О поле, Ветре и базилике

Зимние духи похожи как капли воды. Их легко спутать друг с другом: мелькнувший рыже-зелёный вихрь может быть кем угодно, а пока думаешь, как бы его окликнуть, он уже звонко смеётся вдалеке. Летние духи — противоположность на противоположности, особенно младшие: громкая яркая Лита, которую невозможно не замечать, — и Ламмас в своей белой рубашке и широких тёмных штанах, способный проскользнуть мимо бесшумнее тени. В чём они схожи, так это в бесконечной любви. Но Лита всю её, без остатка, дарит городам — а Ламмас до беспамятства предан свободному, вольному полю. Ламмас вообще терпеть не может города. Клетки зданий, частокол стен, кольца площадей, сети улиц — они окружают, зажимают, и перед глазами пляшут чёрные точки, ноги сплетаются корнями деревьев. Даже родной дом — ни капли не родина, а чужое страшное место. Иногда в нём приходится спать: случается ведь непогода, — но всё остальное время... Всё остальное время Ламмаса никто не видит. Ламмас лежит среди высоченных колосьев и бездумно глядит в абсолютно синее небо. Небо улыбается ему клочками перистых облаков, гладит солнечным лучом по рыжей макушке. «Если закрыть глаза, — думает Ламмас, — то можно раствориться в этом бескрайнем просторе тишины». И, конечно, закрывает. Его руки оплетают тонкие травы, лицо закрывает множество неуловимых теней, а сквозь сердце прорастает пшеница. Ламмас молчит и ни о чём не думает. Его здесь больше нет. *** Ветер бежит, едва касаясь колосьев босыми ногами. Привязанные к поясу шёлковые ленты змеятся в воздухе, оставляя едва различимые фиолетовые узоры. Ветер буквально раздувается от гордости: я тут не абы зачем, я не развлекаюсь, а выполняю самое важное поручение! Конечно, повязывать ленты на рюкзаки путешественникам — тоже, несомненно, ответственное дело, но это... Это, кажется, важнее, ведь его попросили по секрету! Рыжий человек, лежащий на земле, будто бы врос в охапку светлых колосьев, и Ветер чуть не пробегает мимо. В последний момент тормозит голой пяткой и, не устояв, падает рядом. Человек не реагирует, точно он и впрямь не человек, а созревшая пшеница — или целое пшеничное поле. Ветер шмыгает носом; сделав стойку на руках, подходит к человеку, нависает над ним и шепчет: — Базилик. Рыжий человек распахивает глаза и подскакивает, так что Ветер кувырком валится в на землю. — Точно? — недоверчиво переспрашивает он и встряхивает головой, избавляясь от мелких пшеничных усиков. Ветер надувает губы: будто бы он в этом не разбирается! Будто бы он мог подвести! Человек смеётся, треплет его по светлым волосам, суёт краюшку хлеба и убегает, скользя по самой верхушке колосьев. Ветер озадаченно чешет нос. Он так и не понял, что же ужасно важно-прекрасного в выросшем базилике. *** Ламмас подкрадывается к грядке, боясь... Да, точно боясь, что молодые фиолетовые ростки спрячутся обратно под землю. Ростки не прячутся. Ростки приветственно качают листочками и сами ложатся в руку, когда Ламмас выдёргивает их вместе с корнями — не все, только пару-тройку штук. Прячет под рубашку, приглаживает растрёпанные волосы и уверенно выходит на дорогу. Любопытный Ветер, спрыгнув с дерева, пристраивается рядом. Прячет руки в карманы широких штанов, косится: — Ты не против? Ламмас усмехается уголком губ: мальчишке очень хочется быть причастным к тайне. Качает головой: не против — и, ойкнув, поджимает ногу. Почему-то все пути в город усыпаны мелкими камнями. Он терпеть не может города. Но в эти моменты напрочь забывает о своей ненависти. Хозяин маленького дома, судя по шагам, где-то внутри, а значит, надо быть крайне осторожным. Ламмас прикладывает палец к губам: тише! — и Ветер, раскинув руки в стороны, повисает в воздухе. Толкнуть створку незапертого окна. Опустить на подоконник букетик базилика. И тихо-тихо, не наступив ни на ветки, ни на камни, убежать прочь. *** Имболк знает, что в начале августа Ламмас приносит ему свежий базилик. Ламмас знает, что Имболк знает. Но обоим так нравится играть в тайну, что признания прозвучат ещё нескоро.