Право быть несчастным

Бернард резко открыл глаза. Сердце бешено стучало в груди, грозя, как казалось мальчику, заглушить монотонный голос, доносящийся из-под подушки. Ребёнок прислушался. -…овое купить, чем старое носить. Лучше новое купить, чем старое носить… Бернард сел на кровати. Лунный свет не пробивался в спальню сквозь плотно зашторенные окна. Мальчик посмотрел в другой конец комнаты: ряды одинаковых кроватей, на которых спали счастливые и довольные альфы стабильного потребительского общества. -…купить, чем старое носить. Лучше новое… Он прилёг на подушку и внимательно вслушался в то, что говорил голос. Потом снова отнял ухо от подушки. Стало тише. Лёг. Громче. Яснее. Сел. Тише. Бернард тихо спустил ноги с кровати и коснулся босыми ступнями холодного пола. Ребёнок неслышно подошёл к одному из окон и протянул руку к шторе, собираясь её открыть, но в последний миг резко отдёрнул ладонь. Что он хотел там увидеть? Мальчик быстро вернулся к кровати и залез под одеяло. Здесь было тепло и спокойно, не было того странного ощущения, которое он испытал, стоя всего несколько секунд у зашторенного окна. Тем временем урок, произносимый голосом, сменился: - Сомы грамм – и нету драм! Сомы грамм – и нету драм!.. Бернард нахмурился и снова сел, завернувшись в одеяло. Ему внезапно стал противен этот голос. Он заглушал что-то, какие-то странные мысли и чувства в душе мальчика. Хотя, конечно же, он не знал, что такое душа и что с ним происходит. Бернард тревожно покосился на соседние кровати. Все спали. Ему подумалось, что про него хоть и обидно, но, видимо, правильно говорит этот противный Генри Фостер. Бернард с тоской решил для себя, что ему и вправду когда-то влили по ошибке спирт в бутыль, раз он такой странный и неправильный. Ребёнок лёг и закрыл глаза. Голос уже не вызывал отвращения, а только убаюкивал. Всё снова было стабильно. Всё снова было хорошо. Гельмгольц проснулся среди ночи и услышал этот странный голос. Вернее, голос был самым обычным, он повторял давно пройденные и заученные детьми уроки. - Чистота — залог благофордия. Чистота залог… Мальчик сел и посмотрел вокруг. Вдоль стен тянулись кровати, на которых спали дети. Гельмгольц покосился на подушку, несколько секунд посидел в раздумье, а потом перевернул её. Голос стал громче. -…благофордия. Чистота залог благофордия. Чисто… Голос не успел договорить. Мальчик вырвал динамик и быстро сунул его в тумбочку. Дверца хлопнула слишком громко. Но никто вокруг даже не пошевелился. Гельмгольц задумчиво взглянул на дыру, оставшуюся от динамика. Её нужно было спрятать. Хотя какой смысл был во всём этом? Всего через несколько месяцев его переведут в спальню выше, и тогда снова вырывать микрофон?.. Гельмгольц вздохнул, положил поудобнее подушку и лёг. «По крайней мере, у меня есть несколько месяцев спокойствия», - подумал мальчик и закрыл глаза. В ночи был слышен шелест листвы и цокот сверчков. Пьяная Линда спала в обнимку с Попе в соседней комнате, дверь в которую была открыта. Джон мог видеть их. Он не спал, прислушиваясь к шорохам ночи. Далеко раздался клёкот. Мальчик встал и вышел из провонявшей хижины на свежий ветер. Было прохладно, ветер доносил запахи травы и близкой реки. Джон тихо вышел из деревни, направляясь к блестящей сквозь заросли неведомым сиянием глади воды. Река была тиха, почти неподвижна, лишь только мелькнуло что-то под корягой, но тут же быстро исчезло, оставляя круги на воде. Джон присел на жёлтую скудную траву и упёрся локтями в колени. Вдруг ему вспомнилась волшебная колыбельная: - А, бе, це, витамин Д — жир в тресковой печени, а треска в воде… Это была часть Того мира, мира Заоградного, где жили прекрасные люди, прекрасные и ликом, и душой… Мальчик с тоской посмотрел на звёздное небо. Там оно, должно быть, совершенно другое… О дивный новый мир! …О дивный, дивный новый мир!.. Ребёнок вздохнул, прилёг на землю и закрыл глаза. Перед ним вставали фантастические образы мира Линды, и он больше всего на свете хотел увидеть их наяву.

***

Мустафа Монд, один из Десяти Главноуправителей мира, величайший человек в Англии, стоял перед ними, говоря об их участи. Но ни Дикарь, ни Гельмгольц, ни даже Бернард в эту минуту не обращали на него внимания. Каждый вспомнил странный эпизод своего детства, когда что-то было не так, не по-обычному. Дикарь Джон с болью думал о возможности выбирать в этом новом мире только между одним безумием и другим. Гельмгольц – о чувстве, родившемся в его сердце, чувстве, которое поможет писать, изменит всё. Бернард – о неотдёрнутой шторе и наказании за «преступление против общественной стабильности». Когда Бернарда увели, Гельмгольц, задумчивый и решительный, ушёл из кабинета Главноуправителя, и Мустафа Монд объяснил ему, Джону, суть этого «Заоградного мира», Дикарь подумал о том, что всё-таки у его друзей наступает прекрасное время. Они будут там, «среди самых интересных людей, у которых индивидуальность развилась до того, что они стали непригодны для жизни в обществе. Все те, кого не удовлетворяет правоверность, у кого есть свои, самостоятельные взгляды. Словом, все те, кто собой что-то представляет», они получили этот шанс – быть несчастными. Осознавать жизнь, чувствовать её. Творить её. Писать о ней. Бороться за неё. И, быть может, даже узнать, что такое... Бог. Но ему не дали этого шанса. Он всегда будет Дикарём и в резервации, и в этом мире. Что остаётся ему? Создать свой мир. Мир свободы, боли, слёз, слабости. Мир, где у него появится эта возможность - быть несчастным.