— Разве вы не знаете, что вы для меня вся жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу вам дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!*
Есть некий отголосок срочности и нетерпения в том, как Блэр шепчет: «Встретимся наверху, Басс», что-то, что только он может услышать, поскольку ее приглушенные слова звучат мягко и нежно, и произносятся они только для него. Она определенно пытается соблазнить его, и теперь у него больше нет причин сопротивляться. То, что он изнурен и все еще невероятно ошеломлен тем сумасшедшим вихрем эмоций, в котором он жил последние 24 часа, совершенно не имеет значения, потому что, когда он смотрит на нее, он снова и снова чувствует себя семнадцатилетним мальчишкой, который полон энергии и падок на ее скрытую страсть. Поэтому он ненадолго прикасается к ее губам, нежно заключая их между своими (ее губы на вкус как шампанское и клубника так же, как и во время их первого поцелуя, поскольку, по иронии судьбы, именно это Лили решила купить для их небольшого свадебного приема), и затем отвечает ей легкой полуулыбкой. Она понимает, что это значит, и, поднимаясь вверх по лестнице, неотрывно смотрит на него. Она не оставляет попыток сделать его своим, даже несмотря на то, что он уже ее. Официально. Через 10 секунд он извиняется перед гостями. Через 20 секунд он уже сам взбирается по лестнице и тихо посмеивается, когда слышит, как Нейт говорит: «Жених и невеста нигде не могут быть найдены.» - Уже скучаешь по своему парню? – откликается Джек. Но затем голоса затихают, и вот остается только он, стоящий напротив двери в комнату Блэр. Он медленно проводит пальцами по дереву кремового цвета и ухмыляется при мысли о сладком удовольствии, что он испытает, когда ощутит под своими ладонями кожу Блэр. Прошло очень много времени с тех пор, как он в последний раз по-настоящему прикасался к ней, но он все равно может ясно представить себе каждый сантиметр ее тела так, как если бы ее обнаженная фигура была картиной отпечатанной в его памяти. Но, несмотря на это, он заставляет ее ждать. В этом их особенность: ожидание друг друга всегда будет для них мучительным удовольствием*, поскольку они оба знают, что эта игра непременно заканчивается их общей победой. Они не проиграют, не теперь, когда они вместе. Навсегда. Поэтому он 10 минут стоит, так и не заходя в комнату, улыбаясь и представляя, как она готовиться к его приходу, ждет его на своей кровати с этим гордым выражением, что освещает ее лицо, полная уверенности в том, что он непременно придет. Он не стучит (и она не ожидает от него ничего иного, поскольку он так явно склонен к театральности, и, что самое главное, он никогда не просил разрешения войти: ни в ее комнату, ни в ее жизнь), надеясь поймать проблеск радостного удивления в ее взгляде, но, когда он наконец открывает дверь, один взгляд на нее заставляет его затаить дыхание, и его рука дрожит, когда он протягивает ее к дверной ручке, чтобы оградить их мир от всего остального мира. Вот и она - в темноте, на середине кровати, вся окруженная пляшущими огоньками свечей; ее светло-голубое свадебное платье покоится на полу, темно-коричневые волосы ниспадают на ее кожу. Она ждет его, злобная, обольстительная душа, вынуждающая его терять всякий шанс на самообладание в этом черном нижнем белье и с этой соблазнительной улыбкой. Внезапно он чувствует себя таким физически слабым: его всего трясет от переполняющих его эмоций, его ноги дрожат; Она может убить его одним прикосновением. Она может отправить его в ад за считанные секунды, но он не боится этой уязвимости. Он нуждается в ней. В действительности, он желает ее. Он помнит, каким он был потерянным, когда однажды сидел на этой кровати. Он был плачущим, слабым недоразумением, а она пропускала его волосы сквозь свои пальцы, смахивала его слезы и шептала, что с ним все будет хорошо. Он помнит, что она была светлым образом в его глубокой темноте, пытающимся привнести яркий свет в его жизнь. Они больше не ищут света. Теперь каким-то образом единственным светом, что им был нужен, стала их любовь. - Я ждала Вас, мистер Басс, - говорит она. Чак слегка касается указательным пальцем обручального кольца, и его дыхание снова замирает. Они не будут больше убегать. Они не могут больше убегать, и, что самое главное, больше они не чувствуют в этом необходимости. - Если ты думаешь, что это было долго, то ты не представляешь, что тебя ожидает*, - тихо проговаривает он, склоняясь поцеловать ее и позволяя своему пиджаку упасть на пол. Она улыбается, потому что он цитирует самого себя – вновь весьма театрально -, но в этот раз она не боится, и в ее взгляде нет ни тени сомнения. - Поверь мне, я представляю. На самом деле он все еще не может поверить, что они действительно женаты. Все это больше похоже на сон, и, несмотря на то, что кожа Блэр напряжена под его ладонями, несмотря на то, что она жаждет его поцелуев, и ее яростные пальцы уже срывают его бабочку и пуговицы с его рубашки, всё до сих пор представляется ему нереальным. Поэтому, когда ее ноги медленно обхватывают его бедра, и он подносит свои губы к ее шее, непосредственно под ухом, он не может удержаться, чтобы не прошептать ей: «Ты моя, Уолдорф», настойчиво и собственнически, только чтобы убедиться, что она действительно его. Только чтобы удостовериться, что они по-настоящему это сделали. Одно время она боялась быть его, и, несмотря на то, что сердце подсказывало ей: она не может помешать ему владеть ее душой, она отчаянно пыталась сопротивляться этому. Сейчас же все, о чем она мечтает - это быть его, и он понимает это по тому, как она отчаянно целует его и хватает его за волосы, чтобы заставить его замолчать. - Называй меня миссис Басс, - требует она. Это не просьба - это приказ, и он не может удержаться от ухмылки в ответ на ее властный тон, потому что вот это его Блэр, это женщина, которую он любит: она была рождена, чтобы править, чтобы быть королевой. Его королевой, - думает он, и осознание той власти, что она имеет над ним, заставляет его снова затаить дыхание, в то время как он чувствует, что ее ногти оставляют царапины на его спине. Внезапно все становится таким настоящим, что, когда он сжимает ее грудь и входит в нее, все, что он может сказать на пике их удовольствия, это: «Я люблю тебя, миссис Басс.» Она его жена, и сейчас впервые за всю свою жизнь он чувствует, что их история не могла закончиться никак иначе.***
На следующий день они отправляются в свадебное путешествие. Блэр говорит что-то о том, как она рада, что они избегут похорон Барта. Она сидит на кровати, положив ногу на ногу, в своем традиционном наряде для путешествий (темно-синем платье с белой отделкой по краям и широкополой шляпе) и указывает Дороте, что уложить с собой. Она изящно делает глоток чая, что он принес ей в постель вместе с кусочком ее любимого пирога (в этот раз он попросил Дороту испечь его, но он сам научится это делать, обязательно, только для того, чтобы удивить ее), огромным количеством фисташкового миндального печенья и темно-красной розой на подносе. Она мимоходом бросает на него взгляды так, как если бы она пыталась изучить его. Он стоит в темно-синем костюме с золотыми пуговицами, небрежно опираясь плечом о дверной косяк, в его руке утренний бокал виски. Он внимательно смотрит на нее, прекрасно понимая, что она делает. Но это их первый день в качестве супружеской пары, и до тех пор, пока он может, он не хочет думать ни о чем и ни о ком, кроме Блэр. Поэтому он аккуратно оставляет без внимания ее уместно прохладное замечание о Барте (очевидно, что она упомянула об этом, чтобы увидеть его реакцию), и вместо ответа он произносит: «Блэр, тебе не нужно собирать вещи, я куплю тебе любое платье, какое ты захочешь», и затем он ухмыляется, ожидая, что она подойдет поцеловать его. - И с чего бы это, мистер Басс? – она поднимается с кровати, в то время как Дорота бесшумно исчезает в гардеробной. - Чем я заслужила такую доброту? – спрашивает она соблазнительным тоном и медленно приближается к нему, стуча по полу своими красными туфлями на шпильках. А затем ее губы прижимаются к его губам, и ее язык быстро слизывает каплю виски с уголка его рта. - Ты моя жена, Блэр, - отвечает он, его глаза начинают светиться при звуке этого слова: жена, она его жена. - Кроме того, покупать тебе платья будет так же весело, как и потом снимать их с тебя. Через две минуты и двадцать три секунды их темно-синяя одежда окажется на полу ванной, и они оба засмеются, услышав жалобы Дороты о том, что «Дорота не сможет уложить в чемодан крем с экстрактом авокадо мисс Блэр и лосьон после бритья мистера Чака, если дверь в ванную будет заперта!» Затем прозвучит еще больше слов на польском и еще больше замечаний об укладывании вещей. Как бы то ни было, одежда - последняя вещь, в которой они нуждаются, поскольку три четверти своего медового месяца они проводят на шелковых простынях, будучи полностью обнаженными, занимаясь любовью так часто, как только могут. В то время, как их частный самолет пролетает над Европой, Блэр даже не жалуется на то, что они не посетили Лувр (во всяком случае, не как следует), когда были в Париже, поскольку его посещение обернулось сексом в одной из уборных музея («Это совсем не утонченно, Басс» - пытается возразить Блэр, но Чак шепчет ей на ухо, что после этого она «определенно будет улыбаться как Мона Лиза*», и она сдается, позволяя ему прижать ее спиной к стене). - Я надеюсь, нас никто не видел, – позже, на ужине, шутит она насчет этого, поскольку на самом деле она надеется, что кто-то все же увидел их, и она понимает по ухмылке Чака, что он знает, о чем она думает. Она так красива, - думает он, делая глоток белого вина и любуясь тем, как ее черное с золотом платье придает ей особый блеск; она олицетворяет собой определенный социальный класс, власть и удовлетворение. Он никогда не видел ее такой безоговорочно счастливой. Он бы подарил ей весь мир, если бы только он уже не был их собственностью. Но он Басс, и ему надо «все делать по максимуму». Она весело подмечает это, когда он арендует бальный зал в Москве и покупает им наряды девятнадцатого века только для того, чтобы в канун Нового года они могли побыть Анной Карениной и Вронским* в их ролевой игре. - Ты такой самодовольный, Чак, – шепчет она ему на ухо, и ее красная помада оставляет пятно на его рубашке, когда она быстро отворачивается, чтобы избежать поцелуя и немного подразнить его. - Что-то мне подсказывает, что мое самодовольство заводит тебя, - отвечает он, одновременно заставляя ее кружиться под звуки Вальса №2*, дабы заполучить полный контроль над ее телом: в этот раз он не даст ей вести в игре. Вдруг она обессиленно падает в его руки, ее ладони цепляются за его черный шелковый пиджак, и их вальс превращается в сплетение двух тел, разделенных лишь тканью костюмов. Они все еще кружатся, передвигаясь по залу большими кругами, но Блэр больше не слушает музыку, она лишь следует за Чаком, совершенно опьяненная запахом его одеколона. Casquet* исполняется им так неожиданно, что она даже закрывает глаза, почувствовав, что падает, и, когда она вновь открывает их, единственное, что предстает ее взору, это его удовлетворенная ухмылка. - Casquet - фигура танго, Басс, - слабо шепчет она, ее сердце ушло в пятки, а неровное дыхание заставляет грудь быстро подниматься и опускаться. - Я знаю. Но, когда я смотрю на тебя, мне хочется нарушать правила, - отвечает он, прежде чем склониться к ней и поцеловать. И, несмотря на то, что она не может ясно мыслить, когда язык Чака у нее во рту, она не в состоянии удержаться от небольшой улыбки сквозь поцелуй.***
Возвращение в Нью-Йорк после их двухмесячного свадебного путешествия означает возвращение к реальной жизни и необходимость встретиться лицом к лицу с тем, что они оставили позади. Блэр понимает, что она более морально подготовлена сделать этот шаг, чем он, поэтому она сжимает его руку, когда их частный самолет приземляется в их королевстве, и толпа папарацци и репортеров преследует их на пути к лимузину. Она устремляет на него свой взгляд за темными линзами солнцезащитных очков и прикусывает губу, стараясь скрыть свое обеспокоенное выражение лица. На лице Чака отпечатывается высокомерная ухмылка, когда репортеры спрашивают его, готов ли он управлять Басс Индастриз, и в его взгляде проскальзывает отблеск гордости в то время, как он отвечает, что был рожден встать во главе компании. Но Блэр все еще ощущает его нехарактерно холодные пальцы, которые слегка трясутся, когда они спрашивают его об отце. Они пытаются обнаружить малейший признак слабости, что-то, что позволит им и дальше рассуждать на тему смерти Барта, но Чак старается изо всех сил не показаться виноватым или уязвимым. Однако Блэр может рассказать совсем иную историю. Она может рассказать о его бессонных ночах или о том, как он ночью бесшумно бродит по номеру в своей фиолетовой шелковой пижаме. Скрытая в темноте, она следит за ним, запоминая звук его шагов. Блэр осознает, что он знает о том, как она бесшумно наблюдает за ним, но она не произносит ни слова так же, как и он. Чак по-прежнему каждое утро приносит ей завтрак в постель, уделяет ей столько же внимания, проявляет ту же заботу и исключительную нежность. Просто это новый способ проявления того, что он сломлен; более скрытый, более сдержанный способ. Чака не охватывают приступы ярости, он не прячется в комнате, отказываясь контактировать с миром. Его сломленность проявляется в небольших жестах, в большем, чем обычно, количестве бокалов виски, в длительных угрюмых периодах молчания и в темноте его глаз; и все эти детали так умело замаскированы, что Блэр не обратила бы на них внимания, если бы не их любовь, которая так глубоко их связывает, что позволяет ей чувствовать его печаль так, как если бы это была ее собственная боль. Но в ночь перед его первым днем в качестве исполнительного директора компании все его внутренние муки становятся столь очевидными, что, когда Блэр обнаруживает Чака, стоящим на крыше Импаейр (он положил руку на край и устремил взор на горизонт), ей даже не приходится спрашивать, что он там делает или как он. Она и так это знает. Поэтому она медленно подходит к нему и обнимает его за талию. Он опускает свой взгляд, почувствовав, как ее тело прикоснулось к его собственному. Он вздыхает, но ничего не говорит. - Я искала тебя, – произносит она, оставляя поцелуй на его шее. – Я знала, что рано или поздно ты придешь сюда. - Ты хорошо меня знаешь, - шепчет он, безотчетно прикасаясь пальцами к ее ладони. Она застенчиво улыбается, пока он нежно гладит ее обручальное кольцо так, словно он боялся не найти его, словно он все еще пребывал в изумлении от той жизни, что они строят вместе, от тех клятв, что они дали друг другу, обменявшись этими кольцами. - Ты мой муж, Чак, - отвечает она, когда он поворачивается, чтобы взглянуть ей в глаза. Внезапно, встретив его взгляд, она чувствует, как дрожь пробегает по спине; ее все еще изумляют его непонятные притягательные глаза, их таинственность, глубина и отблеск боли и темноты, который невозможно контролировать. Она знает: это даже она не в состоянии исправить, но она также понимает, что она единственная, кому позволено помочь ему жить с этим, единственная, кто любит даже это молчаливое согласие, этот уголок пустоты и печали. Эти глаза все еще лучшее, что она когда-либо видела или знала. - Ты действительно считаешь, что я заслуживаю всего этого, Блэр? – спрашивает он спустя некоторое время. – Эту империю. Эту жизнь. Тебя. Он ставит ее в конец списка, только потому что она самое важное в его жизни; его голос начинает дрожать, когда он произносит последнее слово, боясь посмотреть ей в глаза и увидеть в них «нет» в качестве ответа. Он медленно отступает от края крыши и ищет, куда бы ему устремить свой взгляд, поскольку он не может смотреть вниз. Он знает, что увидит, и не хочет с этим сталкиваться, не хочет оживлять воспоминание, но он и не может убежать от него. Оно неизбежно, и оно призраком преследует его. Он находится на грани паники, когда она вновь берет его ладонь в свою руку. У него проступил пот. - Чак, - зовет она его, пытаясь заставить его сфокусироваться на ней. – Чак, посмотри на меня. - Я не могу, - едва слышно проговаривает он. – Я не могу, Блэр. Слезы начинают стекать по ее щекам, когда его голос вновь срывается, и все, что она может сделать, это сильнее приблизиться к нему и сжать свои пальцы, переплетенные с его. Когда их лбы соприкасаются, она может почувствовать его холодную влажную кожу, и она понимает, что сделала бы все возможное, чтобы исцелить его, потому что его глаза все еще закрыты, и он все еще отказывается посмотреть на нее. - Ты действительно считаешь, что я лучше него? Я позволил ему упасть. Его темнота… он часть меня, Блэр. - Чак Басс, - говорит она, взяв его лицо в свои ладони и медленно поглаживая его челюсть, - ты не твой отец, не имеет значения, сколько темноты в твоем сердце. Я знаю, кто ты. Я знаю мужчину, за которого вышла замуж, и я хочу каждую частицу этого мужчины. Ты замечательный человек, Чак. Но только примирившись со своими демонами, ты сможешь жить с ними, иначе они уничтожат тебя. Это безусловность их любви, - думает он, - сила ее принятия позволяют ему следовать за ней до края крыши. Они оба смотрят вниз на землю, держась за руки, и призрак Барта Басса кажется таким бледным перед силой ее безмятежной улыбки.***
Именно она покупает их городской дом. Она должна это сделать, потому что у него никогда не было места, которое он действительно мог назвать домом, и это то, чем она хочет быть для него: она хочет быть его домом. Поэтому она застает его врасплох, вбегая одним мартовским утром на своих высоких каблуках в его офис. Он ухмыляется при виде ее светло-фиолетового шелкового платья, почувствовав аромат Chanel №5, который она приносит с собой. - Наши дни в Empire подошли к концу, мистер Басс, - объявляет она, не оставив ему времени спросить, почему она приносит дуновение радостной жизни в его скучное утро вместо того, чтобы работать над новой коллекцией Уолдорф дизайнс в своем ателье, или что она имеет в виду. Блэр продолжает улыбаться, передавая ему тяжелую папку, и, когда он открывает ее, содержимое папки совершенно его ошеломляет. Его взгляду предстают фотографии чудесного городского дома, со вкусом меблированного и невероятно уютного; его глаза становятся слегка влажными от эмоций, когда он замечает подписанный контракт. И внезапно он осознает, почему последние три месяца она отклоняла все его предложения относительно прекрасных мест, где они могли бы поселиться, почему каждая его идея была либо «недостаточно элегантной», либо «слишком показной», наконец он понял, почему проживание с Нейтом, казалось, совсем ее не беспокоило: у нее был план. У Блэр Уолдорф всегда есть план. - Блэр, это… - Прежде чем ты начнешь говорить, что это муж должен покупать дом – я знаю, что ты об этом думаешь, Басс –, позволь мне объяснить: я хотела, чтобы этот дом стал первым местом, которое ты по-настоящему можешь назвать домом, и я хотела быть тем человеком, который способен преподнести тебе этот подарок. Чак не знает, что сказать, поскольку невозможно передать словами всего, что он чувствует. Поэтому он просто заключает ее в свои объятья, отрывает ее от пола, глубоко целует и кружит перед тем, как посадить ее на свой стол. - Я собирался сказать, что это восхитительно, Блэр, - говорит он. Стопка бумаг и карандаши летят на пол, когда он укладывает ее на деревянную поверхность стола. - Ты восхитительна, - добавляет он в промежутке между поцелуями, которыми он покрывает ее шею. Ее щеки пылают румянцем, когда он начинает расстегивать ее платье. - Ты все еще можешь быть мужчиной в доме и купить нам дом в Хэмптонс, Басс, - шепчет она, ей уже не хватает воздуха. – Уже почти лето. - Уже сделано, миссис Басс. Ты не единственная, кто может устраивать сюрпризы. - Ты. Эгоцентричный. Мерзавец, - членораздельно произносит она, и каждое слово звучит небольшим стоном в промежутках между тем, как она избавляется от его рубашки и притягивает его ближе к себе, так, чтобы он лег на нее. - Я Чак Басс, - ухмыляется он.***
Из своего пентхауса они правят Нью-Йорком подобно деспотичным монархам. Они лгут и плетут интриги; все опасаются их влиятельности и той жестокости, которую они могут проявлять, когда не чувствуют достаточного уважения по отношению к себе. Но это лишь снаружи. Внутри они теплая, счастливая семья, окруженная группой из нескольких избранных людей, которым не нужно бояться их могущества. Внутри царят доверие, верность, преданность; внутри они принимают и любят несовершенства друг друга. Потому что это то, кто они есть: удивительно несовершенные люди. Иногда они ссорятся. Она кричит, что он эгоистичный, ревнивый, самовлюбленный мужчина, который слишком много работает, слишком много пьет, недостаточно с ней разговаривает. Он же в ответ заявляет, что она невероятно мстительная женщина с беспрестанными перепадами настроения, которая любит командовать и все контролировать, и к тому же слишком капризная. Иногда они день не разговаривают, клянутся, что ненавидят друг друга, и ведут себя, как избалованные дети. Но это просто игра. После каждой ссоры они снова вместе: занимаются любовью, где только могут, глубоко целуют друг друга и никогда не отрекаются от обещания любить и заботиться друг о друге.***
В последний день их первого года супружеской жизни она ждет его в ванной комнате, сжав во вспотевшей ладони тест на беременность; ее сердце все чаще и чаще бьется где-то в горле. Она не произносит ни слова, пока он медленно заходит в ванную, почему-то все время обеспокоенный за нее. - Что-то не так, Блэр? – спрашивает он мягко, слишком сконцентрированный на ее влажных глазах, чтобы заметить, что она держит. - Все хорошо, - на ее губах появляется крошечная улыбка, что приводит его в замешательство, но он продолжает поглаживать ее плечо, вырисовывая указательным пальцем маленькие воображаемые круги на ее коже. - Все хорошо, Чак. Я беременна. Они оба в ужасе. Они оба испорчены, полны недостатков и слабостей. У них у обоих были проблемы с родителями, и они оба считают, что недостаточно хороши для того, чтобы иметь ребенка. Но они обнимают друг друга, плача от счастья, оба уверенные в том, что будут отдавать результату их союза всю любовь, какую только сумеют в себе найти. Это их обещание на будущее.***
«True perfection has to be imperfect. I know it may sound foolish, But it’s true.»*