он весь черный и будто обуглившийся – но это только на первый взгляд, девочка притягивает братишку к себе, - она видит, какие добрые у этого человека глаза и ее маленькое сердечко больше не колотится как у испуганного зайки, постепенно приходя в норму. - Дяденька, вы пришли спасти нас? – Мальчик перестает плакать и, всхлипывая, тянется ручками к большим, перепачканным в копоти и саже рукавицам. Отвечать некогда – «дяденька» хватает детей на руки, на бегу накрывая их головы марлей из своего кармана, и уносит их прочь из преисподней. Он стремительно бежит наружу, в человеческий мир, но в спину внезапно ударяется взрывная волна, и пожарный, повинуясь рефлексам тела, группируется и летит вниз, крепко стискивая детей своими руками, не давая им выскользнуть на лету и стать добычей Смерти. Выход уже блокирован. Выбраться будет сложно, если это еще возможно. Но я должен сделать это, во что бы это мне не стало. Я должен вернуться домой, потому что он меня ждет. Нервно переключая каналы, я слушаю все последние сводки новостей. Как назло, репортажей с места пожара нет, и если где-то и говорят о нем, то говорят вскользь, и то, что я уже и так знаю. «Среди погибших есть так же работники пожарной службы. Пострадавшие госпитализированы» Такое ощущение, что я сейчас сойду с ума. Никто не взял трубку, сколько бы я не звонил. То ли они заняты настолько, что не могут подойти к трубке, то ли просто не хотят сообщать мне дурные вести. Аомине играет в другой комнате, издавая звериные звуки. Хотелось бы мне быть на его месте! Я никогда не был набожным человеком, но сейчас я молюсь всем богам, которых знаю, чтобы они сберегли его. С улицы слышен гул сирены и шум клаксонов, как тревожно… Моё сердце скоро не выдержит. Хочется плакать от безысходности, но я не могу выдавить из себя не слезинки. Жаль, так бы стало намного легче. Я вспоминаю наше с ним утро. Когда я просыпаюсь от аппетитных запахов, манящих так, что в животе начинает урчать. Как его большие руки ловко встряхивают сковородку и перемешивают её содержимое, и как его лицо, омраченное тяжелыми думами, преображается, когда он смотрит на меня. Как мы вместе собираемся – каждый на свою работу, и наши мимолетные разговоры, которые больше похожи на обмен репликами, лишенными смысла, – всё это так дорого мне, что становится жутко, когда я думаю, что я могу лишиться его. Наши повседневные заботы, ссоры по мелочам, горькие моменты разлуки и сладкие моменты близости – без них я просто не проживу. К хорошему привыкаешь быстро, а отвыкнуть, увы, не получится никогда. Меня душат слезы. Я вспоминаю его лицо, каким оно было сегодня утром, и боюсь представить, что я его больше не увижу. Давно хотел сделать для него оберег, но так и не собрался. Всегда, когда я садился за шитье меня что-то отвлекало. Теперь у тебя будет время сделать хоть сто оберегов, идиот. Ты должен был позаботиться об этом раньше. Сгибаясь пополам, я вжимаюсь лицом в коленки, обнимая себя за ноги. Рукава-фонарики намокают, и я трусь лбом, говоря «нет» своему отчаянию. В садике дети плачут постоянно, но мне этого делать нельзя. Я должен быть сильнее, потому что я взрослый. Мои слезы не помогут Кагами. Дверь скрипит и в нее вбегает темноволосый смуглый мальчишка. Он бросается ко мне на шею, и кричит: - Сенсей, не плачьте! Он вернется к вам, этот Кагами! Не знаю, смеяться или плакать – я довел до слез ребенка, он не понимает, что хотел меня успокоить, но сам разревелся: рубашка на моей груди стала мокрой. Я погладил Аомине по лохматой головке и вытер ему лицо, говоря, что всё хорошо. - Наконец-то ты назвал его как надо. Молодец, Дай-чан. Мальчик шмыгнул, втягивая в себя сопельки, и с надеждой поглядел на меня мокрыми глазками. Его трясло, но плакать он больше не собирался. В этот момент мой телефон зазвонил. Не глядя на экран, я нажал на зеленую кнопку и ответил на вызов. - Слушаю. В трубке послышался чей-то кашель. Сердце зашлось миллионом ударов в минуту, я едва удержал трубку в руках и ждал, пока там что-нибудь скажут. Кто-то сделал глубокий вдох и шумно выдохнул в трубку – как будто сильный ветер прошелся по кронам деревьев, терзая листья на них. - Заждался? Не знаю, что меня оглушило сильнее, это слово или звонок в дверь, огласивший дом. Со всех ног я бросился открывать – чуть не вырвал все замки с корнем, и одним рывком распахнул дверь тому, кого я безумно хотел увидеть на пороге. Пахнущий дымом и сажей, с черными от дыма волосами и лицом, но с широкой белой улыбкой до ушей Кагами стоял за дверью и показывал мне какую-то медаль. - Добро пожаловать домой. – Дрожащими губами произнес я и, не боясь запачкаться, обнял его, тратя все свои силы на то, чтобы ему стало тесно. Аомине выбежал в коридор и приклеился к моей ноге, смущаясь и не желая показывать, что он тоже рад его возвращению. Смеясь, Тайга закрыл дверь за собой. - Я вернулся.