он так и не понял

Он так и не понял, каким образом в прошлый раз нашел в себе силы вновь ожить. Он не верил даже в малейший шанс избавления от своей болезни — так он называл ту, что завершила их недоотношения простыми словами «ты хороший». Ты хороший. Сколько он хохотал над этой фразой — беззвучно, истерично, скорчившись на полу. Он вставал, вернее, сползал по утрам и, кажется, видел эти слова высеченными на своем лице. Хороший. Однажды до него дошло, что ее не в чем винить — она терпела до последнего. И будь он хоть немного умнее, ему бы не составило труда ее удержать. Нет, он не хороший — он последнее дерьмо. И она это знала, просто ей не хватило духу сказать все напрямую. Она слишком его любила — даже тогда, когда эта любовь превратилась в опухоль. Только для нее она была доброкачественной. Он бы сказал, что ему повезло меньше, что клетки его организма полностью впитали ее, что без нее у него не получалось все. Это действительно было так какое-то — долгое — время. Он до сих пор не мог понять, каким образом выжил тогда, не опустившись на самое дно. Наверное, кто-то его бережет там, наверху. Хотя, скорее всего, он просто трус. Он так и не понял, каким образом та, другая, ворвавшаяся так внезапно и кстати, все изменила. Не сразу, далеко не сразу — ей понадобился почти год, чтобы поменять искусственную вентиляцию легких на самостоятельное дыхание; она буквально заново научила его дышать. Она обнимала его, пряча от всех неприятностей, и говорила, что любит. А он, вновь понявший, каково это — что-то чувствовать, не понял, что с этим дальше делать. Он попробовал найти ответ с помощью наркотиков — и не смог. Он рискнул уехать и начать все с нуля — и не смог. Единственное место, в котором он чувствовал себя на месте, в безопасности и тепле, было рядом с ней. Она всегда ждала его. Она вернула его к жизни, но так и не смогла объяснить, что такое «жить». Или он не понял. И поэтому он сделал своей жизнью ее, полностью сосредоточил свое существование на ней, никому не оставляя путей отхода. Он так и не понял, каким образом снова попался в эти сети. Сейчас, оглядываясь назад, он не мог сказать, любил ли ее вообще когда-нибудь. Благодарность в его чувствах всегда граничила с диким желанием полностью ею обладать, не оставлять другим ни капли ее существа — вдруг они отнимут его драгоценность? Он душил ее ревностью, и это было хуже, чем если бы он душил ее на самом деле. Конечно, теперь он уже знал, что сможет без нее — ведь смог в прошлый раз. Но если уйдет и она — такая любящая и преданная, такая нежная и родная, такая красивая и… Она говорила, что он многому ее научил, что только благодаря ему она повзрослела, стала осмысленнее и разумней. Она часами могла говорить о своей любви к Солнцу и этому миру — поначалу он быстро уставал от этих рассказов, а после уже не мог без них. Он невероятно любил ее слушать, тонул в ее голосе, растворялся в невесомости, глядя на ее губы. Они разговаривали сутками. Спорили о Цветаевой и морали, строили планы на будущее и мечтали о первом путешествии. Она целовала его в любой удобный и неудобный момент и дулась, когда он не делал того же. А он просто держал ее за руку и был уверен, что это никогда не закончится — ведь так сказала она, а он верил ей безоговорочно. Он так и не понял, каким образом они расстались. Он простил ей измену, чуть не спившись за время ее увлечения другим. Сначала она изменила его жизнь, а потом изменила ему — какая ирония. К счастью, теперь из того времени он помнит только то, как лежал в отключке на асфальте в центре города (благодаря фотографии) и то, как болят руки после истеричных избиений стен (потому что эта боль каждое утро была первым физическим напоминанием того, что он еще жив). Он и не хочет больше ничего вспоминать — слишком похожа образовывающаяся при этом дыра на ту, которую он с таким трудом латал в течение пяти лет в прошлый раз. Он простил. Он даже смог заново поверить ей — при этом так же сильно, как до. Казалось, то самое их путешествие все исправило — неделя, проведенная в номере отеля в осмотре намного более интересных достопримечательностей, чем Красная площадь. Она выглядела невероятно счастливой, обещала, что все будет у них чудесно. Он купил кольца. Теперь между ними было что-то большее, чем прежде. Три счастливых месяца, ежедневные встречи, бесконечные разговоры. Им не мешало ничто — все их внимание было полностью сосредоточено друг на друге. Это было время максимального единения — как душевного, так и физического. Друзья смеялись: обычно так себя ведут новоиспеченные влюбленные, но никак не те, что вместе уже полтора года. Они в ответ только улыбались. Он так и не понял, каким образом у нее получилось так уйти. Ни объяснений, ни ответов. Просто однажды она не взяла телефон и не ответила на смс. Просто однажды он начал дико бояться встретить ее на улице. Просто однажды он увидел ее с другим. Он так и не понял, каким образом ему жить дальше. По крайней мере, пока. Он замечал на себе только сочувствующие взгляды близких, которые знали, на что он способен в отчаянии, и боялись, что он вновь до него дойдет. Они убеждали его, что эта «маленькая глупая тварь» не стоит таких эмоций, а он вскидывался на ее защиту и говорил, что сам во всем виноват. Он и правда был виноват — ведь иначе почему она ушла? Десятки вопросов, сотни догадок и тысячи предположений. Он столько раз слезно умолял ее дать ему хоть какой-то ответ или хотя бы намек на него, что стал повторяться. Но слишком хорошо он помнил последнюю встречу, тепло ее рук и сияющий любовью свет глаз. Он не верил, он отказывался верить в происходящее. Он так и не понял, каким образом при всем этом он наладил свою жизнь. Видимо, она действительно многому его научила — проще ко всему относиться, например. Она вообще любила говорить, что все зависит от восприятия — и он изменил его настолько, что сейчас стал бы, наверное, идеальным для нее. Но кто-то уже обогнал его в этом. И с каждым днем он все больше осознавал, что искреннее за нее рад — в глубине души он всегда понимал, что не сделает ее счастливой. Слишком долго он прожил во внутренних безумных метаниях и внешней полнейшей апатии, слишком сильно он боялся решений, слишком не уверен был в себе. Даже в самые счастливые моменты с ней он пытался, хоть и тщетно, найти черный выход — то ли для нее, то ли для себя. Она даже с этим справилась лучше, чем он. Ему не нужны были больше ответы. Он научился избегать грустных треков и совместных фотографий, выяснил, что, оказывается, может засыпать и просыпаться с кем-то другим — и при этом не испытывать к себе отвращения. Он был рад за нее, и сам жил дальше. Была только одна вещь, не дававшая ему покоя. Его обещание сводить ее к врачу — сама она никогда не заставит себя пойти в больницу, это он знал точно. Но знает ли об этом тот, другой?