Четыре года

Четыре года наедине с одним человеком – испытание. Четыре года наедине с человеком, которого мечтал убить так долго, но которого убить не можешь, нельзя – пытка. В первый год им совсем трудно. Каждый день, просыпаясь в пустой квартире, Питер надеялся, что больше не увидит его. Но несколькими мгновениями спустя до него доносился монотонный стук, так хорошо слышный в одиноком городе. Сайлар (вернее, Гэбриэл – он больше не хотел, чтобы его называли Сайларом) всегда вставал раньше Питера, оставлял на плите кофе, который, хотя Питер и не признал бы этого, получался просто отменным, и уходил терзать стену в одиночестве. Еще ни разу Питеру не приходилось видеть спящего Гэбриэла: Питер всегда засыпал раньше, а просыпался позже него. Иногда ему казалось, что Гэбриэл и вовсе не спит, но от мысли, что тот сидит в темноте и всю ночь пялится на него, спящего, становилось жутко. После того, как Питер выпьет кофе, он присоединяется к своему вынужденному соседу. Долгое время царит тишина, нарушаемая равномерным перестукиванием молотков и взглядами Гэбриэла украдкой, пока, наконец, кто-то из них не выдерживает. Обычно это Гэбриэл. Питера не очень тянет на разговоры с ним, хотя без этого до одурения скучно. Но сначала эти разговоры не приводят ни к чему хорошему. Боль Питера еще свежа, а Гэбриэл далеко не всегда знает, когда следует заткнуться. Воспоминания Нейтана еще кажутся ему собственными, хотя он понимает, что неправ, в ту же секунду, как озвучивает их. Питеру всегда очень трудно сдержаться, чтобы не врезать ему за это. Хотя сдерживается он не всегда. А Гэбриэл ему позволяет. Удар по лицу – самое невинное, что позволял себе Питер. Когда он начинает вымещать на Гэбриэле свою злость и боль, мстя, он с трудом может остановить себя. А Гэбриэл не сопротивляется. Он принимает все молча, с закрытыми глазами, и никогда не упоминает об этом после. Он принимает все как должное. Даже его взгляд не становится затравленным и мученическим. Когда же Питер в очередной раз сам понимает, что перестарался, и резко останавливается, не зная, что сказать, тот кривит в некоем подобии улыбки окровавленные губы и хрипло шепчет: "Все в порядке, Питер, все в порядке". И на следующий день он вновь позволяет себя избить. Через год становится чуточку легче. Боль Питера частично высвободилась, он не ощущает ее так сильно, как раньше. Лицо Гэбриэла не вызывает такого непреодолимого желания уродовать, калечить, избивать. Тот же, постепенно отделяет свои воспоминания от воспоминаний Нейтана, не упоминает в разговорах то, чего, по идее, знать не должен, и Питер благодарен ему, понимая, что это вовсе не из-за побоев. Теперь они общаются чаще. Теперь и Питер не прочь поговорить, хотя часто старается не показывать этого, думая, что это чертовски неправильно: быть с ним дружелюбным. Но от своих же желаний никуда не деться. И они общаются, поначалу крайне скупо, затем все шире, не касаясь тем, которые они оба не хотят пока обсуждать: Нейтан, Клэр, то прошлое, которое не оставило хороших воспоминаний. Питер рассказывает Гэбриэлу об Эмме, о том, какая она чудесная и почему тот должен ее спасти. Гэбриэл слушает внимательно, изредка задавая вопросы, и редко говорит о себе, не находя хороших тем и оттого смущаясь. Стена между ними стоит все так же, в точности как та, которую они мучают молотками, вот только в отличие от нее, та поддается. Питера это пугает. На третий год они уже умеют улыбаться друг другу без причины и при этом быть искренними. Питеру казалось, что верхние кирпичи их личной стены уже обвалились. Им было гораздо легче находиться в компании друг друга и даже, хотя Питер никогда бы этого не признал, приятно. Гэбриэл оказался весьма умным парнем. Они могли часами болтать о книгах, фильмах, музыке, нелюбимых и любимых вещах и попросту о всякой ерунде, стуча молотками. И не только о ерунде. Однажды вечером, сидя плечом к плечу, они начали говорить о вещах, которые давно хотели обсудить хоть с кем-то. Гэбриэл рассказывает, как он искал своего настоящего отца, как Хиро Накамура предсказал ему смерть в одиночестве, как Эль и Беннет "помогли" ему в его становлении на путь Сайлара. Иногда он показывает Питеру, как чинит часовые механизмы, и тот удивляется ловкости его пальцев. В свою очередь Питер рассказывает ему о Кэйтлин, о том, как он пытался остановить Нейтана с его идиотской затеей, о своем детстве. И оба делают вид, что Гэбриэл впервые слышит то, о чем Питер ему рассказывает. Полностью неприязнь Питер не поборол. Бывали дни, когда он просыпался с отчетливым ощущением неправильности. В такие дни они молчали почти все время, и Питер часто замечал на себе печальные взгляды Гэбриэла, но тот тоже молчал. В такие дни Питер задумывался слишком часто. Чаще, чем ему бы хотелось, глубже. В такие дни Питер ненавидел себя, потому что он больше не ненавидел Гэбриэла той лютой, требующей мести ненавистью. В такие дни он жалел, что пошел на поводу у своих снов и оказался здесь, с ним. В такие дни он мечтал вновь оказаться в реальности, где он бы, наконец, перестал постоянно думать о Гэбриэле Грэе, о том, что могло бы быть, и о том, что все еще может. Однажды Питер находит магазин алкоголя. Гэбриэл смеется и отмечает, что у Мэтта "весьма специфичный юмор", но Питер не очень понимает смысл этой фразы. Он притаскивает домой с десяток бутылок разного содержания и иногда выпивает по вечерам. Он говорит, что это слегка расслабляет его, а Гэбриэл посмеивается над ним, с напускным сочувствием жалея, что в городе нет собраний анонимных алкоголиков, коль скоро они понадобятся. Питер не может сдержаться и смеется вместе с ним. Вскоре он умудряется уговорить Грэя попробовать, хотя тот и настаивает, что у него "весьма неприятный опыт общения с алкоголем". В ход идет самый банальный виски, и Питер хохочет, когда Гэбриэл кашляет со слезящимися глазами от непривычки. Они пьют слишком много, заливаются хохотом слишком громко, и ни один из них этого не замечает. А утром они просыпаются в тесном переплетении тел на слишком узкой для двоих кровати. Они просыпаются почти одновременно. Свет из окна освещает их обнаженную кожу, а они смотрят друг другу в глаза, слегка мутные от сна и от похмелья, но уже проясняющиеся, и ничего не могут произнести. Весь день проходит в гнетущем молчании, а стена терзается с двойным рвением, хотя стук молотков и отзывается болью в тяжелых головах. Ближе к ночи Питер тихо приоткрывает дверь в комнату Гэбриэла и заходит. Тот не спит, внимательно следит за парнем, и Питер не может разобрать эмоции на его лице. Но он практически и не задумывается. Молча подходит к кровати, скользит под одеяло и поворачивается спиной к Гэбриэлу. Закусывает губу и закрывает глаза, молясь, чтобы тот лишь молчал. Тот молчит, и с минуту ничего не происходит, пока наконец его рука, чуть дрожащая, не находит себе пристанище на бедре, а потом и на талии Питера, пока он робко не прижимается к нему и не выдыхает в шею. И его тело такое горячее, и сердце стучит слишком быстро и слишком громко, и он зарывается носом в волосы Питера, и тот чувствует его дыхание на своем затылке, и Питер кусает свою губу еще сильнее и накрывает своей ладонью ладонь Гэбриэла. И в этот момент он так сильно ощущает, каким одиноким он был все это время в этом пустом безжизненном городе и как его одиночество, и боль, и отчаяние, так усиливавшие ненависть, умирают, убитые этим теплом на этой узкой, такой узкой кровати. Питер не знает, как ему назвать это, он не знает, насколько это правильно, и у него слишком мало времени подумать об этом, прежде чем он уснет, прижатый к груди человека, которого уже почти не ненавидит, хотя пока слабо осознает это. И он не думает об этом. Больше они не молчат и не спят по отдельности, и Гэбриэл вновь не притрагивается к спиртному, отказываясь с веселой улыбкой и отчего-то с искорками в глазах. Питер видит это и не может не предлагать. Идет четвертый год, и он практически не задумывается. Поначалу. Но проходит время, и начинаются эти сны, пугающие до дрожи, липнущие к коже, как и его одежда, мокрая от пота, заставляющие его резко, рывком, просыпаться и приподниматься. Он никогда и не думал, что может видеть здесь сны, и ему кажется, что это не сны, а лишь его мысли, и он не может запомнить и осознать, что в них. Он знает лишь, что в них Нейтан и что сны полны этого мерзкого ощущения своей вины, его душит непонятная обида, а во рту чувствуется горечь. Гэбриэл просыпается чуть ли не одновременно с ним, и вот он уже обнимает его, крепко, он молчит, и Питер прижимается к нему сильнее, утыкается в изгиб его шеи, рвано выдыхает и, наверное, неосознанно царапает его голую спину, но тот все равно молчит. Гэбриэл укладывает его, взъерошивая волосы, а Питер не отцепляется от него, хотя сам и не осознает этого, в мыслях он слишком далеко: на той злополучной крыше, и он словно вновь видит, как лицо Нейтана меняется на лицо Сайлара, и сейчас Питер боится поднять голову. Хотя он и сам не знает, чего он боится больше: увидеть лицо Нейтана или увидеть лицо Гэбриэла. В слишком жарких объятиях Грэя он засыпает вновь и уже не видит снов, но, просыпаясь, все еще помнит это ощущение и не может смотреть на Гэбриэла как прежде. Гэбриэл молчит, а Питеру кажется, что тот злится. Это задевает, хотя он не имеет ни малейшего понятия почему, и Питер кусает свои губы, не понимая, откуда взялась эта привычка. Он хочет, чтобы Гэбриэл его простил, хотя и удивляется этому, хоть и сам еще не простил его. И не простил себя самого за желание перестать его ненавидеть. Идет четвертый год, и Питер вновь от него отдаляется. Питер не может смотреть на Гэбриэла. Они все еще разговаривают. Питер говорит, но он не поворачивает головы в его сторону, и в такие моменты ему кажется, что стук становится громче, а Гэбриэл замахивается сильнее. Однажды он косится на него и замечает, что тот кусает губы, как-то слишком яростно терзая их. Он не может понять, откуда же они оба взяли эту привычку. Ночью, когда Гэбриэл уже спит, Питер присматривается. Его губы искусаны, и от внимательного взгляда не укрывается маленькое пятнышко засохшей крови. Питер закрывает глаза и старается не думать об этом. Но не может. Потом Гэбриэл перестает говорить. Сначала он просто отвечает очень скупо, потом начинает пропускать фразы мимо ушей, потом ограничивается какими-то вымученными улыбками. И Питер отступает, он перестает говорить, хоть и чувствует себя, словно медленно-медленно умирает. По ночам он уже не чувствует того же тепла, хотя и прижимается к Гэбриэлу, так сильно, что становится стыдно. На кухне его по-прежнему ожидает кофе, и он по-прежнему восхитителен, но Питер не может заставить себя сделать больше одного глотка. Его все время посещает ощущение неправильности, и вдруг он понимает, что это ощущение было с ним все четыре года, всегда по разным причинам, но всегда одинаково мучительное и не дающее покоя. Так что однажды он решает со всем этим покончить. Он вдруг перестает колотить стену и ставит молоток на землю. Это так неожиданно, что на секунду Гэбриэл прерывается и смотрит удивленно-любопытно, но это только мгновение, а потом он продолжает работу, яростнее и резче. А Питер прислоняется спиной к стене, закрывает глаза и вдруг начинает говорить. Он говорит о снах с Нейтаном, о том, как боится, что, стоит ему взглянуть на Гэбриэла, и он увидит лицо своего брата, о том, что каждый день перед его глазами проносится картина падающего с крыши Нейтана, и о чувстве вины, которое ничем не заглушишь. Он останавливается, пытается вдохнуть, а получается какой-то полузадушенный всхлип, и он сползает по стене, вновь кусая губы. А стук не прекращается, и Гэбриэл, похоже, слишком старается, потому что, когда Питер поднимает на него взгляд, он держит молоток как-то очень крепко, замахивается слишком часто, а на руках почему-то кровь. Питер думает, что у него слишком нежная кожа, даже после стольких лет, что, возможно, это все из-за нереальности этого мира, и что, возможно, ему не следует уделять так много внимания этому факту. А Гэбриэл вдруг тоже опускает молоток, садится рядом с Питером, плечом к плечу, и шумно выдыхает. Молчание тянется долго, пока Питер, наконец, не понимает, что он действительно хочет сказать. - Я не могу себя простить. - За что? – голос у Гэбриэла охрипший, и это звучит так странно и непривычно. - За то, что я простил тебя. Гэбриэл смотрит на него так внимательно, и, даже не встречаясь с его взглядом, Питер чувствует в нем и удивление и непонимание, сомнения и искру надежды. Он встает, вновь берется за молоток и начинает колотить по стене, глядя куда-то сквозь нее, и попросту выплевывает фразы: - Я простил тебя. Но я не могу простить себя. Потому что Нейтан, он мертв. Он мертв, ты убил его, а я не могу больше тебя ненавидеть. Я не хочу тебя ненавидеть, и, даже если бы захотел, не смог. Но я не могу простить себя, я чувствую эту вину, чувствую себя предателем, и я просто не знаю, как мне с этим… - Питер… - …Я просто не знаю, как мне с этим справиться, что мне делать, как мне вести себя с тобой, я… просто… - Питер! Питер, наконец, смотрит на него, а тот указывает на стену и смотрит таким неверящим взглядом, что выглядит сумасшедшим. Но когда Питер вновь смотрит на стену, он понимает. Потому что несколько кирпичей разбиты. И, уничтожив одну стену, они принимаются за другую. *** Уже многим позже, когда Сэмюэль уже остановлен, но Клэр еще не прыгает перед десятком камер, Гэбриэл так воодушевленно рассказывает Питеру, что он уже чувствует себя изменившимся и ему это нравится. А Питер задумывается про другое и вдруг понимает, что он хочет бороться и что он может перебороть эти ощущения, не дающие покоя, и вина, ненависть, месть уже ничего не исправят. В особенности, если он не хочет ни мести, ни ненависти. И он перебивает Гэбриэла: - Что ты намерен делать дальше? Тот удивленно моргает и задумывается. - Я… не уверен, может снова стану часовщиком или найду что-то еще, может… - Тебе есть, где остановиться? - Нет, но я найду что-ни… - Тогда переезжай ко мне. Гэбриэл смотрит ошарашено, хотя и с долей радости. - Ты… серьезно? В смысле, ты уверен? - Абсолютно. Мы ведь уже жили вместе, вряд ли это станет проблемой, - Питер улыбается, и Гэбриэл улыбается ему в ответ. Он сияет, пожалуй, даже сильнее, чем до того. - Да и кровать у меня не такая узкая, - добавляет Питер, и вот они уже оба смеются и оба чувствуют невероятное облегчение, и чувствуют, что смех, и наступившее после молчание таят обещание чего-то в будущем, и это обнадеживает. А Питер осознает, что он должен бороться и что он может сделать это, несмотря ни на что. И за прошедшие четыре года, которые для кого-то прошли как несколько часов, он впервые не чувствует, что делает что-то неправильно.