Ожидание

Така пялится в тарелку с белой дымящейся горкой, а потом загребает пахучий рис вместе с подливкой и жует его, не поднимая глаз. Рис липнет к зубам, мягкий и горячий, потеет сжавшая ложку ладонь - он воровато оглядывает всех сидящих, шумящих и жующих, молясь, чтобы никто не столкнулся с ним взглядом, и снова утыкает в тарелку, моргая от поднимающего к лицу горячего пара. Вчера этот рот целовался с Леоном. С Леоном Куватой, с бейсболистом из старшей школы, с этими кольцами на длинных пальцах, с его секущимися рыжими концами, выцветшими на солнце, со всем им от носков до макушки. С ним целовался Така. Это было клином, следом от выстрела в стекле, камнем посреди дороги, кляксой на белой свежей тетради - это настолько врезалось в жизнь Ишимару и настолько было чуждо ей, что теперь он застрял и торчал напротив этого факта, боясь на него смотреть. У Леона тональный крем на лице, это заметно вблизи, если открыть в процессе глаза - видно этот кремовый бархатистый след на щеках слишком ровного бежевого цвета, видны не замазанные веснушки около ушей. Конечно у него веснушки, он рыжий - думает Киетака, жуя лишенную содержимого ложку - у всех рыжих есть, да? Сакура садится рядом, стучит о стол тарелкой с порцией еды почти вдвое больше, чем у Иши. Она тихо желает ему приятного аппетита, а ему хочется кричать так громко, как он способен, швырнуть тарелку об стену, вырвать себе клок волос. Это все проносится в голове за секунду, а потом он говорит "Спасибо за дружелюбие, Огами-тян!" слишком бойко даже для себя. Она хмыкает. Хмыкает. Господи. Как болят губы, когда их долго кусать. Они знают. Все. Все в этой комнате до единого знают о произошедшем вчера в полумраке в девять тридцать две в комнате Куваты - за спиной у него висели часы и Така их хорошо видел. Они знают все в мельчайших подробностях, и что Така покраснел, но в темноте не видно, и что слюни никак не мог подобрать, что у Леона рубашка из дешевой синтетики и под пальцами она так хрустит, Господи, они знают все и только об этом и думают. Шепчутся и пялятся на него, как на крысу в углу, они смеются, да? Таке казалось, что с этого дня у него на губах красуется огромное бордовое клеймо, по которому сразу видно, чем он занимался и видно будет всю его жизнь, но никто ему в этом не признается. Он поднимает голову. Леон сидит напротив него, как раз напротив и машет ему рукой, скаля зубы. У него кривые клыки. Така на ощупь знает. Леон машет рукой, глядя прямо в глаза и всеми силами привлекая внимание и Иши кажется, что в его губы тыкается раскаленный стальной символ прямо сейчас. Он вскакивает, грохоча посудой и несется на кухню выкидывать объедки, не глядя на Кувату, который опустил руку и смотрел ему вслед, неосознанно поджав губы и подняв тонкие рыжие брови. Что если это он всем растрепал. Мондо будет морщиться и говорить с Такой так, как говорит со всеми - гавкать и рычать сквозь зубы, не удостаивая даже протянутой руки. Чихиро будет хихикать над ним, прикрывая рот ладошками. Леон мог ведь все рассказать! О, для него это пустяк - для него это было поводом ухмыльнуться и отправить воздушный поцелуй во время случайной встречи в коридоре, а Така умер в той комнате и воскрес. Для Леона все пустяки. Така проходит на кухню днем и жует помидоры десятками, потому что утром ничего не съел. Он чувствует, как на губе наливается капелька крови, слизывает ее и кривится. Зачем он их так кусал. У Леона они... Тонкие, сухие. С меленькими скребущими Киетакины собственные чешуйками старой кожи. Он не красил только их и ресницы и они не были заметны, сливаясь с бежевой кожей из-за тональника. У Куваты огромные глаза, потому что он осторожно выводит стрелки - Така не видел, но он точно представляет, как он сидит перед зеркалом, высунув кончик языка, и ведет карандашом изящную черную дугу. Ишимару хочется посмотреть на его лицо без этого всего, чистое и заспанное, с веснушками, с ямочками пор, со следами влаги на бровях и ресницах. Така соврет, если скажет, что откажется поцеловать его еще раз. Леон похож на гуляющее на свободе животное. На кошку, которая щурит тебе голубые глаза. Леон был слишком неправильным, чтобы быть. "Зачем тебе пирсинг, ты же мужчина? - Он мне идет, и целоваться приятно! - Не может быть приятно, когда железка во рту. - Хочешь, докажу? - Хочу." КАК Така вообще мог дойти до этого именно этим путем? И... Боги, он не лгал - приятно, очень приятно. Кувата обнимал его за талию и бедра, его язык плясал смычком, он перекатывал стальную бусинку между парой липких от слюны губ, а Киетака сидел, вытянув руки и раскрыв рот, и молча задыхался. А самое стыдное - потом ничего не было. Ничего. Леон щелкал у него перед глазами и шутил про то, что переборщил и Киетаку вырубило. Потом сказал, что тащиться по коридору ночью жутко и предложил поспать вместе с ним. Сказал это его уверяющее "Без всякого того!" и хлопнул рукой по застеленной кровати. Така сорвался с места, словно это было выстрелом в воздух. Спасибонояпошел и грохотать сапогами по полу, пользуясь звуконепроницаемостью дверей. Было темно и он добрался до своей вслепую, грубо толкал ключи, а потом захлопнул ее и сполз по стене, скуля и зажимая себе рот рукой. Леон жевал мятную жвачку, такую вкусную и холодную, он достал ее и прилепил к шее, а потом просто положил руку на стриженый ежиком затылок и поцеловал его. А потом продолжил жевать ее. От этого так трясло и даже не от негигиеничности - во рту все еще было мятно и странно, словно смутная тень этих ощущений еще елозила по его небу. Така открыл глаза, понимая, что сейчас заревет. Господи, в той комнате все им пахнет и все чувствуется как второе Куватино тело, большое и полумрачное. Он проплакал подушку от переизбытка всего и весь следующий день ему казалось, что все вокруг пялятся на него и только. А Леон махал рукой, скалился и слал поцелуи. Ишимару не смотрел. А вечером прижался лбом к ледяному зеркалу, плохо помня день, во время которого он полудремал, прокручивая в голове раз за разом эти тридцать секунд с мельчайшими деталями. Посмотрел на себя и сказал тихо и обреченно, сквозь подступивший комок то, что говорил впервые. "Така, ты влюбился" Вся эта дрожь была слишком очевидной даже для него. Но новый день настал, и теперь Ишимару, немного отрезвленный сутками нервной лихорадки, перестал коситься на окружающих и дрожать от ощущения, что они косятся на него. Косился только Леон. Он больше не болтал ладонью в воздухе, не пялился на него круглыми горящими жаждой внимания глазами, не улыбался. Вообще. Только смотрел вопрошающе и внимательно. Киетака вздрагивал каждый раз, когда сталкивался с ним взглядами. Они замирали так насколько секунд, висящие на натянувшейся через комнату нити, а потом один из них срывался, либо отвлеченный чем-то, либо неспособный этого вынести. По правде сказать, Така был вторым. Ближе к шести, когда уставший перфекционист решил подремать в собственной комнате, в коридоре его вдруг уцепили за плечо и грубовато дернули к стене. Ишимару развернулся, сжав зубы и нахмурив темные брови, собираясь уже отчитать Мондо, привыкшего хватать людей именно таким образом, но осекся. В воздухе пахнуло апельсиновым шампунем - Така видел его в Той Самой Комнате в душе, когда его пригласили просто посидеть, и с водой у Ишимару тогда были проблемы - он захотел помыть руки, потому что он делает это по пятьдесят раз на дню, хотел сразу после этого уйти, но... Не ушел. Леон глубоко вздохнул, скрестив руки на груди и нахмурив рыжие брови. Это было так нелепо: волосы дешевого красного цвета и рыжеватые корни, брови и кисточка бороды. - Така, привет. После трех секунд молчания Ишимару понял таки, что настал его черед. Парень заложил руки за спину и прижался к стене, улыбаясь изо всех сил. - Кувааата, мой дорогой това... - Хватит! Леон сузил глаза, дернув уголки губ вниз. - Ладно, я не злюсь, типа, я... Чувак, че ты злился вчера? Или нет? Ишимару моргал, усмиряя склизкий комок, скребущий его горло. Кувата сощурился, а потом выругался шепотом, отступив на шаг и взъерошив крашеные волосы. Его лицо передернуло что-то нервное и болезненное. - Я... бля, я вечно перегибаю, чувак, прости! Я тебя напугал, знаю, но ты ж не был против! Я так думал. Меня нужно отпихнуть иногда, типа, или послать, в себя привести... Да хватит молчать! Хватит пырить на меня так, будто я урод какой, ты дуешься и я второй день думать ни о чем другом не могу! Така сглотнул, смотря на него с привычным выражением примитивной пристальности. Он не очень любил свое лицо - все, кроме гримасы постоянных рыданий, смотрелось на нем так грубо и нелепо, словно вырубленные на бревне топором рожи дубовых болванов. Это лицо невозможно было порой правильно читать, но и скрывать ничего он никогда не умел. Леон снова подходит ближе, выжидающе глядя на обливающегося потом Таку. "Так что?". Следы крема на щеках, скрывающие веснушки, сухие волосы, изъеденные краской, его глаза - такие неестественно-светлые, с четко различимой линией края линзы вокруг радужки, тонкая линия натурального голубого цвета, окольцовывающая сузившийся зрачок. Наверное, для него вокруг все всегда беловатое из-за линз. Леон, Леон Кувата с таким мягким смехом, изображающий, что играет на гитаре под ревущие из телефона треки любимых групп, сжав зубы, Леон Кувата с шариком из нержавейки в языке. Ему его проколол знакомый, раскаленной иглой и прямо на дому, а потом Леон выпил банки три пива по этому случаю, купленные этим же совершеннолетним знакомым и хрипло пел на балконе о том, что раскачает весь мир. Така швыряет себя вперед, его пальцы смыкаются на худых руках. У Куваты шуршит рубашка из дешевой синтетики. Ишимару не умеет целоваться, совсем, он делает это впервые и жадно и нелепо чавкает губами, задевая языком крохотный теплый пирсинг. Наверное, это слишком приземленно сейчас выходит, слюняво, и как будто собственнически - тогда в полумраке у него просто сверхновые взрывались под языком, но и сейчас мир будто сузился до клочков бетона под ногами и Куваты - его рук, запаха его кожи, осознания того, что он целует просто ужасно, но его, ЕГО. Така останавливается только когда Леон мычит и легонько толкает его в грудь, а потом утирает губы ладонью, тяжело дыша. Интересно, кто кого прогонит теперь. - Вуууух, парень, я просто.... Паааареееень. Леон тихо смеется, ероша красные волосы с выгоревшими концами и пьяно улыбаясь, а потом смотрит на Киетаку с хитрым прищуром. - Ты сейчас поцеловать меня пытался или сожрать, лол? Ну ты конечно же.... Фууух, Кие, ну ты штучка, я не ожидал. Така почувствовал, как глаза снова мерзко щипет. Теперь он штучка, боже, во что он ввязался и когда он успел ей стать. И что же он сейчас пытался сделать. - Ох, бля, чего не так? Только не реви, не реви, - Леон схватил его руки, принявшись ласково тереть своими. Кольца чувствовались твердыми и холодными, - так, давай знаешь что... У меня оставался в комнате пакет луковых колец. Я утащил с кухни. Ты умоешься сейчас, и мы пожуем и поговорим, да? Обо всем этом дерьме, типа, чел, ты... Не реви, ты такой хороший! Ишимару шмыгнул носом, его трясущиеся мокрые от хлещущих из глаз слез губы растянулись от уха до уха. - Тааащить еду из ст-столовой непрааавильно. Его щеку потерли скользким блестящим рукавом. Кувата улыбался. - Я знаю, чел. Пойдем. Их руки перекрещиваются и приземляются на талии друг друга. Ишимару чувствовал, что у него кровь шипит, как напиток с газом. Ухо щекотнула заплетенная в хвостик борода. - И поцелуемся потом, как поговорим, если хочешь.