***
Сегодня был обычный день. Выбежал из дома пулей и двинул по городу вдоль закрытых магазинов и серых однотипных новостроек. Шел дождь. Залез в автобус, вышел у больницы. Сегодня узнаю наверняка... Когда-то светившая табличка с надписью "онкология" давно потухла. На лестнице меня опять накрыл жуткий кашель. Лишь бы не рак. Очереди не было, это плохо. Я хотел собраться с мыслями перед входом в кабинет садиста в белом халате, но не выйдет. Настойчиво стучу в дверь, дожидаюсь приглашения, вхожу. На лице доктора ничего не написано. Ему бы в покер играть. Сажусь на стул. Готов принять все. Смотрю ему в глаза, он отвечает тем же. "Говори как есть, не криви" - говорю я как можно жестче. Мы оба знаем, что он скажет. "Рак легкого, неоперабельная, месяц." Кровь застучала в голове, сухой кашель покатился по телу раскатом громового крика, я согнулся пополам. Ладно, могло быть и хуже, месяц не так уж и долго. Прощаюсь, выхожу, сажусь на ступень и раскуриваю сигарету. Гвоздик в гробик. Крестик в могилку. Странно все это. Я даже до сорока не доживу, и сказать некому о болезни. Дорогу до дома провожу в раздумье. Не замечаю тиканья часов и слов в наушниках. Дверь. Подъезд. Квартира. Лицом в подушку. Тишина теперь мой вечный спутник.***
Слишком солнечный день. Но одежда черная. Вижу брата по ту сторону гроба. Жена стоит рядом. Ни одной проклятой тучки на небе. Сестра давится рыданиями. Даже под вуалью различаю ее сопли. Что ж, сегодня я готов терпеть слезы. Но сам не заплачу. Крышку гроба еще не закрыли, толстый поп еще не начал читать молитву. Время прощального слова. Я ничего не могу сказать. Все, что я хотел бы донести до нее, она уже не услышит. Ее нет. Латинская пословица ошибалась, в мирное время родители тоже хоронят детей. Лицо моей дочери похоже на живое, но я не верю глазам. Она мертва. Ее нет. И после меня нихрена не останется, как после смыва в туалете. Я прожил долгую жизнь, нашел смысл в ней, и вот этот смысл с минуты на минуту закопают в землю, где его сожрут черви и сглодает безжалостными зубами время. Надо речь. Мне предлагают слово. Я отказываюсь жестом. Молча бросаю рукой перегной на деревянную крышку и отхожу. Кто-то уходит, но это, увы, не я. Я остаюсь, как лишний вагон.***
Вот он я. Нас тут трое. Я, бессонница и этот черный кот на подоконнике. Я с ним часто говорю. Когда привязан к кровати, начинаешь понимать этот мир лучше, чем когда контактируешь с ним непосредственно. Мы с котом часто обсуждали все это. Он один меня понимает. Я вижу в его глазах сожаление, когда белый санитар заставляет меня глотать эти проклятые желтые таблетки. Изредка бывает так, что он прыгает мне на грудь и я не могу дышать, но уж лучше он будет рядом, чем я останусь один. Я люблю этого кота. Это мой кот, я его никому не отдам. Я не болен, хотя все так и считают. Я не болен. Все больны, ведь у них нет таких говорящих котов. С кем еще можно так душевно поболтать, как не с этим комком ласки и шерсти? Руки натерли мазоли от кожаных ремней кровати, но сколько я не уговаривал кота ослабить мне ремни, он не соглашался, делал вид, что не понимает. Я-то знаю, что понимает, только не хочет. Может, он с ними заодно? Его сюда приносят санитары и заставляют следить за мной? Тогда надо бежать отсюда, отрываться от ремней. С этими мыслями я засыпаю, а будит меня очередная порция лекарств. Как меня задрали эти суки.***
Память. У меня есть только память. Мое тело меня не слушает. Каждый день одна и та же стена, в одном и том же месте. Я могу наблюдать только за передвижением тени на ней. По ней я уже различаю погоду, точное время, направление ветра. Эта стена для меня напоминание. И я помню. Такое не забывают. Лицо спрашивает меня о том, отвезти ли меня спать. Моргаю дважды. Скрипящие колеса покатились по пыльному паркету. Кажется, я лежу, потому что на стене люстра не висит. Пружина матраса впилась мне в бок. Она больно вгрызлась в меня, пытается добиться до моей почки. Сука. Теперь на всю ночь так. Заходит лицо, желает спокойной ночи. Я не умею кричать. Оно не умеет читать мысли. Грустно, что мой внук видит меня именно в таком состоянии всю жизнь. Уже двадцать лет я не могу сдохнуть, но и не живой. Говорят, всегда можно сделать хуже. Попробуйте, коли фантазия есть. Если от вашего "хуже" я умру, то хуже точно не станет.