Боги и монстры

Она выпотрошила свой внутренний мир. Теперь он лежал перед ней осколками прошлого, виной, крупицами надежды, поблескивающими как драгоценные камни. Всё лучшее, всё худшее, безжалостно вытащенное наружу. Наверное, именно это чувствовали древние, преклоняя колена перед божествами. Обагряли кровью агнцев алтари, обрекая себя на голод. Приносили в жертву близких, сами ступали в жертвенный огонь. И всё в надежде увидеть тень человеческого в каменных исполинах. Джессика Джонс уже не верила, что увидит что-то человеческое в лице Пурпурного человека. Джессика привыкла считать, что поле битвы находится на улицах. Днём враги скрывались у всех на виду, а ночью обнажали свою истинную сущность. Она могла их выследить и была в силах побороть… Теперь же полем боя была она сама. Важнейшее сражение велось внутри раскалывающейся от боли головы. И она проигрывала. Его ладони, касающиеся её родных стен, — кощунство, от которого сводит желудок. Что ещё способен придумать этот изощрённый ум, какую пытку? Показывая родительский дом, он даже не подумал спросить у неё: каково это, вернуться сюда спустя годы?.. И вернуться такой. Нет, он доволен собой. Искренне верит, что сможет приручить, пока держит на поводке. А когда снимет его, в мою голову и не закрадётся мысль о бегстве. Пальцы скользят по обрывкам обоев и замирают у косяка. Я жду, что Киллгрейв потянет за край и разорвёт старую бумагу в клочья. Может, такая жестокость избавит меня от боли, добьёт… Но он этого не делает. Обеими руками аккуратно разводит бумагу в стороны, совсем как платье на девичьей груди. Я ощущаю себя обнажённой. Лохмотья бумаги падают к его ногам. Стена с её секретами, моими секретами, больше нам не принадлежит. Я исчезаю. Внутренний голос затихает. Я — воздух, обволакивающий его невидимой пеленой. Он жадно вдохнёт — и меня не станет. — Тебе понравится, — шепчет Килгрейв. Его глаза темнеют, и в отражении видна моя участь. Он наклоняется ко мне. Его нос, как клюв хищной птицы, вот-вот больно клюнет. Он целует в плечо, что-то шепчет. От напряжения уши закладывает, и я почти рада, ведь это отчасти ограждает от его влияния. Он теребит одежду, вслепую ищет застёжки. Ему приходится говорить, что делать, ведь иначе мои руки висят вдоль тела, безучастные к ласкам. Если бы я любила этого человека или хотя бы разделяла его желание, то этот голосок молчал бы, а руки не пришлось бы направлять. Наша одежда уже лежала бы на полу, а мы поверх неё… Вместо этого я делаю то, что по его представлениям творила бы влюблённая женщина. Знал бы он, какая это подделка… Сотая доля того, что можно было бы получить, играй он по честному. Как же должны были ненавидеть этого мужчину, чтобы он так добивался любви. Он едва сдерживается, чтобы не разорвать одежду на наших телах. К чему эти церемонии? Ну же, сделай мне больно. Опрокинь на обеденный стол, задери юбку и отымей, пока не рухну к твоим ногам как обрывки обоев. Так будет проще. Ненавидеть тебя. Сохранить часть настоящей себя. Килгрейв читает мысли: мягко подталкивает к столу. Действительно, зачем далеко идти? Унизь прямо здесь, где когда-то собиралась за праздничным ужином моя семья. Стены ещё помнят трепещущее пламя свечей и детский смех. Он звенит в ушах, заглушая его голос. Будьте со мной, ведь совсем скоро я растворюсь в мареве пурпура. Его пальцы сдавливают моё горло, ногти впиваются глубоко в кожу. Воздух с трудом струится через ком боли. Надеюсь, что ты чувствуешь пульс. Ты не затронул во мне ничего, ни-че-го… И всё же, несмотря на браваду, внутри я съёживаюсь в комок, потому что знаю, что он это понимает. И здесь он находит особое удовольствие — без подсказки найти новую уязвимость. Кто-то покорял горы, Килгрейв покорял меня. Исследовал и наносил на невидимую карту, точка за точкой. Кажется, что стены следят за происходящим. Немые свидетели, они нависают над нами как жрецы, оберегающие таинство ритуала. Опутанная словами Килгрейва, я покорно опускаюсь на столешницу. В воздух взметается потревоженная пыль. Сбивается в комки под пальцами. Чужая рука, терзающая пуговицы платья, чудится дурным сном. Россыпь мурашек, твердеющие соски… Он неотрывно следит за реакцией, пока ласкает обнажённую грудь. Не укрыться, не отвернуться. Лягушка, распятая любопытным мальчишкой. Так я чувствую себя каждый раз. Когда его пальцы проникают внутрь, я сжимаюсь. Инстинктивно, в бесплодной попытке защититься. К этому моменту уже перестаёшь понимать, где грань между собой одурманенной и настоящей. Всё сливается в одно и пляшет перед глазами. Сердце помогает ему, в безумном угаре заражая каждый уголок моего тела истомой. Это не я! Я нечто большее, чем просто тело! Молитва бледнеет на фоне ритуальных барабанов, стучащих в голове. Килгрейв опрокидывает меня назад, и его губы накрывают зудящую кожу одновременно с волной отвращения. Он действительно не сосредоточен на себе и пытается доставить мне удовольствие. Наверное, это хуже всего. Как и то, что тело предаёт. «Тебе понравится», смеялся он, заказывая чёртову пасту. В горле бился рвотный позыв, но я глотала её и хотела ещё. Потому что мне нравилось. «Тебе понравится», — шептал он, снимая пиджак и толкая меня к постели. И у меня не оставалось выбора. Блядское «понравится» было сильнее, чем осознание того, что это — неправильно и нежеланно. Пропихивало глубоко в глотку то, что в здравом уме никогда бы не пришло в голову. В любви тела и сознания расцветают. Распускаются в одночасье, как тугие бутоны, которым слишком тесно в своей оболочке. Желание и близость любимого дарят счастье. Озаряют человека и каждое его действие. Только не здесь. Не этих людей. Мы гнили как забытые в земле плоды. Разлагались, прилипнув друг к другу. И близость лишь ускоряла распад… — Не закрывай глаза! Смотри на меня! Приказ выводит из забытья, и взгляд упирается в шею. Одно движение непослушных рук, и хребет сломается… Всё внутри тянется к этому, взывает поднять руки! Пальцы наливаются болью от сдерживаемого порыва. Не скрытая под веками, ненависть струится из моих глаз и обескровливает душу. Ведь я кормилась этим гневом, лелеяла его. Это последнее, что удерживает меня здесь. — Не лежи бревном, ну же, милая… Чувствую, как поднимаются руки, ложатся на его лицо. Щетина колет пальцы. Одно движение… Одно… Ладони скользят вверх, к макушке, и… медленно оттягивают волосы. Именно так, как любит Килгрейв. Я ненавижу себя. Его губы не отрываются от тела, как голодный рот от куска еды. Что он до сих пор находит во мне? Кажется, что не осталось тайн, разгаданы все загадки. Только любопытство не утолено. И желание не угасает. Когда же он пресытится, когда я стану безразлична?! Его глаза впиваются в моё лицо и вылавливают со дна души каждую эмоцию. Этот момент для него даже важнее, чем сам секс. Эксперимент. Подчинение. Однажды это должно сломить меня, и он поймет первым, лишь заглянув в покорные глаза. Я уже и не знаю, что отражается в них. Не помню и то, как выгляжу. Килгрейв не позволял смотреться в зеркало. Чего он боялся? Может, что так я сохраню связь с собой?.. Его образ затмил всё. Кого же я видела последним?.. Кажется, прислугу в отеле. Парнишка шмыгнул прочь, страшась поднять глаза. Будто бы я была в силах попросить о помощи… Неужели Килгрейв думает, что если отрежет меня от всего мира, то его лицо, единственное, что у меня осталось, станет самым важным? Что он станет тем самым идолом, а я покорной рабой?.. Ненависть ещё горит внутри, вдыхает в кровь сопротивление. Пусть даже огонёк становится меньше, больше дымит, чем полыхает. Всё же, я пока жива. …Жива и, блять, здорова. Тело с готовностью реагирует на каждое движение пальцев и языка. Тягучее волнение вскипает глубоко в животе. Он побеждает, снова. «Понравится» победно гремит в каждой клетке измученного существа. Мне хочется, чтобы он завершил этот ритуал. Хочется! Ненависть мешается с обречённостью и желанием в чудовищном месиве, ищущем выхода. Он понимает это почти моментально. Стоит проскочить лишь искре, как он раздувает её в пламя. Килгрейв избавляется от остатков одежды и всем телом наваливается на меня. Кожа горит под его жадными руками. После на ней расцветут лиловые пятна синяков. Его любимый цвет. Ритм нарастает, стирая в своих тяжёлых жерновах время и реальность. На потолке пляшут тени и всплески света. В этом перевёрнутом мире всё возвращается ко мне. Волосы Килгрейва падают на глаза, и это единственная завеса, отделяющая меня от прошлого. Стены больше не тусклые, стулья не пустые. Шелест голосов заглушает его стоны. Я дома. Скитаниям пришел конец. Его первые судороги сливаются с моим последними. Разрядка рвёт тело на части, и руки Килгрейва единственное, что удерживает от распада. В это мгновение я далека от ненависти. Далека от Килгрейва и злополучной судьбы. Я распята светом и, как бы стыдно ни было, я достаточно честна перед собой, чтобы признать: какая-то часть меня хотела бы остаться. Пусть даже в его руках, с его языком меж моих губ. Только тут, в одном шаге от помешательства, все ужасное пусть на мгновение, но вымывается из памяти. И это последний, самый страшный знак, что прежней Джессики Джонс больше не существует. Новая Джессика в беспамятстве легко касается худощавой спины любовника. Движение-рефлекс, ниточка, уходящая куда-то в память, к другим мужчинам, некогда прижимавшимся к её груди. Пальцы проходятся по позвонкам как по клавишам. Глаза бездумно смотрят на тёмные следы в пыльном покрове. Они образуют круг с их неподвижными телами в центре. Жертвенный круг?.. Информация поступает в сознание медленно, отрывками. Для этого требуется усилие. Стоит ли вообще прилагать его, это усилие? Комната пуста. Призраки исчезли. Не пора ли последовать за ними?.. Рядом стучит чужое сердце. Нос вдыхает воздух, выдыхаемый Килгрейвом. Может, её и не существует? Что она такое? Его тень. Лишь продолжение его мыслей и воли. В этом единении не было счастья. Они не породили ни капли любви. Это союз смердел гнилью. Теперь она такая же, как он. От этого никогда не отмыться. Он дышит тяжело, слюнявит губами щёку. Рука проходится по расслабленному женскому телу, будто он не верит в то, что только что случилось. Ему нужно подтверждение, тёплое, податливое… Он и не представляет, что объект его страсти дошел до грани. Той самой, что он так желал достичь. — Что за лицо? Улыбнись, Джесси. Он так и не сумел разглядеть ничего нового в её глазах. Едва ощутимый толчок внутри, как камень, тянущий на дно. Он тащит её существо вниз. Конец? Самое время. Только ничего не пропадает. Она всё так же лежит на столе, а Килгрейв мнёт её тело. Хотя… Может, это и есть ад? Эта ебучая сцена, зацикленная навеки? Чем не вечная пытка, терпеть его постельные изыски… Она не сразу понимает перемену. А когда осознаёт, то потухший фитилёк внутри уже объят ровным пламенем. Злость вновь на своём месте. Джессика пытается пошевелить рукой. Как в тумане, она видит над головой тонкую белую длань. — Я бы поел. Что бы ты съела, дорогуша? Дай угадаю… немного пасты?.. Смачный поцелуй в грудь и Килгрейв уже на ногах. Проигнорировав кучу одежды на полу, он босиком шлепает на кухню. Голый насильник, разгуливающий по родительскому дому. Хлопает дверца холодильника, звенит посуда. С громким шипением открывается бутылка шампанского. Он трогает вещи, которые часть её. Без зазрения совести окунается в прошлое и берет всё, что хочет. Он потревожил её мертвецов. Каждое видение, каждый звук с кухни лишь укрепляли это чувство. Она ненавидела его. Только поэтому ещё была жива. Каждый вздох был пропитан яростью. И эта сила была готова вырваться из капкана. Растрёпанная голова высунулась из-за двери и велела: — Ты хочешь присоединиться ко мне! Без одежды! Джессика закрыла глаза и заставила себя считать до десяти. Это будет началом её освобождения. Каждая цифра давалась с трудом, потому что ей нужно было идти на кухню, но она впилась ногтями в ладони и не отступала. Спустя несколько мгновений она медленно поднялась и ступила на холодный пол. Килгрейв не был божеством. И она докажет это, когда собственными руками сотрёт улыбку с его лица. Белоснежные яхты степенно покачиваются на волнах. Огни пристани танцуют на их гладких боках. Впереди застывшая фигура Килгрейва. А позади две дюжины людей, готовых лишить себя жизни по щелчку его пальцев. Джессика Джонс зажата между двух огней. Это последний акт пьесы с трагическим концом. — Не может быть, — мямлит Килгрейв и в неверии отступает назад. Одно ложное движение — и шанс поймать его будет упущен навсегда. — Не может! Кто бы мог подумать, что это так сложно, — удержаться от смеха. Сумасшедшего, рвущего глотку звука, который душит горло болью. Из сердца фонтаном хлещет злорадство и тяжело отдается в висках. Больной ублюдок, неужели попался?.. Добавить капельку нежности во взгляд. Может, ещё щепотку растерянности? Теперь она наверняка похожа на пустышку, оглушённую его словами. И это действует. Он рассматривает так жадно, со свирепой надеждой, что все его муки позади… И он находит это нечто в её глазах. — Джесси, боже!.. Сколько бы не потребовалось времени… Я знаю, ты полюбишь меня! Иллюзия победы опьяняет. Как заколдованный, Килгрейв отходит от яхты всё дальше, пока наконец не оказывается рядом. — Начнём, пожалуй, с улыбки. Её лицо озаряется самой счастливой улыбкой. Джессика даже не кривит душой. Она стоит на пороге целой эры. Она свободна. Почти… Это ослепляет его. Он часто моргает, всё в том же оглушающем восторге. Наконец, решается сделать шаг навстречу и прикоснуться. Руки обвивают стан, губы шепчут на ухо: — Скажи, что любишь меня… Джессике кажется странным, что её кожа не обжигает. От неё исходит обычное человеческое тепло, но ей чудится, что она полыхает чем-то ужасным и губительным. В её воображении Килгрейв запросто падает замертво от одного лишь прикосновения. Подыгрывать ему почти удовольствие. Он уже в ловушке, но ещё не осознаёт этого. Обманчиво слабая рука ложится на его лицо, и он зарывается в неё с восторгом влюблённого, наконец вознагражденного судьбой. Джессика любуется им. Вот он, лик поверженного врага. Когда её пальцы сжимаются и с внезапной силой тянут вверх, его лицо становится ещё прекраснее. Килгрейв поперхнулся и захрипел. Его ноги болтались в полуметре от земли. Он было дернулся, но хват был слишком силён. Пальцы на его шее лишь сжимались сильнее. Джессика не отрывала взгляда от его покрасневших глаз, с упоением ощущая, как между пальцев струится его гадкая жизнь. Она не могла видеть себя со стороны, не могла и почувствовать ту гримасу отвращения и жестокости, что располосовала некогда красивое лицо. Однако она успела узреть её в отражении в глазах Килгрейва. Шок, страх, а затем ужас пронеслись по его лицу, пока он воевал за последние глотки воздуха. А потом пришло что-то ещё. Джессика нахмурилась, силясь понять перемену. В голове стучало, под пальцами пульсировала жилка, которую ей так хотелось раздавить… Мысли путались. А на лице Килгрейва мерзким цветком распускалось восхищение. Он восхищался ею. Открытие огорошило. Растоптало, уничтожило! Джесс больше не могла выносить этого. — Улыбнись, — с трудом выдавила она и одним движением свернула ему шею. Это был единственно правильный выход. Он заслуживал этого! Толпа освобождённых пленников позади была тому доказательством. Заплаканная Триш была неопровержимым доводом. А еще Хоуп, Рубен, Малькольм, Рива, Люк… все те, кто стали его жертвами. Тогда почему же так невыносимо?! Потому что распластанное у ног существо торжествовало. Оно застыло в своём последнем мгновении и было по-своему прекрасно, даже со свёрнутой шеей и синеватым лицом. Потому что было счастливо. Он смотрел на неё из вечности и восхищался. Он добился своего. Он изменил её. Превратил в некое подобие себя. Осознание этого пришло слишком поздно. Ненависть не ушла. Горечь не растворилась по мановению руки. Такова новая реальность, и Килгрейв уже давно не имел к ней отношения. Его невозможно уничтожить, потому что часть его навсегда растворилась в Джессике Джонс. И для этого не обязательно было быть богом.