Уберечься от змеи

— У тебя не будет запасной ручки? — Держи. Ненависть между ними не накапливается медленным ядом и не рождается с первой встречи. Откуда ей взяться, если у одного нет никаких причин для антипатии, а другому и вовсе всё равно на какие-либо взаимоотношения между людьми. — О, Кирк, ты не знаешь, какой следующий урок? — История. Она вспыхивает между ними как по щелчку, загорается с искрой зажигалки Олега, когда он останавливается за углом достаточно неприметной многоэтажки, чтобы закурить, и видит Мердока. Он узнает его, хотя никогда с ним не общался, таких знают все в своей округе, а Мердока знал весь город. Тот носил репутацию человека, которому заранее готовится камера в колонии строгого режима, о нем говорили много разного — откровенно пугающего и отвратительного, — и всё это отлично подходило и ему, и месту, в котором он жил. Олег смотрит на компанию раскрашенных помадой девиц и синяками парней, на самого Мердока в тяжелых ботинках и расхристанной рубашке — ему идет всё, словно окружающее пространство подстраивается под него, а не наоборот. И единственное, что не вписывается в эту картину — Кирк, в режущей глаз белой рубашке школьной формы, со своей прямой спиной и галстуком у горла. Олег даже отсюда может видеть, как тот сжимает лямку сумки и на кого смотрит. Об этом не нужно даже гадать. Кирк живет в одном из светлых домов на окраине неподалеку от церкви, а Олег раз в месяц регулярно натыкается на опечатанные желтой лентой двери в своем подъезде. Суть была только в том, что Олег здесь не был гостем в отличие от Кирка, и видел достаточно, чтобы знать, к кому не следует приближаться. — Эй, Кирк. — Химия. У Кирка все тетради одного цвета и подписаны ровным идеальным почерком, Олег останавливается у его парты, пока тот дописывает что-то с доски. В его конспектах не найти бездумных рисунков и надписей, и Олег уверен, что он даже за поля не заходит. — Слушай, я не буду ходить вокруг да около — тебе не стоит общаться с Мердоком. Кирк не поднимает на него глаз — как всегда, — и, закрывая тетрадь, складывает свои вещи в сумку. Кирк постоянно носит с собой две запасных ручки, карандаши, ластик, точилку и линейку, даже когда нет геометрии или черчения. — Я знаю, что это не моё дело, но у тебя могут быть проблемы из-за него. И в общем-то, они точно будут. Олег никогда не жалел Кирка, прекрасно зная, что тот не общается с остальными не потому, что его не принимают, а потому что ему это совершенно не нужно. Кирк жил где-то в себе, и пусть Олегу в целом до этого не было дела, он не хотел, чтобы у кого-то вроде Кирка вся жизнь пошла псу под хвост из-за одной дурацкой ошибки и неправильной компании. Таких как Кирк — тысячи, они есть в каждом классе, и хотя Олег не перекидывался с Кирком диалогами длиннее «неинтересный вопрос — односложный ответ», он отлично знал, что того ждет: всё на «отлично» в школе, университете, работе и всем остальном. Ровная выверенная подпись на каждом этапе жизни. Вряд ли может быть иначе, когда человек нервно ровняет даже стул возле своей парты. — Кирк, лучше послушай меня… Олег ждал от жизни чего-то совсем другого, рискового и неизвестного, но точно не отчетливого: — Олег. Пошел нахуй. Они учатся вместе с начальной школы, но Олег не помнит, чтобы Кирк матерился, даже когда на него нечаянно вылили горячий чай. Он не помнит, что у Кирка глаза разного цвета и такие злые. Их ненависть появляется, как если бы сработал напалм целой армии — тысяча спусковых крючков и мешающий дышать запах пороха. У Олега всё ещё нет причин, а Кирку всё ещё наплевать, но повода неожиданно хватает, чтобы встать на пути друг друга и посчитать это чем-то достаточно важным, чтобы не суметь не среагировать. — Это не твоё дело. Олег переходит границу, где «Кирк» состоял из кратких ответов, одолженных конспектов и блеклой тени на переменах, она стирается замешательством, которое заседает в нем от чужих слов, а после сразу превращается в нечто ответное и неконтролируемое. Это правда не его дело — Олег согласен — но не покидает чувство обманутости за то, что видел раньше, и за то, что зря волновался. Он не понимает, почему Кирка так вывела из себя его попытка помочь, но теперь в глаза бросается больше: что именно Кирк прячет, когда отводит взгляд, что именно замалчивает в паузах, перед тем как ответить. Олег встречается с ним глазами раз за разом, замечая, как сжимает Кирк зубы от его внимания — разоблачающего, проницательного; Кирк не выносит Олега за то, что тот видит, как он исходится ненавистью ко всей школе. — Прости, сильно мячом попал? — Ничего страшного. Олег видит его возле Мердока по дороге домой, только теперь он, конечно, не просто в форме, а в черной толстовке поверх. Кирк, кажется, записался ещё в пару секций, чтобы не было вопросов о том, где он пропадает после школы, и это настолько бредово, что даже Олег заражается этой ненавистью. Ему незнаком человек, с которым он проучился чертову тучу лет, он кривится на «Волков, бери пример с О`Райли» и каждый раз передергивается, видя надменное лицо, с которым эта змея водит всех за нос. Кирк вздергивает бровь, когда учитель отворачивается, а Олег всё ещё сверлит его взглядом — он никогда не замечал, как хорошо одним выражением лица Кирк может вызывать желание приложить его обо что-то твердое. Олег не цепляется к слабым или изгоям, но одно дело, когда человек просто отстраняется от общества, а другое, когда считает себя на порядок выше других. На физкультуре Кирк привычно отсиживается на скамейке запасных, заканчивая упражнения на том, что переодевается в форму, но это не мешает ему убегать с Мердоком от полицейских. Вместо занятий Кирк читает книги или делает домашнее задание, потому что, естественно, после уроков у него не будет времени. Олег направляется к скамье и кидает в Кирка волейбольным мячом. От удара ручка оставляет след на белой футболке, падает вниз и укатывается под трибуну. — Сильно попал? — Ничего страшного. Кирк смотрит на Олега недолго, бегло — не потому, что боится или социопат, а потому что высокомерная мразь, которая бы с радостью послала его снова нахуй, но в отдающем эхо зале это будет звучать слишком громко. Повисает тишина, потому что одноклассники, замолкнув, смотрят то на Олега, то на Кирка, плохо понимая, что происходит. — Пойдем играть. — Нет, спасибо. Кирк говорит тише, скрывает в голосе поднимающееся звоном раздражение и разъедающую ненависть. — Вставай, хватит притворяться немощным, по крышам ты прыгаешь довольно резво. Кирк встает рывком — одной рукой он прижимает к себе мяч, а другой тетрадь — нервно оглядывает зал и поджимает губы. Олег вскидывает бровь, копируя выражение лица гадюки. Ну, давай. Конечно, тот не хочет привлекать внимания, Кирка устраивает быть бледной тенью, и попытки вывести его на свет он воспринимает именно так, как Олег и добивается — с искренней злобой, хоть чем-то искренним. Кирк отдает ему мяч, без силы кидая в пол, и выходит из зала. У Кирка целая пачка справок, Олег точно знает насчет астмы, но уверен, что дышит Кирк не хуже, чем пиздит. Учителя прощают Кирку почти всё, потому что у него всегда сделаны все задания и идеальные оценки за контрольные, они не видят, что писать их и отвечать у доски тот стал куда небрежнее — от привычки трудно избавиться, и ему ставят высший балл именно из-за неё. Ненависть пробирается корнями по всему мозгу Олега, словно была всегда, она крепнет от простых взглядов, будто лишь присутствия в одном помещении уже чересчур много. Они не враги — потому что войны нет, есть только эмоции и стойкое, горькое, что остается на языке после брошенных слов. У них нет причин, но поводов и противоречий хватает, чтобы не терпеть даже что-то знать друг о друге. — Ты обронил. — Ничего страшного. Олег не замечает, как неосознанно меняет жизнь Кирка — избавляет того от комфортных теней и оставляет в центре зала. На Олега смотрят куда больше, чем на Кирка, и понимать его не нужно, чтобы подражать. На выходе из туалета Олег ощутимо задевает Кирка плечом, но тот, — как всегда, — не отвечает. — Извини. — Ничего страшного. Олег ищет по карманам сигареты и не видит, что уйти Кирку не дают. — Эй, Кирк, какой следующий урок? — Испанский. Они спрашивают его фразами, но с совсем другими интонациями, теми, что появились в последнее время, и другими — бездумно издевательскими. — Куда ты спешишь? Почему ты с нами никогда не разговариваешь? Олег оборачивается, и только когда он окликает друзей, Кирк поднимает глаза от пола. Злые. Его не хочется спасать, но Олег никогда не собирался начинать травлю, даже если он ненавидит Кирка. — Да ладно тебе, Олег. Кстати, всегда хотел спросить, это настоящий цвет волос? Кирка толкают к стене обратно, когда он порывается уйти прочь. И прежде, чем Олег успевает как-то оборвать возбужденное улюлюканье, оно затихает от внезапно открывшейся учителем двери. — Что тут происходит? Их тут шестеро, но строгий взгляд останавливается на Олеге, тоже по привычке — потому что есть люди, которых ждет аттестат с отличием, а есть те, которых зовут проблемами. — Мы просто разговаривали. — Волков, это что, сигареты? Олег моргает, вспоминая про пачку в руке, встречается глазами с чужим разноцветным — зеленый, голубой — злорадством и стискивает зубы. — Вы и вы, все к директору. Мистер О`Райли, Вы свободны. У Олега на глотке сжимающаяся удавка из ненависти, он слышит всё, о чем Кирк молчит сейчас. — Да у вашего О`Райли наверняка и что-то похуже сигарет есть. Он не думает, что брошенная под нос фраза на что-то повлияет, что учитель остановится и повернется к Кирку. — Мистер О`Райли? — Что? В глазах Кирка безупречное удивление, но пальцы нервно сжимаются на лямке. Олег знает, что это не от страха, просто у Кирка и правда есть какие-то проблемы, которые не позволяют ему держаться расслабленно. Учитель смотрит на пальцы. — Покажите Вашу сумку, будьте добры. — Сэр. Кирк прижимает ту к себе крепче, смотрит на Олега — и ненависть между ними глубиной в отчуждение. У неё нет дна. — Мистер О`Райли. У Кирка из сумки выпадает самокрутка, и спасение Олегом Кирка оборачивается развернутым скандалом. Наверное, никто не стал бы так поднимать шум, найди марихуану у самого Олега, но завышенные ожидания превращают наказание за малейшую провинность в публичную казнь. Родителей Кирка вызывают в школу, и тот даже не смотрит на проходящего мимо Олега, когда ждет их снаружи кабинета директора. Олег видит, что пальцы на локтях у того мертвенно белые. Шепот школы больше не обходит Кирка стороной, тот стоит в центре света прожектора, лишенный своих теней — и концентрированную ненависть скрывать больше не остается смысла. Кирк не перестает общаться с Мердоком, не исправляется, возвращаясь в прошлую жизнь, как может быть рассчитывали учителя или родители — или Олег. Он вскрывает в себе то, что выпускал наружу на улицах, и перестает смотреть в пол. Оценки за контрольные всё ещё наивысшие, Кирк не пропускает занятий, но дерзит в лицо учителям, грубит одноклассникам и дает всем захлебнуться тем, что держит в себе. Если войны с Олегом и не было, то всем окружающим он открывает её разом. — Задел? — Ничего страшного, — отвечает Олег, отходя в сторону. Теперь Кирка сложно не замечать и путать с тенью, когда он режет взглядом так, что хочется передернуть плечами. Олег смотрит вслед его спине и думает, что другие не смогут выдерживать это и терпеть слишком долго. Если Кирк похож на змею — он похож: выжидающая опасность, гипнотизирующий взгляд — то его ненависть как яд, отравляющий всё вокруг. Олегу почти интересно, как Мердок не боится греть такое на груди. Когда первая реакция — раздавить и избавиться, прежде чем удушающие кольца доберутся и до тебя. Олег смотрит со стороны, потому что главное правило в ситуации, когда ты оказываешься перед ядовитой змеей — просто отойти прочь. Кирк был абсолютно точно ядовит, а правило было не только первым, но и единственным. Их нельзя бить палками и камнями, потому что меткость окажется хуже скорости их пасти к твоим венам. Олег стоит за одним из углов ближайшего к школе дома, за ним не найдут учителя за курением — или за избиением одноклассника. Сигарета остается в мятой пачке, когда Олег видит, как кого-то зажимают в кругу; видит прямую спину, нервные пальцы на лямке, белую змеиную чешую. Его спасение уже обернулось однажды чем-то обратным, и Олег не знает, хочет ли он вообще спасать Кирка и нужно ли тому его спасение. Он не слышит ядовитых слов в оживленном гуле, пока широким шагом подходит ближе, но слышит резко отчетливое шипение — фильтр сигареты в чужих руках, тлеющий кончик на тыльной стороне ладони Кирка, рывок, хруст в вывернутых плечах, злющие разноцветные глаза. — Эй! Вы совсем сдурели, блядь? Он толкает держащего сигарету так, что тот валится на землю, остальным почти не достается, потому что Кирка сразу отпускают, а слова Олега ещё имеют вес. Парни расходятся, оставляя их двоих. Кирк не уходит по своим непонятным причинам, а Олег, видимо, ожидая благодарности. Хоть чего-то помимо вперившегося взгляда и ощущения, что Кирк его ненавидит с каждой секундой всё больше. — Ты в порядке? — Ничего страшного. Кирк бьет его так, что у Олега шумит в ушах. Благодарность Кирка очень специфическая. — Какого хрена ты влез? Вообще не способен пройти мимо, не вставив свои пять копеек? Кто бы мог подумать, что в этих руках столько силы — злоба для Олега не новость — но неожиданно прицельный и точный удар удивляет настолько, что Олег его пропускает. На правой руке ожог, и Кирк пользуется левой; кажется, он одинаково легко писал и левой и правой, это как-то называется — амбидекстрия, — из-за этих лишних мыслей Олег ставит блок, только когда Кирк уже заносит руку для повторного удара. Тот бросается на него снова и снова, словно это Олег ему что-то сделал, осыпает ударами один за другим, и у Олега его даже за руки перехватить не получается. — Ненавижу тебя. В основном змеи нападают только на тех, в ком чувствуют опасность. Олегу интересно, почему Кирк ничего не сделал, когда его доставали одноклассники, когда с таким энтузиазмом он вполне мог справиться как минимум с половиной, но не то чтобы у него есть возможность спросить. — Да в чем твоя проблема? — Олег держит Кирка за запястье и за горло — как змею, почти ощущая, как на руке сжимаются извивающиеся кольца. Кирк скалится на него, кажется, не в силах найти своей ненависти выражение, кроме как в насилии, смотрит на него в упор. Олег впечатывает Кирка в стену, не в состоянии удержать того на месте, и длинные ноги обшарпывают подошвами кирпичную кладку в попытках оттолкнуться, скользят по его собственным ногам, голеням, лодыжкам, икрам, бедрам; Кирк сжимает пальцами свободной руки его предплечье почти до хруста — и это словно кольца. — Прекрати считать, ты самый дохрена умный! Что ты знаешь, что другим нужно, — Олег едва различает слова в шипении сквозь зубы, — что ты знаешь меня. — Может, просто скажешь «спасибо»? Я помог тебе. — А тебе хоть есть до меня дело? — Кирк фыркает, продолжая попытки вывернуть ему руку, и кривит рот. — Или тебе просто нравится выебываться? — Не так, как тебе. — Ну так отстань от меня уже наконец. Хватит всё портить. Олег отпускает его как нечто противное. — То есть в твоих планах было дать им себя изувечить? Такие у тебя пристрастия? Ясно тогда, чего ты всё время нарываешься. Ему не по себе от режущего взгляда. — Мне хватило одного выговора по твоей вине, не хочу, чтобы меня выгнали за драку по причине отсутствия у этих придурков мозгов. А вот они бы меня после не трогали, — Кирк нехорошо ухмыляется, — массовое избиение — это не драка. Как Олег мог подумать, что Кирк жертва? Гадюка. — Но тебе опять нужно было изобразить героя и всё похерить. — Боялся драки с ними, но что-то не постеснялся устраивать её со мной. Так себе логика. Не удержался? — Не удержался, — в Кирке хищное и сытое, как будто ещё немного крови Олега и ему наконец станет легче. — Но за драку с тобой ничего не будет. Да и ты даже побоялся меня ударить в ответ. — Больше не повторится. Извини, что не дал им выбить из тебя всё дерьмо. Олег разворачивается и слышит в спину: — Ничего страшного. У Кирка на шее и руках следы от пальцев «обидчиков», на ладони повязка на месте ожога, он что-то всё же говорит директору, и Олег уверен, что с актерской игрой справляется не хуже, чем с ложью на протяжении всех лет учебы. Одноклассников отстраняют от учебы на неделю и удивительно, что в их списке нет Олега. Его снова перестают доставать, а после и замечать, Кирк становится тише, остается резким, острым, ядовитым, но возвращается к своим теням, от которых, видимо, так и не смог отвыкнуть. И это абсолютно не дело Олега. Кирк, старательно пишущий свои контрольные, а после пропадающий где-то в темных улицах города; расслабленные пальцы и мутные глаза. — Какой следующий урок? — Ничего страшного. Зрачки у Кирка, когда тот поднимает на него взгляд, настолько широкие, что даже не видно, где зеленое, а где голубое. Звучит звонок, обозначающий конец перемены, и под него Олег заталкивает Кирка в туалет. — Ты уже прям в школе принимаешь, блядь? Это новый хитроумный план? Под названием «Как быстро отправить свою жизнь в мусорку»? — Волков. Голос Кирка тягучий, низкий, и раздражает Олега ещё сильнее. Это совершенно не его дело. — Мне плевать, что ты там воображаешь в своей больной голове, но ты хоть видишь, в какое дерьмо опускаешься? — Волков. — Что, блядь, что?! Олег наступает на остающегося на месте Кирка так, что едва не сталкивается с ним лбами. Они почти одного роста, но Кирк смотрит на него сверху вниз, когда поднимает подбородок — он не думает об этом — как для поцелуя. — Если ты от меня не отстанешь, я скажу, что ты пытался меня трахнуть в школьном туалете, — Кирк говорит так спокойно, что Олег просто ошалело смотрит на него. — Потому что твои навязчивые идеи начинают надоедать и тогда им будет хоть какое-то объяснение. Олег просто смотрит и думает, что Кирк и правда больной. И что у него заканчивается терпение. Сначала Олег бьет Кирка — потому что больше нет сил, он слишком долго этого хотел, — а после, держа за волосы, вжимает его лицом в раковину. — Клянусь, если ты хоть что-то вякнешь, я сделаю это правдой. И не «попытаюсь», а сделаю. Белые пальцы цепляются за белый ободок, скользят по влажным разводам, задевают зеркало и хватаются за руки Олега. — Ты думаешь это просто игры? Что это так весело, быть плохим парнем и плевать на систему? Чем там Мердок заливает тебе уши? Спина Кирка сейчас не ровная, ломается под странно-приятным углом, открывает поясницу задравшейся рубашкой. — Я же говорил. Что ты нихуя не знаешь обо мне. Кирк всё ещё шипит, но Олег перекрывает и этот задушенный звук ладонью, зажимает ей ядовитый рот и чувствует голую поясницу животом. Кожа у Кирка на удивление не холодная, а обжигающе горячая. — Что я о тебе не знаю? Что ты стремишься изощренно покончить с собой? Послушай меня, я бы пообещал сломать тебе ноги, если ещё раз подойдешь к Мердоку и сделал бы это, если бы помогло. Но лучше просто послушай меня уже наконец, ты же не хочешь сдохнуть в какой-нибудь подворотне. Он не нужен тебе, ни его деньги, ни защита, у тебя нормальная жизнь и будущее, в котором не придется становиться одним из тех, кто умер возле него. Ты знаешь, как их было много? Олег знает, он видел множество мест опечатанных желтой лентой и тела за ними. Кирк молчит, а Олег не уверен, что он хочет открывать ладонь и слышать ответ. Всё было бы куда проще, если бы он хотел просто выебать Кирка. Только. — Не подходи к нему, понял? Олег убирает ладонь. Кирк выпрямляет спину и разворачивается, у него всё ещё широкие зрачки, а Олег всё ещё припирает его к раковине. — Ты хоть знаешь, как я ненавижу это место? Всё это, всю эту жизнь? Мне нахрен не нужно «нормальное» будущее, которое от меня требуют, я бы с охуительной радостью никогда не вернулся сюда и всех послал. Тебя особенно. Я собирался так и сделать, когда они вызвали родителей, потому что на самом деле понял, что зря боялся. Мне в общем-то плевать на всё. — Но ты остался. — Да. Я остался, чтобы получить тут лучшие баллы. Мердок сказал, что ему нужен свой человек в полиции. И я закончу эту ебанную школу, которую ненавижу, а потом ебанный колледж. — А потом будешь горбатиться на работе, которую ненавидишь. — Но не потому, что так хочет кто-то другой, а я сам. — Мердок, а не ты. — Меня и не думали спрашивать о моих желаниях раньше. Ты всегда сам по себе, и представления не имеешь, что он мне дал! Кирк снова вскидывается, подается вперед ближе — куда уж ближе. — И что же? Кирк сжимает губы. Свобода. То, что у тебя было всегда, Волков. То, чему я завидовал. То, за что я тебя ненавижу. — Отъебись от меня. — Что-то я не заметил, чтобы что-то изменилось. Раньше плясал под чужую дудку, а сейчас под Мердока. Станешь его собачкой? Кирк рвется к нему с кулаками как одержимый, Олег хватает его за руки и зло выламывает те до вскрика. — Хватит уже! — Оставь меня в покое! Зрачки дрожат, как и руки, Олег перехватывает Кирка так же жестко, но уже поперек спины, прижимая к себе. Кирк упирается ему в грудь. — У тебя всё так отлично, что приходится глотать таблетки? — Это не твоё дело, — Кирк уже не злой, а отчаянный, и нервные пальцы сжимают не лямку, а майку Олега. — Именно. А ты не можешь даже сделать того, что хочешь сам, и что изменилось?! Олег говорит о школе и остальном; Кирк бросает взгляд на его губы и бледнеет с каким-то ужасом и привычной злостью. — Что ты от меня хочешь? Кирк скалится, вырывается прочь, прижимается ближе — выдает себя — и совершенно погрязает в ворохе своих страхов и сомнений. Он повторяет: — Что ты от меня хочешь? И Олег уже слишком хорошо знает все его интонации и подтексты, чтобы различить в этом желание сдаться. Он ведет Кирка прочь из ненавистной школы, забивая на уроки и контрольную, не давая вырвать у себя нервных пальцев, и встречается с ним губами в первый раз там, где не застукают и не запретят, где никто из них двоих не вспомнит о правилах и не найдет причин оттолкнуть. Олег выкидывает таблетки Кирка и готовится промывать мозги ему ещё долго и основательно. — Я просто уже не знаю, как нужно. — Я тебе помогу. — Ты совсем долбанутый. — Ничего страшного. Что-то в разговорах остается между строк, когда Олег потом ещё несчетное количество раз трахает Кирка, привязывая и привязываясь к нему на протяжении — слишком многих для подобного сумасшествия — лет, а Кирк всё равно добивается формы Гарды. «Я всё равно пойду за ним». Олег почти никогда не задумывается над тем, насколько Мердок вообще человек для Кирка, и чем тот смог купить такую верность у змеи. Хотя бы потому, что знает, что его место Мердоку тоже не занять. Для человека, который так настойчиво бежал из правильной верующей семьи, Кирк слишком упорно создавал себе Бога и слишком безоговорочно в него верил. Не сознавался в этом, как и во многом другом, но Олег видел. Что уже намного позже, несмотря на все споры и скандалы с Мердоком, несмотря на сложности и проблемы, несмотря даже на ушедшую восторженность и укоренившуюся едкую ненависть ко всему — Кирк готов был умереть за того, хотя Олег всё еще не считал Мердока достойным подобного. Это было так же странно, как и отсутствие слов между ними самими — вроде верности, привязанности, принадлежности. Которые были — другие, ни разу не озвученные, тоже преобразившиеся со временем, но так и не пропавшие. За Мердоком Кирк шел, но возвращался всегда к Олегу. Они не просили умирать друг за друга, но убивали не раз, и всё, что изменилось со времен школы — это то, что теперь, белые пальцы сжимались от злости не на лямке сумки, а на рукояти пистолета. Они были всё такими же нервными, собирая журавликов — когда Кирк ждал его, когда провожал, когда смотрел, как он разговаривает по телефону с Разумовским. Они были расслабленными — когда Кирк перевязывал его, уже вернувшегося, когда спал рядом, когда спал с ним, когда забывал о таблетках, когда молчал, отдыхая от постоянной нужды врать, и когда молчал о том, что Олег итак в состоянии понять. О верности, привязанности, принадлежности.