***
Вечеринка оказалась куда солиднее, чем говорил Адам: благопристойные танцы, ладони не опускаются ниже плеч, фасон вечерних платьев подобран в точности как предписывал то этикет. Живой музыки не было, лишь несколько молодых людей сидели возле граммофона и попеременно меняли пластинки. Ангус узнал мотив "Свадебных колоколов" и невольно поджал губы. Здесь только лязганье стаканов напоминало колокольный звон, и то отдалённо. Первым к нему подошёл один из друзей Адама — некогда многообещающий начинающий художник, позже переквалифицировавшийся в дизайнера дамских туфель и различной домашней утвари. Внешне он был полной противоположностью Адама: выше его на пару дюймов, светлые тонкие волосы вьются мелкими кольцами. Ангус находил его весьма привлекательным, и именно поэтому в общении с ним этот молодой человек вёл себя несколько вызывающе. — Удивительно, что кому-то удалось вытащить тебя сегодня из дома. Ты ведь пришёл сюда ради Адама? Или между вами всё, эм… — "кончено", вот что он хотел сказать. Его можно было понять: в последнее время Адам всё чаще стал появляться на вечеринках в гордом одиночестве. — Он здесь? — спросил Ангус и слегка отстранился, делая вид, будто ищет его в толпе. — Наверху, — ответил ему друг Адама, глядя куда-то в сторону и натянуто улыбаясь, будто они говорили о чём-то неприличном. Возможно, так оно и было. — Он ждал кого-то, и я не был уверен, что именно тебя. Но вот ты здесь, и, честно говоря, я рад, что всё разрешилось. — Хорошо, — сухо прервал его Ангус. — Прости, нет времени отблагодарить тебя как полагается — я заскочил всего на пару минут. Ещё раз извинившись, МакКейн подхватил с ближайшего подноса рюмку водки с лимоном и направился к лестнице. Художник, возможно, несколько предвзято относился к причудам своего друга. Ангус нашёл Адама на балконе, что выходил прямо на небольшую площадь. Он стоял, безжизненно свесив руки с мраморных перил, упрямо сжимая пальцами потухшую сигарету. Едва ли здесь было что-то непристойное. Рядом на перилах стоял полупустой стакан. Лёд в нём полностью растаял, хотя на улице было холодно. Заслышав шаги за спиной, Адам мельком обернулся и сказал: — Я жду здесь кое-кого. И только взглянув на Ангуса ещё раз, он понял: — А, это ты. Что ж, все карты биты. Теперь ты знаешь, что я стоял тут и чах в одиночестве, дожидаясь мужчины, который "заскочит" минут на двадцать, а после убежит отсюда без оглядки. Жалкое зрелище! Он развернулся и откинулся на перила в драматичной позе. Адам был одним из тех плохих актёров, которые, стараясь компенсировать отсутствие таланта, придерживались распространённого мнения, что все представители данной профессии по природе своей фальшивят. — Завтра с утра у меня назначена встреча с премьер-министром, — Ангус понимал, что его слова ничего не изменят. Адам пойдёт на всё, лишь бы задержать его подольше. — Это из-за проблем на Кипре. Я всё подготовил, но пунктуальность ещё никому не повредила. Сбросив с балкона окурок, Адам схватил его за руку, приблизился вплотную и спросил: — Как думаешь, премьер знает, кто ты такой? — Надеюсь, знает, — замялся Ангус. — Я ведь уже четыре года заведую его пресс-службой. — Если опоздаешь, — продолжил Адам, скользнув ладонями по груди МакКейна, — то в качестве оправдания можешь сказать, что тебе пришлось пойти на поводу у своего ужасно капризного любовника, который, к тому же, ещё и актёр. Расскажешь, что танцевал всю ночь напролёт, чтобы не расстраивать его. — О Боже. Не знал, что здесь ещё и танцы будут. В противном случае давно бы перелез через ограду и сбежал. Весь балкон позади них был залит лунным сиянием, и лишь тонкая полоска серебристого света озаряла лицо Адама, скрытое в тени Ангуса. Когда МакКейн наклонил голову, полоска на лице Адама стала шире, и теперь было видно изгиб его хитрой ухмылки. — Если не хочешь танцевать, — вкрадчиво произнёс Адам, — то в качестве расплаты тебе придётся меня поцеловать . Ангус положил ладонь на его щёку и с нажимом провёл большим пальцем по кадыку, чтобы почувствовать, как сжимается горло нервно сглотнувшего Адама. Судя по всему, он совсем недавно брился: его кожа была гладкой, и в воздухе витал тяжёлый мускусный аромат лосьона после бритья. Этот запах у Ангуса всегда ассоциировался с близостью, спёртым дыханием, обжигающей духотой. — С чего это я должен расплачиваться? — спросил он. И, не дав Адаму ответить, поцеловал его — осторожно, подчёркнуто аккуратно, будто этот поцелуй был платой ему за что-то. После они отстранились. Не стоит забывать о том, что балкон выходит на улицу, которая, к тому же, прекрасно освещена.***
Если бы Адаму было достаточно компании одного лишь Ангуса, то этот вечер прошёл бы совсем по-другому. Они провели бы его в квартире Адама, сидя возле обогревателя, и не спеша попивали бы горячий тодди [2]. Когда-то у них случались такие вечера, но это было так давно, что Ангус уже забыл о них. Но он помнил, каким беспокойным и суетливым бывает иногда Адам, как он мечется по всей комнате, то и дело хватает со стола охапку старых писем и перечитывает их, уже не в третий и даже не в четвёртый раз. На вечеринке же Адам мог открыто выражать свои чувства, какими бы они ни были. Не прошло и минуты, а он уже был весел до неприличия и требовал у гостей, обосновавшихся возле граммофона, поставить "что-нибудь живенькое". — Извини, не могу пригласить тебя на первый танец. Другие гости могут подумать, что я уделяю тебе слишком много внимания, — обронил он, мимолётом коснувшись плеча Ангуса. — Дело твоё, — ответил он, наблюдая, как Адам уже берёт за руку своего друга-иллюстратора. Когда его перестали отвлекать мысли о том, где и как нужно держать ладони, Ангус, наконец, смог спокойно оглядеть Адама и оценить, насколько тот отдаёт себе отчёт в своих действиях. Он поглядывал на него из-за плеча своей партнёрши, не забывая при этом посматривать и на других танцоров, чтобы случайно с ними не столкнуться. Гости всё прибывали, снимали свои пальто и надевали очки, и ему приходилось смотреть ещё и на них, на случай, если там окажется кто-то знакомый ему или кому знаком он. Ангус считал, что ему как человеку действия непристойно тратить столько времени на пустое глазенье по сторонам во время танца. Под конец Адам наклонился к своему партнёру и что-то прошептал ему на ухо. Тот, в свою очередь, покраснел и заозирался по сторонам, надеясь, что их никто не услышал. Но важнее было то, что за ними наблюдали. — Он такой зануда, — объяснялся позже Адам. Он пригласил Ангуса только после нескольких бокалов мартини и цеплялся за его плечи как утопающий. — И не понимает, что я смеюсь над ним. А над ним грех не посмеяться, и не я один так считаю. — Он неплохо танцует, — заметил Ангус. — Если бы не я, — фальшиво рассмеялся Адам, и казалось, что этот вымученный смех был преподнесён какому-то неудачливому шутнику в качестве утешительного приза, — то не знаю, что с ним было бы. — Не уверен, стоит ли мне спрашивать, который сейчас час. Ангус понимал, что не следует ему задавать такие вопросы, особенно в столь позднее время. Теперь у Адама появилась веская причина, чтобы взбунтоваться и закатить сцену. Проблема была ещё и в том, что Ангус по-настоящему наслаждался этим вечером. Было во всём этом что-то отчаянно жизнеутверждающее. Тело ему больше не подчинялось, и он мысленно сравнивал себя с висельником, которого тащат к подмосткам. Ангусу показалось, что на мгновение он ощутил, как петля нежно, но крепко обхватила его горло. — Четыре удара, новый час, — сказал Адам. — Ещё не так уж и поздно, правда? — Разве что для тебя. Я уже два часа как должен быть в постели. И, желательно, в одиночестве. — Неужели? Не замечал в тебе прежде такого оптимизма. И не вижу причины для него сейчас. Он опустил голову на плечо Ангуса. Тяжёлый запах джина заглушал аромат его лосьона, и это не предвещало ничего хорошего. Воздух был насквозь пропитан едким сигаретным дымом. Вечеринка длилась достаточно долго, чтобы его концентрация в комнате подскочила до предельных высот. Ангус и Адам вместе выбрались из зала, окутанного дымной завесой.***
Ванная комната, которую занимала хозяйка дома, больше походила на вестибюль гостиницы. Чёрно-белый кафель поблёскивал в мутном свете ламп, а сама ванна располагалась в небольшой нише, отделанной бирюзовой плиткой. Малейший шорох отдавался раскатистым эхом по всему помещению. Ангус нашёл Адама здесь. Тот стоял, согнувшись над раковиной, по его бледному лицу стекали капельки холодной воды. Волосы сползли ему на лоб, и он тщетно пытался откинуть их назад. Ангус был уже достаточно пьян, чтобы собственное отражение вызывало у него приступы тошноты. Чувствовал он себя вполне сносно, только внешне был больше похож на туго затянутый мешок, который вот-вот лопнет и явит всему миру своё жалкое содержимое. Адам, хоть и был пьян, всё же, был ещё довольно молод, поэтому выглядел вполне себе пристойно и его организм быстро восстанавливался. — Нигде от тебя не спрятаться, — пробормотал Адам, выключая воду. — Тебе не приходила в голову мысль, что когда я ухожу куда-то, то делаю это потому, что хочу избавить себя от твоего присутствия? — Если бы ты действительно хотел этого, — ответил Ангус, — то ушёл бы прямо из дома. — Тогда ты притащился бы в мою квартиру. — Милый, ты себя переоцениваешь. — Почему, — начал Адам, заводясь с пол-оборота, — даже в таком доме, в окружении таких людей, я чувствую себя не в своей тарелке? — Потому что мы — лишь кривые отражения самих себя, — холодно проронил Ангус, игнорируя всколыхнувшиеся в нём чувства. Он вынул из шкафа мягкое полотенце и протянул его Адаму. — Вытрись. Адам выхватил полотенце у него из рук и тщательно промакнул им лицо. Его кожа порозовела, и это скрыло румянец, выступивший на щеках из-за тщательно скрываемых слёз. — Тебе это нравится, — озлобленно прорычал он. — Ты жить не можешь без своего притворства. Иначе все бы давно узнали, что под лживой личиной у тебя лишь пустота. Эта бравада не произвела должного эффекта, и Ангус едва удержался, чтобы не рассмеяться вслух. В то же время ему было жаль Адама, которого он, хоть и в весьма своеобразной манере, всё-таки любил. Во всём этом мире был только один человек, в обществе которого Адам мог позволить себе расклеиться, выглядеть жалко, ныть и причитать. И этот человек сейчас стоял, едва сдерживая смех. Чтобы унять проснувшуюся совесть, Ангус забрал полотенце и положил его на тумбочку, а после обнял Адама — бережно, будто в его руках было что-то хрупкое, как тонкий фарфор. — Мм, теперь ты снизошёл до того, чтобы дотронуться до меня, — снисходительно обронил Адам, уткнувшись носом в шею Ангуса. Он запустил пальцы в его волосы и взъерошил их, мимоходом задев линзы его очков и оставив на них отпечатки, — Мне не трудно, — сухо ответил МакКейн. Адам с нажимом провёл большим пальцем по губам Ангуса, слегка задев его зубы. — Но унизишься ли ты до того, чтобы хотеть меня? Будет ли человек, что лижет ботинки премьер-министра, лизать мои? Тихий шорох зажатой между телами одежды прозвучал оглушительно громко. Многократное эхо усиливало его, и казалось, что они не одни в этой комнате. А они не были одни, даже если так могло показаться поначалу. Взгляды людей всего мира были прикованы к ним сейчас, и когда они смотрели друг другу в глаза, миллионы случайных незнакомцев глядели на них в ответ. — Я на машине, — сказал Ангус. — Забудь про такси. Я тебя подвезу. — Конечно, — Адам отошёл назад, опираясь на тумбочку, вцепился в лацканы пиджака Ангуса и утянул его за собой, протолкнув колено между его ног. Он хорошо знал, что может дать ему Ангус: страх, предвкушение, наслаждение. — Ты хочешь меня, невзирая на то, как это унизительно для тебя. Боишься ехидных улыбок, с которыми люди смотрят на тех, кто осмелился прикоснуться к запретному плоду. Посмотри на себя — у тебя даже губы дрожат. В дверь постучали. Медленно, столкнувшись друг с другом телами в последний раз, они отстранились. Ангус протёр заляпанные стёкла очков, Адам пригладил растрепавшуюся чёлку. Стоило только МакКейну коснуться дверной ручки, как Адам схватил его за руку, развернул к себе и поцеловал. Ангус был сражён наповал этим порывом: столько силы, уверенности и изящества было в каждом его движении. — Нашёл время, — буркнул он и зажал Адаму рот ладонью. Тот в отместку укусил его.***
Часы Метамек, стоявшие на каминной полке, пробили два. На диване, перед потухшим очагом, они лежали в объятьях друг друга, отстраняясь лишь на миг, чтобы вновь безуспешно попытаться снять оставшуюся одежду. С последней нотой Вестминстерских четвертей Адам, чья голова до этого покоилась на плече Ангуса, встрепенулся и приподнялся. — Неужели уже два? — спросил он. — Тебе послышалось. — Тогда я, пожалуй, встану и проверю. — Не стоит, — Ангус сжал его запястье, останавливая. Адам лежал, придавив Ангуса к дивану, и ему казалось, что его тело стало неподъёмно тяжёлым, а кожа — обжигающе горячей. Ангус чувствовал себя так, будто угодил в адское пекло, но не может оттуда выбраться. И было в этой дурманящей чувственности что-то неправильное. Ведь ещё недавно они отчаянно вжимались друг в друга, царапали, стискивали до синяков каждый участок оголённой кожи, на который натыкались пальцами. На Адаме всё ещё были его брюки, поддерживаемые перекрученными подтяжками, и Ангус не мог коснуться его бёдер, скрытых под слоем плотной ткани. Многим ранее, Адам отстегнул его подтяжки и рывком сдёрнул брюки до голеней. Теперь же, вырвавшись из цепкой хватки Ангуса, он смог, наконец, стянуть и свои. Но тихий стон МакКейна заставил его вернуться. Его тело жаждало вновь испытать это наслаждение, и, о да, он не сдержался и подчинился своим желаниям. Шагнул навстречу неизбежной катастрофе. Пересёк черту, скрестив пальцы на удачу, надеясь, что за этим шагом не последует падение в бездну. Но он падал. Адам падал быстрее, и это немного утешало. — Я сделаю всё, о чём ты меня просишь, — выдохнул Адам, подавшись вперёд. Его ноги были зажаты между бёдрами Ангуса. Тёплое дыхание с привкусом джина опаляло губы. — Я женюсь на ней. Правда, женюсь. Я отсосу тебе. Только скажи. Скажи, что я должен сделать это, ведь иначе для каждого из нас всё будет кончено. — У нас всё будет в порядке, — сказал Ангус. — Будет, — вторил ему Адам. — Потому что я сделаю всё, как ты сказал. — Вот и молодец, — мельком поцеловав в щёку, Ангус подмял его под себя, а сам сполз ниже, пока его голова не оказалась на уровне промежности Адама. Расстегнул клёпки на подтяжках и брюках, обнажая его стройное, бледное тело и обхватил его член губами. Адам запустил пальцы в его волосы, притягивая ближе. — Оно стоит того? — сдавленно прошептал он, дёрнув бёдрами вверх. — Должны ли мы? Улыбка Адама напоминала оскал волка, вгрызающегося в мягкую плоть. Кромсать, уничтожать — от этого можно получать удовольствие, Ангус знал это. Когда всё закончилось, они лежали, прижавшись друг к другу так плотно, что казалось, будто каждый из них вгрызся другому в глотку и пьёт его кровь.***
Луч рассветного солнца скользнул по руке Адама на бедро, контуры которого были окрашены синевой в сумеречном свете комнаты. Ангус отдёрнул шторы и увидел, что за окном идёт дождь. Придётся взять один из зонтов Адама, чтобы дойти до дома номер десять [3]. Зонт был абсолютно невзрачным на вид — чёрный, как и у МакКейна. Даже самый зоркий глаз не разглядел бы, что эта вещь принадлежит его любовнику. Вот так, при помощи обычных предметов, их личности незаметно переплетались друг с другом. Адам спал, и вряд ли он проснётся раньше пяти часов, на которые у него назначена репетиция. Ангуса мучили вопросы. Когда Адам проснётся, будет ли он чувствовать его запах? Отголоски тяжести его тела? Скорее всего, он поморщится, едва ощутив кислый привкус во рту, и пойдёт чистить зубы, спотыкаясь на каждом шагу. Влюблённость не застилала Ангусу взор, поэтому он легко мог представить своего любовника в столь плачевном состоянии. Он думал, это даже к лучшему, что между ними нет пылкой страсти. Произошедшее ночью ни к чему не обязывало их днём. Именно поэтому МакКейн не остановился, чтобы мягко поцеловать Адама в лоб. — Уже уходишь? — пробормотал он спросонья, задержав Ангуса у двери. — Да. Я взял твой зонт. Надеюсь, не возражаешь. — Будешь мне должен, — сказал Адам и отвернулся, уткнувшись лицом в диванную подушку. — Расплачиваться будешь телом. — Как хочешь. Сжимая в руке чужой зонт, Ангус пошёл вдоль по переулку, направляясь в сторону центральной улицы. Сквозь шум дождевой завесы он услышал шаги позади себя, но, обернувшись, никого не заметил. Прямо над ним чернел проём окна Адама. Но теперь уже совсем другие мысли заботили МакКейна, поэтому он, не оглядываясь, прошёл мимо его дома.