Мерзавец!

О сцене на крыше Бартса знали абсолютно все, и на ее съемки явился полный каст «Шерлока». Одни актеры, посмеиваясь, обсуждали развитие истории Джима и Шерлока после вымышленного поцелуя, жадно впитывая глазами безупречную игру-в-флирт Скотта и Камбербэтча. Другие отшучивались, мол ведь все это лишь воображение маленькой девчонки и ничего личного здесь быть не должно. Но все без исключения замечали, как трепетно Эндрю подходит к совместным сценам криминального гения с его детективом. Он был восхищен игрой Бенедикта. От того, как быстро и самозабвенно тот читает свой текст, Скотт просто сходил с ума. В их совместных сценах он хотел передать все свое обожание через Джима, ослепленного Шерлоком и тонущего в наиприятнийших ощущениях, когда поблизости есть человек, достойный его и готовый принять любой вызов, уготованный великим умом злодея-консультанта лишь для равного ему. Эндрю наслаждался и тем, что его персонаж волен делать все, что ему вздумается. Он такой раскрепощенный и свободный от норм и правил, его не волнует мнение окружающих. Это пробуждало в актере желание чуть править сценарий, чтобы хоть где-то заполучить Бенедикта, ведь Мориарти позволено все. Сам Бенедикт редко отвечал на легкое заигрывание и поддевки Эндрю. Несомненно, ему это безумно льстило и нравилось, но наблюдать бешеные огоньки в бездонно-черных глазах противника по сериалу, готового рвать и метать все на своем пути от притяжения к этому несносному недотроге, было самой сладкой частью их закулисной жизни. Они не стали лучшими друзьями за время съемок, и их отношения за кадром нельзя было назвать безмерно теплыми. Между ними точно была химия, которая заставляла их держаться на расстоянии друг от друга. Они оба были слишком надменны и самодостаточны, ровно как и Холмс с Мориарти, не нуждаясь в ласке друг от друга. Между ними был живой интерес, выжигающий их изнутри, когда эти двое находились рядом, но он же и не позволял им этой роскоши — дружественного общения. Каждый из них знал, что дорог другому, но не переходил незримой черты. Но в последнее время Эндрю не мог сдерживаться, ожидая сцены на крыше. Незаметно для себя (а может, вполне осознанно), он постепенно перестал скрывать интерес к такому самодовольному персонажу, как его партнер по площадке Бенедикт Камбербэтч. Флирт становился более изощренным и откровенным, а равнодушные отторжения со скрытой удовлетворенностью со стороны Бена еще сильнее будоражили кровь. В эти мгновения окружающие чувтвовали химию между ними настолько сильно, что единственным, о чем они могли думать, становились эти двое, тогда как в любое другое время их даже рядом представить сложно без угроз Мориарти, которые накладывались на Скотта в моменты его остервенения, желания доказать Камбербэтчу, что это он тот единственный, с кем должна была быть прожита его жизнь. Аблосютно так же, как и у двух гениев, которых захватывает скука, если они не выплескивают едкие, но в то же время неимоверно сладкие фразочки, в совершенстве обдуманные со всеми вытекающими последствиями и скручивающими изнутри тела всех, кто хоть краем уха услышал этот любовный порыв, понятный со всех сторон только этим двоим во всей вселенной. *** Крыша Бартса. Камера. Скопление людей, наслаждающихся игрой в любовь двух величайших умов — единственного в своем роде криминального гения и такого же уникального консультирующего детектива, и самозабвенных Эндрю и Бена, непритворно утопающих в игре поистине завораживающего кадра, который будет пересмотрен потом не раз всеми поклонниками этой парочки. Камбербэтч смотрит на партнера по площадке с неприкрытой симпатией и еще больше удостоверивается в том, что без проказника Скотта ему было бы невыносимо скучно и обыденно жить. С этой мыслью он наклоняется ближе к лицу Эндрю, как написано в сценарии, выхватывая немой восклик восторга у актеров, наблюдающих за ними. Самым потаенным желанием каждого из них несомненно было соединение этих блуждающих душ, не видящих своего счастья под боком. Эндрю приходит в себя, беря под контроль внезапно нахлынувшие чувства, когда Бенедикт находится так близко, да еще и берет на себя инициативу, пусть только в игре, но это невольно воодушевляет Скотта, и он подается вперед, накрывая губы опешившего Бена своими. Эндрю настойчиво целует своего соперника, который уже стал родным и до боли в низу живота необходимым. Тот по началу не отвечает, пытаясь подключить разум, но эмоции захватывают и его, побуждая приоткрыть разгоряченный рот, впуская язык врага, который наконец-то чувствует победу и доверие. Бенедикт закрывает глаза, отдаваясь наслаждению и утопая в пылающем поцелуе. Эмоции взяли верх. — Мерзавец! — выпалил Бенедикт, заливаясь багровой краской и отстраняясь от Эндрю, лицо которого растянулось в хищной полуулыбке. Разум вернулся к власти над его сознанием. Как он, человек, играющий, пожалуй, самого бесчувственного детектива, который доминирует и контролирует ситуацию всегда, смог потерпеть поражение в битве настойчивости? Для этого могло быть только одно объяснение — то немыслимое притяжение между Холмсом и Мориарти передалось Эндрю и ему самому, отождествляя их с понятием той самой химии, которая так сближает совершенно разных героев, дополняющих друг друга во всем, от начала до конца. Эндрю безмерно доволен собой, его сияющее лицо изумляет, Бенедикт пытается скрыть внутреннее бушующее ликование, вызванное человеком, которого он больше не отпустит от себя ни на шаг, а немигающие зрители этого маленького праздника двух влюбленных до жути подростков, заключенных в тела взрослых мужчин, очарованы простотой и лаконичностью произошедшего, будто так и должно быть, хотя каждый прочувствовал все эти эмоции на себе, и то, на сколько они одурманивали сознание, не могло не навевать радости за этих двоих, которые преодолели барьер слов.