Шахматы

Мальчик с голубыми глазами и честным взглядом. Старательный, усидчивый, любознательный, талантливый и в меру непослушный. Смеется весело, помогая Мороузу перетаскивать какие-то вещи из башни в хозяйственное здание рядом и обратно, даже раскраснелся весь. Как тут не почувствовать себя последним извращенцем?.. Похуже тех, что стаями гнездились в Даларане. Медив, закутавшись в свою домашнюю мантию, отходит от окна, проходит неспешно между библиотечных шкафов, так непривычно и замечательно упорядоченных рядов книг, собирает в левитирующую за спиной стопку потрепанные томики, посвященные Трансмутации. Надо было забрать все, что понадобится в ближайшее время, чтобы не появляться внизу больше, пока мальчишка, явно считающий библиотеку своим рабочим кабинетом, будет тут. Скрываться от собственного ученика? Что может быть лучше! Маг усмехнулся собственным мыслям, заставляя целую россыпь книг с полки неорганизованным облаком подняться и полететь за ним следом. Что уж тут поделать, если старый чародей, половину своей жизни проведший в столь глубоких пучинах кошмаров, что и вспоминать страшно, тоже хотел любви?.. Так глупо и так банально. Эгвин, вот, наверняка знала заклинание, избавляющее от этого скрипа в сердце. Восемьсот лет незапятнанной романтикой репутации? Демон ее побери, хоть бы раз о сыне подумала и поделилась секретом! Мрачный чародей поднялся по лестницам и коридорам, входя в рабочий кабинет ровно тогда, когда злополучный ученик, так ужасно отвлекающий его от работы, вошел в библиотеку, пытаясь отдышаться и задумчиво осматривая наполовину опустевшую полку неподалеку от своего стола. Спит так сладко, вы посмотрите. Даже в ночной темноте, едва нарушаемой мягким магическим светом, видно эти пушистые ресницы, сейчас так спокойно прикрывшие глаза. Хоть без него в Штормград лети. Но смысл тогда вообще?.. Уголки губ мага недовольно вздрагивают, и он трясет парня за плечо, ломая хрупкую идиллию, получая в ответ сонный, растерянный взгляд, от которого так и сжимается все внутри. Ну, не быть ему великим учителем, что уж теперь. И заботливым - тоже, но ничего, в дороге поспит. Медиву вполне достаточно своих достижений в плане сдержанности, а Кадгар... Кадгар пусть блаженно не ведает, что творит, ладно уж, Страж обойдется и в этот раз без благодарностей. Пусть вот только не смотрит так восторженно, стоит показать новый фокус. Восторженно и совершенно невыносимо. Как никто и никогда. Пальцы уже сжимают жесткие, прочные поводья грифоньей упряжи, когда чародея накрывает волной воспоминаний. О, все вокруг смотрели на него так, что он просто вынужден был сбежать в Каражан. Снисходительный взгляд Лотара и озадаченно-заботливый - Ллейна, когда он пытался делиться с ними своими находками в очередной книге, посвященной магическому искусству, это было самое лучшее, что он за всю жизнь получал. С другими магами он виделся редко и вскользь, отец ограждал его от подобных знакомств, а сам Нилас смотрел на своего сына, как он позже понял, со страхом. Позже, не тогда, не растерянным ребенком, отчаянно пытавшимся найти свое место в этом мире, и с не меньшим отчаянием понимавший где-то в глубине души, чувствовавший, что места-то и нет. Кома была кошмаром, но хотя бы расставила все по своим местам. Объяснила, рассказала все несмышленому магу. Гораздо лучше и красноречивее, чем кто бы то ни было. Проснувшись, он не удивился, увидев мир без себя. Даже грусти не было - таким он и должен был быть, этот мир. Страж... Страж лишь инструмент, а мамочка, по своей прихоти лишившая его законного хозяина, бросила этот инструмент на произвол судьбы, пылиться и сопротивляться сотне загребущих рук. Благо, Каражан приютил его, стал домом, собственным миром, где не было никого, но никто и не был нужен. До того самого момента, когда в башню явился его ученик, сжимая в пальцах свое письмо с малиновой печатью и неся в себе ужасающий набор отмычек к душе владельца древней башни. Если бы Кирин-Тор был чуть более проницателен и послал бы его в обмен на лояльность - возможно, Страж бы сдался. Но обмена не было, предложений - тоже, и мальчик был столь отвратительно свободен от клятв, и так неожиданно предан самому Медиву, что продавать ему свои знания и секреты было решительно невозможно. Он забирал все и так, совершенно безвозмездно, и маг был бы даже рад своим столь непривычным порывам, если бы не был столь же бескорыстно и щедро одарен этим беспочвенным, выжигающим душу обожанием и уважением. Делающими любое движение в сторону этого клубка невинности и благородства вопиющим, ужаснейшим кощунством. Таким желанным кощунством, что маг готов был наплевать на все свое самомнение, Тьма, какая вообще разница? Будто он вообще дорожил своей репутацией. Он ведь немного, чуть-чуть, просто почувствовать его тепло, запомнить ощущение, впитать в себя, поцеловать, может быть, и пусть бежит, на все четыре стороны, ученика самого Медива оторвут с руками где угодно, особенно после объяснений, почему же сбежал. Он ведь сумасшедший, какое объяснение будет лучше того, что они все ждут?.. Слава Свету, мальчик в доброй сотне метров, на другом грифоне и дремлет. Слава Свету, кругом ночь и все можно списать на минутную слабость. Он точно сделал бы какое-нибудь безумство, будь все не так. Ну а так... Кто знает, что будет. Ему не дали сделать ничего лишнего. Как-то даже задуматься не успел. Бывает же счастье... Хранитель никогда раньше не знал, что умеет по-настоящему мечтать. Но он мечтал. Что еще оставалось делать, если силы были лишь на это? Так что он лежал посреди своей большой кровати, не в силах даже рукой пошевелить, и предавался сладким дремам, улыбаясь уголками губ, когда хватало сил, и наблюдая краем глаза за учеником, так поразительно часто появлявшимся рядом последнее время. Даже на возбуждение сил не было, вот ведь радость. Можно было без зазрения совести представить, какой он, его мальчик, восхитительный в постели, мягкий, ласковый, смущенный... Да-да, без зазрения совести. Что теперь-то уж. Медив знал, что ничего не сделает. Не сможет. Не успеет. Он вообще много чего теперь знал, много чего понимал, и видел столько вариантов будущего, из всех выбрав лишь те, где Кадгар будет жить, без единого колебания променяв на них все, что было, всего себя, с потрохами. Безумно больно остаться в памяти мальчика ужасом, но куда как лучше, чем не остаться вовсе. Дни текли медленным обратным отсчетом. Силы возвращались нехотя, едва позволяя ему вставать с постели. Возможно, маг сам не хотел их возвращать, наслаждаясь бессилием и вседозволенностью - когда ничего не можешь, все будто бы можно. И Кадгар рядом, чего еще желать? Можно не сводить с него взгляда, все равно слишком тусклого, чтобы быть замеченным. Можно даже гладить его ослабевшими пальцами по волосам, благодарно и заботливо, слушая очередное письмо. Он все равно уже не станет для своего ученика большей угрозой, чем есть. А мысли сохранить частичку на будущее пропали за отсутствием этого будущего. Вот такая вот она - его личная свобода. Кадгар целует его, когда силы уже почти все тут, подсчитаны, отправлены по местам и почти готовы жить дальше. Медив лишь отодвигается и замирает задумчиво, слегка отстраненно размышляя, блаженный ли у него ученик, или... Мальчик даже эпитета подобрать не дал, целуя снова. Шепнул в губы что-то жалобно, а старший маг, от поражения даже запоминать не успевающий, мог лишь положить ладонь на его затылок, чувствуя, как перед глазами все вновь плывет, хорошо хоть, даже с кровати встать не успел. Целуется Кадгар неумело, сжимает пальцами ткань учительской рубашки, но тому до его техники - как до дождика в Дарнасе. Абсолютно никакого дела. Его ведь мальчик, теплый, настоящий, разглядевший в нем что-то, пусть даже неправду, пусть даже слишком, Медив был готов боготворить его за эту авансом и ни за что подаренную нежность, за эту чарующую юношескую ошибку, восхитительнее которой с ним просто в жизни ничего не случалось. И не случится. Кадгар не довольствуется малым. Лезет на кровать, задирает ткань на чужих боках, и что Медив может? Отказать? Нет. Мальчик оказывается на подушках, на том самом месте, где только что и сам старший маг лежал, сегодня странным образом разбуженный не Мороузом. Болезненная нежность и осторожность компенсирует горячие порывы, и ученик оказывается без одежды ровно с той скоростью, с которой надо, ровно тогда, когда залившее его щеки смущение, проделавшее в груди его учителя дыру с кулак, не меньше, уже не мешает ему с тихим стоном развести ноги в стороны, приподнимая напряженные бедра плавным, тягучим движением, всем своим видом так откровенно показывая, как далеко и надежно уносят его ласки неспешных ладоней. А они ведь и не делают ничего такого. Скользят восхищенно от самого виска, на загривок, притягивая мальчика для глубокого поцелуя, оглаживают шею и ключицу, возвращаясь на секунду к взлохмаченным прядям в основании затылка, чтобы опуститься ниже, по груди на бок, на поясницу, поддерживая, позволяя второй руке приласкать бедро, скользнуть под ягодицы, сжимая, поглаживая, забираясь пальцами между ними, мягко потирая ложбинку и вызывая новый сдавленный стон и несдержанный толчок бедрами вверх - Кадгар притирается пахом к животу учителя, обнимает его ногами, дрожит, так умопомрачительно дрожит, царапая пальцами спину. Шепчет снова что-то сбивчиво в поцелуй, краснеет, цепляется пальцами за Медива, словно тот собирался отстраниться, словно он в принципе имел такую возможность. Смазку приготовил?.. Маг вздыхает судорожно и сводит брови - вот и все. Свет, исчерпал он весь лимит своего счастья, точно исчерпал, в долги влез, но только бы еще, только бы не прекращать. В руке злополучная баночка оказывается на раз-два, и пальцы дрожат, зачерпывая вязкую, полупрозрачную массу. Сфинктер даже вокруг одного пальца сжимается туже некуда. Тьма, неужели же у него не было никого?.. Меньше всего на свете сейчас хочется причинять боль. Кадгар расслабляется старательно, но - недостаточно, зарывается пальцами в волосы учителя, притягивает его к себе, такой доверчивый, такой открытый, столь чарующий и волшебный. Маг проникает в него средним пальцем до упора, околдовано ловя губами тихие вздохи и лаская ученика изнутри, нажимая совсем-совсем там, где надо - мальчик весь выгибается, сжимается снова судорожно, безумно туго, и теряется, плывет от возбуждения, запрокидывает голову, подается бедрами к Медиву, стонет тихонько едва ли не от каждого движения внутри, комкает пальцами простыни. Старший маг, наконец-то, распутывает завязки на штанах, притирается членом к паху ученика, не сдерживая горячего, возбужденного выдоха. Обхватывает на секунду пальцами собственный ствол вместе с чужим, восхитительно пульсирующим, заставляя мальчика под собой судорожно вздрогнуть и прикусить губу, жалобно, несдержанно застонав. Так хочется кончить?.. Медив и сам не мог терпеть. Выдержки хватило лишь на то, чтобы добавить осторожно к среднему пальцу безымянный - но Кадгару уже не больно, он выгибается и подается на пальцы, согласный насадиться на что угодно, лишь бы учитель приласкал его еще каплю, совсем чуть-чуть, до хриплых, несдержанных стонов и дрожи, немножко, еще, еще... Страж был готов отдать все что угодно, лишь бы вспомнить в деталях, как именно он все же вставил своему ученику. Кажется, это было мучительно-медленно, до протяжных стонов и укусов, оставивших на плечах Кадгара красные отметины. Каким-то чудом он не ворвался в него разом, не прервал дикое возбуждение болью - мальчику хватило едва ли минуты глубоких, размеренных толчков, чтобы выплеснуться учителю в руку, вновь утягивая его разум в беспамятный омут, где остались лишь отголоски невероятных, поглощающих полностью, без остатка, чувств - нежности, восторга, немногим позже - собственного оргазма, столь глупо-несдержанного, столь яркого, столь восхитительного и уместного. Десяток минут спустя, маг был готов поверить, что это сон. Но сон этот лежал рядом, отдавливал руку, вызывая улыбку и бездумное ликование. Этот сон приоткрывал лениво глаза, все еще слегка мутные от пережитого, но все же вновь светящиеся всем тем, что Медив столь недостаточно ценил всего пару недель назад. Но мог ли он вообще хоть что-то делать как надо?.. Саргерас открыл ему его темную часть. Кадгар - светлую. Кем он вообще был, пока не ведал в достаточной мере ни того, ни другого?.. Маг обнимает ученика, прижимает его спиной к груди, вслушивается в его тихий шепот, когда тот, обернувшись, утыкается носом в его щеку, торопясь рассказать учителю что-то безумно, волнующе важное, заставляя его улыбаться, зарываться пальцами в черные пряди, прижимая к себе и не давая отворачиваться, тихими, короткими фразами заставляя говорить еще, еще и еще, сцеловывая слова с его губ, впитывая всем телом, позволяя проникнуть глубже, чем едкие слова демона могли мечтать, позволяя наполнить, излечить душу, жарким, слепящим светом выжигая все горестные видения и болезненные наваждения. Что ж, у Стража теперь была опора. Цель, желание, сила и возможность. Все фигуры на поле, и он знает свое место. Белые ходят первыми.