Молчи

Есть правило, за счет которого множество людей способны переносить ежедневные хлопоты, покидать свой дом, выходя навстречу трудностям, а главное справляться с ними. Это правило не вызывает проблем с пониманием. Поддерживание простого равнодушия ко всему, что каким-либо образом воздействует на тебя. Помни о спокойствии в груди, когда в очередной раз твоя глотка сжимается от охватывающих тебя горьких эмоций. Помни о том, что твои чувства — это временные перепады настроения, вызванные внешними или внутренними обстоятельствами. Помни, что это всего лишь короткий миг. Психологи говорят, что человек по-настоящему испытывает несчастье первые несколько минут, то есть в дальнейшем выделении слез виноват исключительно ты. Ты не можешь взять себя в руки, нет, даже хуже. Ты просто позволяешь себе быть тряпкой. А все почему? Что это означает? Всё просто. Ты жалеешь себя. Жалость к себе — самое отвратительное и неправильное чувство, на которое в принципе способен человек, потому что именно оно порождает в тебе слабость, и она в дальнейшем будет развиваться, увеличиваться. И в итоге из личности ты превращаешься в кучку слюнявого дерьма. Как справляться с подобным саморазрушением? Во-первых, встаньте перед зеркалом и взгляните себе в глаза. Смотрите долго, серьезно. Изучите себя, чтобы знать настоящее свое выражение, знать, где, как и что расположено на вашем лице. Глаза — самая важная часть человеческого тела. Что они выражают? Нравится ли вам это? Что вы думаете? Затем опустите взгляд на ваши губы. Проследите за их движением, когда вы пытаетесь дышать ртом и объяснить, из-за чего вы чувствуете себя подавленно в данный момент. Изучите дрожание мускул лица, каждую эмоциональную морщину, которая поможет вам понять, какие именно эмоции вы выражаете чаще всего. Во-вторых, заговорите. Вы знаете, как звучит ваш голос? Какая у него тональность? Приятен ли он для слуха? Прислушайтесь к нему. Как он звучит? Нравится ли вам? Особенно сейчас, когда вы готовы разрыдаться. Вам не противна ваша слабость? Нет, ведь вы не осознаете, насколько это опасно. Вы думаете: «Ничего, поплачу, говорят, это помогает». Обман. Дикая ложь. Удачи вам с вашим разрушением. В-третьих, вам опять придется посмотреть себе в глаза. Знаю, это не так просто и вызывает дискомфорт, но придется. Вы ведь уже готовы разорвать себе глотку от тех непонятных эмоций, что режут грудную клетку? Тогда подождите и подумайте о том, кем являетесь. Наверное, вы не часто произносите свое имя вслух. Я уверена, даже в голове оно звучит редко, а это важно. Ваше имя — это вы. И вы должны говорить с собой. Особенно в момент эмоциональной деградации. Произнесите его по буквам, как бы прожевывая, проглатывая, чувствуя вкус. Какой он? Горький? Сладкий? Может, вы ничего не ощущаете. Если оно для вас лишь пустой звук, значит вы не личность. Когда я произношу свое имя, я чувствую вкус острого перца. Чувствую, как горит моя глотка. Вот вы видите себя, вот вы говорите с собой. Какие ваши ощущения? Чувствуете себя глупо? Возможно, даже смешно. Но это часть практики, подводящей нас к самому главному. Это осознание собственной важности. И я говорю не о той «важности для других». Речь идет о важности для себя. Вы нужны себе. В первую очередь вы живете, развиваетесь для собственного блага. Вы — растение, которое необходимо подпитывать. Вы растете. Вы существуете. И если вашу жизнь никто не ценит, если нет рядом людей, которым не плевать, вы не должны унывать, забивать голову разрушающими мыслями. Вы должны просто принять. И принять без меланхолии, без осознания своей ненужности, без мысли, что с вами что-то не так. Вы должны принять себя именно с чувством гордости, ведь в то время, как другие растут в обществе друзей, в то время, как они полагаются на них, когда имеют поддержку и помощь в трудных ситуациях, вы справляетесь со всем самостоятельно. Вы учитесь сами. Всё просто: чаще всего люди, которые уверены в своем окружении, которые знают, сколько имеют друзей, близких, они живут со знанием, что в любой момент им помогут. Вряд ли они умеют справляться сами. А что будет, если они вдруг останутся одни? Что, если им откажут в помощи? Настанет их эмоциональный конец. А вы ни от кого не зависите. Вы должны гордиться этим. Гордитесь своим одиночеством. Вам никто не нужен. И это поистине прекрасное чувство независимости. Вернемся к главному. К равнодушию. Многие неправильно понимают его. Это не равнодушие, которое касается плевательского отношения к проблемам окружающих людей. Оно касается исключительно вас. Эмоциональная сдержанность. Гарантия вашего спокойствия и сохранности вашей нервной системы. Меня учили быть сдержанной. Меня учили знать предел демонстрации чувств. И самое забавное, что на деле оказывается, что нет предела. Даже мелкая проявленная эмоция может спровоцировать дальнейший взрыв. Поэтому я поняла, что проще вообще закрыться. И не так, как вы думаете, то есть не избегать социального контакта. Закрыть именно себя, свою личность, чтобы точно знать, что ничего не произойдет. Что ты в безопасности. А все остальное не имеет значения. Как бы к тебе не относились. Тебя не касается. Главное, что думаешь о себе ты сам. И если ты относишься к себе с ненавистью, как к куску дерьма, вот тогда нужно бить тревогу. Посмотри на свое отражение. Это ты. Ты — друг для себя. Нет, ты единственный друг. Лучший. Самый. И ты не должен стыдиться того, что видишь. Твое лицо, которое недостаточно круглое, худое, плоское, ровное, симметричное. Твои глаза, которые не такой формы, разного размера, карие, хотя ты мечтаешь о чистых голубых. Твои губы, вечно треснувшие, постоянно обветренные, может недостаточно пухлые, слишком пухлые. Твои руки, что слишком толстые, слишком тощие, слишком короткие, слишком длинные. Твои волосы, которые постоянно вьются, которые не расчесываются, которых слишком мало или слишком много, возможно они вовсе не растут. Твои родинки и пятна на теле, которые в принципе являются твоей индивидуальной фишкой. Твои шрамы, которые, возможно, ты сам и нанес себе. Это все ты. И ты просто поверить не можешь, как тебе повезло с собой, потому что ты не умеешь здраво оценивать себя, поскольку даешь мнению общества влиять на тебя. Нет на самом деле никаких правильных лиц, нет правильного тела. Как говорит моя мать: «Стремление к стандартам лишает нас индивидуальности». Есть только индивидуальные черты. И как только ты примешь себя, ты обретешь гармонию со своим внутренним «я», а, значит, власть над эмоциями. Только в этот момент ты сможешь управлять своей жизнью, и, знаешь, существовать станет легче. Представь будни, когда ты, проходя мимо людей, не задумываешься о том, что они думают о тебе. Представь, как ты идешь по людному коридору и вдруг роняешь свои вещи или спотыкаешься, даже падаешь, а все смотрят, и ты чувствуешь взгляды на себе. И вместо того, чтобы гореть от смущения, ты просто встаешь, смотришь на себя, поправляешь одежду и идешь дальше без какой-либо задней мысли. А они — они пусть смотрят. Пусть самоутверждаются за счет других. Тебе это не нужно. Гордо поднятая голова. Уверенный взгляд. Спокойная походка. Ты в порядке. Я в порядке. И мы выживем. Стою напротив зеркала. Капли прохладной воды стекают по голой спине, опускаются на плиточный пол. Я спокойна. Внешне и внутренне. Самовнушение — отличный способ борьбы с эмоциями. Смотрю на себя в зеркале. В свои серые глаза. Красные белки. Опухшие веки. Покусанные бледные губы. Цвет лица, если честно, нездоровый, но, думаю, если я начну больше есть витаминов, то все пройдет. Питаю слабость к чаю с лимоном. Обязательно без сахара. А ещё мне нравятся яблоки. Не зеленые, а то от них зубы сводит. Именно красные, желтые. Чтобы пахли приятно. Надо бы купить, наверное. Приятным мягким полотенцем вытираю мокрые волосы. Лицо не трогаю. Мне нравится влажная кожа. Продолжаю со спокойным выражением наблюдать за тем, как мои губы приоткрываются, когда приподнимаю голову, наклоняя её в сторону. Осторожным движением касаюсь еще заметной царапины на щеке. Неприятные воспоминания блокирует сознание, поэтому выдыхаю из себя мысли, встряхнув влажными волосами. Полотенце бросаю в корзину, после чего натягиваю на не сухое тело серую майку и пижамные штаны. Выхожу из ванной комнаты в плохо освещенный коридор. Тишина встречает меня. Мой чертов друг. Сворачиваю к комнате, дверь которой распахнута. Здесь горит только настольная лампа, поскольку больше света мне не нужно. Кроватка накрыта простыней, даже не смотрю в её сторону, шаркая босыми ногами к столу, чтобы проверить телефон. Он был отключен. Мне необходимо было время. Время, чтобы вспомнить, кто я, кем являюсь, вернуть свои принципы. Теперь я в порядке. Беру телефон, нажимая на кнопку сбоку, и экран загорается. Загрузка происходит медленно, после чего в глаза бьет довольно яркий свет экрана, на котором высвечиваются цифры. Сейчас почти три часа ночи. Стою без движения, но ничего не происходит: никакие оповещения не начинают волновать мой аппарат, поэтому сама открываю сообщения, зная, что должна сделать кое-что важное. Важное не только для меня, но и для человека, которому сейчас намного тяжелее. Я набираю сообщение Лили. И оно небольшое, возможно, скупое на эмоции, но оно есть. И оно уже отправлено. «Все хорошо». Бросаю телефон на кровать, пальцами убирая влажные пряди волос за уши, чтобы не падали на лицо. Выпрямляюсь, оглядев помещение, и понимаю, что здесь немного душно, поэтому иду к окну. Раздвигаю шторы осторожными движениями, и поворачиваю ручки, открывая створки, чтобы впустить холодный, но приятный мне воздух. Жадно глотаю его, наслаждаясь природным шумом, и опираюсь ладонями на подоконник, наклоняясь вперед, чтобы выглянуть на улицу. Всё вокруг погружено в ночной мрак. Такой спокойный, тихий, немного родной. В домах частично не горит свет, вдали виднеются высокие здания Лондона. Биг-Бен можно разглядеть за туманом. Кажется, я слышу не только далекое гудение машин, а ещё и тихое короткое чириканье. Будто сейчас ранее летнее утро. Знаете, такое утро, часов в пять, когда весь мир пробуждается, но ещё не захламлен людьми. Время приятного влажного тумана. Легкого бледного солнечного света. Красного неба. Запаха дождя. Приятной прохладной росы. И тишины. В детстве я ездила за город к бабушке. Там, изолированно от города, я чувствовала себя прекрасно. Жаль, что это было так давно. Не знаю, как могу позволять себе чувствовать тепло. Возможно, все дело в том, что сейчас меня никто не видит, но я правда улыбаюсь. Мои губы расслабленно дрогают в улыбке. Приятное чувство ностальгии. Опускаю взгляд, чувствуя, как уголки губ расслабляются, ведь замечаю припаркованный автомобиль у своей калитки. Моргаю, даже не понимая, как сильно начинаю сжимать пальцами подоконник. Вибрация за спиной. Оглядываюсь, не сразу направившись к источнику шума. Недолго мнусь, несколько раз бросая взгляд на автомобиль, после чего иду к кровати, залезая на неё коленками, и беру телефон, включая экран. Вот и оповещения. Пропущенные звонки от Дилана и Дейва. Сообщение от матери, в котором, она говорит, что ей очень стыдно за свое долгое отсутствие. И ещё несколько сообщений от О’Брайена. По тексту ясно, в каком он состоянии. Он явно путал буквы, поэтому половина слов напечатана с ошибками. Настолько пьян? Качаю головой, но не хмурюсь, скорее немного озабочено стучу телефоном по своей ладони, в который раз взглянув на свое отражение. И усмехаюсь краем губ, слезая с кровати. Телефон кладу на стол, со спинки стула снимаю мешковатый свитер необычного бежевого оттенка и выхожу в коридор, направившись к лестнице. По пути натягиваю на себя теплую вещь, чтобы не простудиться. Спускаюсь на первый этаж, слушая свои шаги. У входной двери обуваюсь в кеды, после чего дергаю железную ручку, выходя на холодную улицу, и да, недолго пребываю в движении, ведь взгляд опускается на спину парня, который сидит на крыльце, резко повернув голову. Поднимаю брови, сделав глубокий вдох, и сжимаю губы, прикрывая за собой дверь. Обнимаю себя руками, спокойно подходя к ступенькам, и делаю вид, что меня вовсе не интересует тот факт, что Дилан всё это время следит за моим передвижением, будто ещё полностью не осознал, что я настоящая. Сажусь, коленками касаясь груди, и поворачиваю голову, встретившись взглядом с О’Брайеном, который немного хмуро смотрит в ответ, после чего молча отворачивает лицо, поднося бутылку пива к губам. Так же смотрю перед собой, потирая плечи: — Что ж, — начинаю тянуть слова. — Давно ты тут сидишь? — Ну-у, — он морщится, пытаясь соображать. — Может, часа два, может, три. — Почему ты не позвонил в дверь? — разглядываю свои кеды, пальцами оттягивая белый шнурок. — Тебе нужно было время, — несмотря на свое состояние, он вполне говорит правильные вещи. Удивительно. Слабо и легко улыбаюсь, видимо, этим привлекая внимание парня, который краем глаза наблюдает за мной: — Выглядишь лучше, — замечает с легким недоумением в голосе. — Ты тоже, — не могу не пошутить, и слышу, как Дилан фыркает в ответ, но не со злостью. Он, кажется, соглашается. — Где Дейв? — интересуюсь, чтобы не погружать нас в тишину. — Сегодня выписывали старушку, поэтому мы забрали её. Он дома. Должен немного присмотреть за ней. И я попросил его пока не лезть к Лили. Все должны остыть. Всем нужно время, — Дилан смотрит на горлышко своей бутылки. Я наклоняю голову, уложив на колени: — И ты, пьяненький, ехал сюда? — Ну… — О’Брайен кривит губы, поднимая бутылку ко рту. — Немного. Не знаю, что именно кажется мне забавным, но не могу не улыбаться, наблюдая за его попытками быть рассудительным. Моргаю, вздохнув, и вновь заговариваю: — Ты не собираешься задавать мне вопросы? Дилан мычит, качнув головой: — Нет, это твое дело, — глотает. Спасибо. Мысленный ответ. Опускаю взгляд на бутылку пива и, думаю, смотрю на нее слишком долго, поэтому Дилан протягивает мне, кивая: — Глотнешь? Немного приподнимаю спину, выпрямляясь, и сжимаю губы, пожимая плечами: — Давай, — беру бутылку, не задумываясь подношу к губам, делая глотки. И, наверное, только сейчас придаю значение тому, как близко мы сидим. Если я качну коленкой, то коснусь его ноги. Опускаю бутылку, чмокая губами, и немного хмурюсь, пробуя вкус алкоголя на языке. Всё такой же горький. Но уже знакомый, поэтому легкая улыбка сохраняется на моем лице до тех пор, пока не замечаю, что Дилан наблюдает за мной. Причем не скрывает этого. Точно. Сильно. Пьян. Поворачиваю голову, сощурившись, и смотрю в ответ, касаясь горлышком бутылки своего подбородка: — Что? — Ничего, — он отвечает слишком быстро и поднимает ладонь, чтобы забрать пиво. Протягиваю бутылку, мирясь с тем, что сейчас парень будет вести себя странно, но это нормально. Пора уже привыкать. И О’Брайен забирает бутылку пива. Но при этом совершенно спокойно касается моих пальцев, что вызывает у меня больше каких-то эмоций, чем у него. Правда, он всё-таки вновь смотрит мне в глаза, недолго, но мы оба отворачиваем головы, уставившись куда-то перед собой. Нет, я не чувствую неловкость. — Ладно, — Дилан берется за перила крыльца, вставая на ноги. Я хмурюсь, наблюдая за ним, за его шагами и слегка тревожно спрашиваю, когда он спускается вниз: — Ты куда? — сама поднимаюсь, опуская руки вдоль тела. Дилан поворачивается боком ко мне, хмуро моргая: — Ммм, — мычит, будто вопрос какой-то странный. — Домой. Я пускаю смешок, поражаясь его уверенности в себе. Хотя скорее, всего это просто глупость нетрезвого сознания: — Ты не поедешь в таком состоянии, — качаю головой, а О’Брайен подносит бутылку к губам, усмехнувшись: — Ага, — глотает пиво, демонстрируя мне свой затылок, когда хочет продолжить идти. Я улыбаюсь, протягивая руку, и резко сжимаю его капюшон, дернув на себя, но не так сильно, правда, учитывая его опьянение, парень покачивается на носках, тихо ругнувшись под нос, и поворачивается ко мне, схватившись свободной рукой за перила. Продолжаю держать ткань его капюшона, оценивая довольным взглядом: — Ты даже не способен стоять на ногах, — шире улыбаюсь, когда Дилан вскидывает голову, правда, плечи все равно сутулит. Тянет пальцами ткань своей кофты вниз, смотрит на меня взглядом, типа «как по-взрослому, Харпер», и опять делает глоток алкоголя. Выходит так, что я стою выше на крыльце, а он ниже, поэтому я чувствую свое превосходство, гордо вскинув голову, вот только ничего умного не лезет в сознание, так как… Не знаю, все слова и мысли, они остаются немного глубже, где-то во мне, и сейчас я вряд ли буду способна сказать то, что желаю и так, как я это желаю. Поэтому просто приоткрываю губы, чтобы вдохнуть. О’Брайен изгибает брови, опуская бутылку: — Отпустишь меня? — вроде в его голосе есть нотка шутки, но я как-то резко реагирую, качая головой: — Нет, — смотрю на него серьезно и с еле заметным волнением. Кажется, именно оно меняет выражение лица парня, который наклоняет голову к плечу, явно сбит с толку, но не собираюсь ничего объяснять, только вот все равно не отпускаю его капюшон. Сглатываю. Сухость во рту. Дилан моргает, дернув головой: — У тебя мокрые волосы, — не знаю, зачем он делает на этом акцент, ведь сейчас все мои мысли заняты волнением о том, что внутри опять рвется та самая нить. Давно натянутая до предела. И мне не хотелось бы, чтобы сейчас, в такой неправильно спокойной обстановке, мое внутреннее напряжение передалось О’Брайену. Правда, он сам немного меняется, точнее, его настроение. Дилан держит бутылку возле губ, но не касается их, а пальцы свободной руки протягивает к моим волосам, что уложены на плече, и трогает, будто проверяя правдивость своих же слов. А меня слегка передергивает. Незаметно для его глаз. Нервно моргаю, ощущая, как медленно проявляется жар. Тот самый, который мне удалось почувствовать всего один раз. И опять же с ним. Это нормально? Мне стоит начинать беспокоиться о своем состоянии? Или же… Черт, я не знаю. Я просто смотрю на него. Просто проглатываю его прикосновение к моим волосам, хотя совершенно его не ощущаю. Мысленно кричу на себя за такое обескураженное выражение лица, думаю, его это собьет с толку ещё сильнее. О’Брайен отрывает взгляд от моих волос, опять установив зрительный контакт. Смотреть кому-то в глаза. Так долго. И молчать. Время, когда слова вроде и не требуются, но при этом такое чувство в горле, словно ты обязан что-то сказать. Прямо сейчас. И это «что-то» имеет большое значение, но ты, блин, понятия не имеешь, что «оно» такое. Поэтому просто растворяешься в тишине, повисшей над головой, позволяешь сумбурным мыслям хаотично носиться в сознании, зная, что толком так ни черта не выдавишь из себя. И мне нравится эта путаница. Я всегда старалась жить по определенному графику, по расписанию, зная и понимая аспекты своей обыденности, и в данный момент я чувствую, что не могу разобраться. Так что просто зрительно отвечаю, вдруг осознав, что, несмотря на нетрезвость, Дилан вполне себе может чувствовать нечто похожее, поэтому он так долго стоит без движения. И мне впервые кажется, что действие должно быть за мной. Некий толчок. Разрешение, которое он сейчас ждет. Не могу не моргать. Осторожно тяну парня за капюшон к себе, замечая, как он бросает быстрый взгляд на мои губы, и совсем не хочу думать о том, что поступаю так же, и это не остается незамеченным. Наклоняю голову, немного приоткрыв губы, чтобы выпустить пар изо рта, а Дилан делает короткий шаг к ступенькам, уже забывая о бутылке пива. Опирается рукой на перила, поддаваясь вперед, и мне не удается удержать желание. Странно, не так много выпила, но ощущение такое, будто я не в себе. Мне жарко. Поднимаю вторую руку, прижимая ладонь к его щеке, и поражаюсь тому, как напряжены его скулы. Носом касаюсь его виска, невольно вдыхая аромат кожи. И с удивлением понимаю, что Дилан О’Брайен пахнет зимой. В прямом смысле, чем-то морозным, холодным, таким ледяным, словно он живет на улице. И это нормально, если учесть, сколько времени он проводит вне дома. Почему я вообще думаю об этом сейчас? Когда я уже практически поглощаю его мысленно, обеими руками сжимая лицо парня, который начинает сбито дышать, свободной рукой проникая под ткань моего свитера. Чувствую холодные пальцы на коже талии, и они сжимают ее, скользя к спине, пока я запускаю свои в его темные волосы, понимая, что мне хочется их потрогать. Желание необычное. Пытаюсь сжимать губы, контролировать дыхание, делая его менее тяжелым, но вряд ли мои попытки удачны, поскольку О’Брайен сглатывает, когда мне приходит идея положить одну ладонь ему на грудь. Своей щекой прижимаюсь к его, обе руки скользят по шее, ощущая давление крови под кожей. И это настолько завораживает, что мне еле удается нормально вдохнуть, когда Дилан не выдерживает, шепнув: — Я поцелую тебя, — ставит перед фактом, выше подняв голову, и я чувствую, как он касается моих губ своими, но не целует. Ждет, когда я что-нибудь отвечу, дам какой-то знак, но ничего подобного не делаю, получая удовольствие только от вздохов, что касаются кожи моего лица. Пальцами вожу по его щекам, слегка отпрянув от него, чтобы каким-то образом здраво оценить происходящее, но вместо мыслей об О’Брайене резко поднимаю голову, когда слышу голоса с другой стороны улицы. Они так внезапно врезаются в голову, что не успеваю переключиться полностью, поэтому сильно сжимаю шею Дилана, которого мой жест приводит в напряжение, но немного иное, чем до этого. Парень оглядывается, без вопросов находя источник шума, что рвет тишину ночной улицы. Продолжаем стоять в такой позе, пока из дома Пенриссов выходит мужчина, который дергает рукой, выводя сына за плечо на порог. Женщина следует за ними, и я замечаю, что в одной руке у отца Причарда спортивная сумка. Опять уезжают куда-то? Щурюсь, видя, что парень дергает рукой, чтобы освободиться от хватки, после чего мистер Пенрисс хватает сына за «шкирку», рывком дернув со ступенек. Парень еле удерживается на ногах, а вот его мать никак не реагирует на грубость мужа. Она лишь озирается по сторонам, спеша к машине. — Куда они его везут? — мне не стоило задавать этот вопрос вслух. Дилан убирает от меня руку, сделав пару шагов назад, и хмуро фыркает, еле выдавливая из себя, ведь немного… Не отошел. — Какая тебе разница? — теперь узнаю его голос, но решаю проигнорировать, поэтому на вялых ногах спускаюсь вниз, направившись к калитке. — Харпер, — О’Брайен ругается в спину. И я слышу, что он идет за мной. Мои руки напряженно висят вдоль тела, ладони сжаты в кулаки. Плечи расправлены, спина прямая. Толкаю калитку, ускоряя шаг, когда свет в доме Пенриссов гаснет, скрывая их от меня. Щурю веки, разглядывая Причарда, который рывком убирает от себя руку отца, начав громко ругаться, но мать хлопает ему по затылку, заставив заткнуть рот. Кажется, только глава семейства замечает меня, поэтому что-то шепчет жене, пихая сына к машине. И я немного скованно говорю, повышая голос: — Причард! Какого черта?! — думай, думай, думай. Вижу, как все присутствующие немного опешили, как и сам Пенрисс, который сглатывает, когда я захожу на участок, мило поздоровавшись с его матерью. — Я ждала тебя весь день! Нам уже завтра проект сдавать! — бред. Я несу полный бред, но это все, что сейчас имеется в моей голове. Смотрю на Причарда, и тот бросает косые взгляды на родителей, начав подыгрывать: — Черт, извини. — Мне плевать на извинения, — грублю. — Сейчас, несмотря на поздний час, ты будешь сидеть и писать этот гребаный доклад, ясно? Парень откашливается, взглянув на родителей: — Я пойду. — Н-нет, — немного опешив, отрицает мать, а отец вовсе хватает сына за плечо, дернув назад к автомобилю: — Прости, Мэй, но нам надо ехать. Я с дрожью вдыхаю, немного зло заметив: — Куда вы едете ночью посреди рабочей недели? — смотрю на Причарда, который сжимает губы, кое-как кивнув головой. Куда бы они ни собирались, он не хочет ехать. Значит… — Мэй, пожалуйста, — женщина качает головой. — Возвращайся домой, — давит на плечо сына. — Садись в машину. Причард откашливается, уходя от её прикосновения, и пятится спиной ко мне, нервно вытирая ладони о джинсы: — Мам, я обещал… — Вернись в машину, — я не могу видеть в темноте лицо мужчины, но его тон говорит сам за себя. Отступаю назад к калитке, чувствуя растущее напряжение. — Серьезно, Причард, — жестко рычит мистер Пенрисс, протягивая руку к сыну, который ускоряет шаг, быстро открывая калитку. Я оглядываюсь на родителей Причарда, медленно отходя назад: — Извините, — опускаю глаза. — Да что ты о себе… — с угрозой на меня наступает женщина, и, если честно, я почти уверена, что она хотела либо ударить меня, либо схватить за плечо, поэтому отскакиваю, врезаясь спиной в грудь Дилана, который ничего не говорит. Просто грубо сжимает мою руку, выводя за калитку, которой хлопает. Вижу, какой взгляд он бросает на Причарда, а тот опускает глаза, переминаясь с ноги на ногу возле моего участка. Еле успеваю перебирать ногами, О’Брайен идет слишком быстро. Спотыкаюсь о тротуар, взглядом пропуская Причарда, который следует за мной, как утенок за мамой уткой. Постоянно оглядывается на свой дом, слыша ругань матери с отцом. Дилан поднимается на крыльцо, распахивая входную дверь, и заталкивает меня в коридор. Причард тормозит у ступенек, когда О’Брайен хлопает дверью перед его лицом, наконец, отпустив мое запястье: — Какого черта?! — и повышенный тон. Сразу. Он даже не успевает обернуться. Я сохраняю спокойствие на лице, так же ровно поясняя: — Ему нужно переждать здесь ночь, а потом пусть делает, что хочет. Дилан прикусывает губу, сбито дышит, качнув головой: — Ты ебанутая? Я не понимаю, что с тобой не так, — указывает пальцем на дверь. — Ты помнишь, что он делал с тобой? — Помню, — отвечаю без эмоций. — Он изнасиловал тебя! — кричит. — Я хочу, чтобы ты, наконец, поняла это! — Дилан, я в курсе, — удивительно, но мне удается держать себя. — Тогда, какого хера ты делаешь?! — делает шаг ко мне, словно с угрозой, но не отступаю, хмуря брови, и жестко шепчу: — Хватит кричать на меня, — смотрю ему в глаза. Дилан щурится, сжимая челюсть, и скользит языком по нижней губе, пустив неприятный смешок: — Ясно, блять, — отворачивается, и я чувствую укол в грудь, когда думаю, что он собирается уйти, но парень направляется на кухню, хлопая дверью. И выдыхаю. Ладонью растираю лоб, приводя мысли в порядок, и гордо вскидываю голову, расправляя плечи. Подхожу к двери, открывая, и вижу Причарда, который вообще не шевелился все это время. Стоит так же. Он поднимает глаза, смотрит на меня, и мне не хочется молчать с ним, поэтому сохраняю жесткий тон: — В гостиной ложись. Утром уходи, — говорю, желая отвернуться, чтобы пойти на кухню, но парень останавливает: — Прости, — шепотом, еле слышно. Оглядываюсь, хмуро уставившись на человека, который, кажется, с каждой неделей выглядит все хуже. Такое чувство, что он потерял много в весе. Меня не касаются его проблемы. Но внутреннее «я» отвращает такое обращение. Его родители явно больные, поэтому… Черт, я не собираюсь оправдываться, не собираюсь как-то выгораживать Причарда. Сама мысль об этом отвратительна, поэтому ни один мускул моего лица не дергается, когда парень поднимается на крыльцо, смотря мне в глаза с особой уставшей виной: — Извини меня, — повторяет. Но внутри меня тишина. Быть может, ему правда плохо, но меня это не трогает. Совсем. Для меня он каким был, так и останется насильником. Человеком, с которого началось мое разрушение. — Извини, — он хочет ещё что-то добавить, но перебиваю так же грубо и не моргаю: — Мне не нужны твои слова. Я не злюсь на тебя, — с дрожью в руках вздыхаю. — Потому что я выше этого. Я выше этой чертовой ненависти, которая всем вам так свойственна. Ты для меня никто, поэтому не хочу тратить свои эмоциональные силы на тебя, — сжимаю ручку двери. — Будь в гостиной. И я не хочу тебя слышать. Утром просто уходи. Причард опускает голову, кивая, и хочет, видимо, сказать «хорошо», но затыкается, ведь я точно дала понять, что не хочу слышать его голос. Парень проходит в коридор, поэтому хлопаю дверью, разворачиваясь, и направляюсь на кухню. Не хочу думать о Причарде. Не хочу тратить свое время на мысли о нем. Он — никто. Я не собираюсь питать к нему лютую ненависть. Просто отпущу. Отпущу этот отрезок своего прошлого, потому что не хочу, чтобы воспоминания влияли на меня. Толкаю дверь, заходя на кухню, и останавливаясь возле стола, с интересом наблюдая за Диланом, который открывает ящики, кое-как передвигаясь по помещению. И пьет. Когда это чертово пиво закончится? — Что ты ищешь? — не собираюсь молчать. Я не сделала ничего плохого, поэтому в своей эмоциональной вспышке виноват только сам О’Брайен. Ему нужно научиться контролировать себя, хотя, о чем это я? Проще обезьяну приучить пить чай с оттопыренным мизинцем. Парень хочет обойтись без моей помощи, поэтому продолжает вести себя по-хозяйски в моем доме, ходит от полки к полке, от ящика к ящику, и я пониманию, что ему нужно только тогда, когда Дилан морщится, прижимая ладонь к виску. Закатываю глаза, шагая уверенно к верхним ящикам, и поднимаюсь на носки, открывая дверцу. Тут же вижу аптечку, которую беру в руки, поворачиваясь к столу: — От головы, верно? Дилан стоит сбоку от меня с таким видом, будто не примет ничего из моих рук. Больно самостоятельного из себя строит, хотя сам еле удерживается на ватных ногах. — Серьезно, — хмурюсь, начиная рыться в аптечке. — Хватит уже пить или курить всякую дрянь, — нахожу таблетки от боли в голове. — Выглядишь жалко, — протягиваю парню, который мнется, поэтому кладу лекарство на стол, поворачиваясь к столешнице, чтобы взять фильтр с водой. Наливаю в прозрачный стакан, краем глаз следя за передвижением О’Брайена. Тот держится за все, что попадается ему под руку. Он вот-вот свалится в обморок, или просто уснет, так и не присев. Занимает стул с другой стороны стола, когда оборачиваюсь, поставив кружку перед ним, и двигаю к нему упаковку таблеток: — Остыл? — складываю руки на груди, наблюдая за тем, как парень пытается открыть упаковку, но его движения слишком расслабленные, отчего пальцы не справляются с задачей, а про фокусировку взгляда вообще молчу. Совсем недееспособный, когда напьется. Краем губ улыбаюсь, опираясь одной рукой на стол, другой отбираю у Дилана упаковку, чтобы самой вынуть таблетку. О’Брайен молча смотрит в стол, пальцами стуча по бутылке пива, что держит на коленях. Я разглядываю таблетку, понимая, что она довольно большая. В таком состоянии, боюсь, он не сможет её проглотить, так что ломаю её на мелкие кусочки, раскладывая напротив парня. Тот сильно сжимает веки, дернув головой, видимо, чтобы отбросить пьяный сон, берет одну, кладет её в рот и подносит к губам пиво. — О-у-у, — качаю головой, успевая отобрать у Дилана бутылку до того, как алкоголь попадает ему в рот. — Достаточно, — улыбаюсь, двигая к нему стакан с обычной водой. Видимо, опьянение О’Брайена происходит в виде отдельных фаз. Сначала легкое, затем немного туманное, в период которого он пристает ко мне, затем агрессивное, и теперь то самое, когда он практически спит. Думаю, его сознание давно дремлет, а тело ещё просто этого не понимает. И выглядело это вполне себе забавно. Если бы не было так печально. Дилан опускает лицо в ладони. Глубоко дышит. Уверена, ему не долго «бодрствовать» осталось. Оглядываюсь на настенные часы. Уже четыре утра. Мне вряд ли удастся уснуть, так что займусь пока тем, что поможет мне развиваться. Да, я сажусь за уроки. И делаю это на кухне, чтобы присмотреть за Диланом, который, хоть и уложил голову на стол, но вряд ли уже спит. Вдруг он решит пойти и набить морду Причарду? Нет, мне все равно, пускай раскрашивает его лицо, как хочет, но не в моем доме. А пока я пытаюсь самостоятельно пройти темы по алгебре. Серьезно, люблю математику, но не тогда, когда ни черта не понимаешь. Стрелка часов двигается медленно. Кажется, я сижу уже больше двух часов с домашкой и теорией, но на деле проходит минут сорок. Радует то, что я ощущаю, как мой мозг начинает работать. Всё-таки нужно устраивать ему проверки. Если ничему не учиться, то совсем отупеешь. И вот, пока пишу лекцию по логарифмам, понимаю, что именно учеба раньше всегда помогала мне отвлечься. Она в прямом смысле забивала мою голову, вот, почему я так усердно трудилась на уроках и после них. Когда ты чем-то занят, то у тебя нет времени на уныние и лишние размышления, способные как-то повлиять на тебя. Так что, это неплохое решение проблем. Если человек понимает, что его опять охватывает какая-то эмоциональная боль, то ему просто нужно себя чем-то занять. Развитие любых навыков всегда полезно. Даже просто взять и начать учить какой-нибудь язык. Это же здорово. Жаль, что не многих беспокоит развитие. Поглядываю на Дилана. Знаю, что он не спит. Просто ему так проще. Думаю, парень даже не сможет заснуть. Его так же напрягает присутствие Причарда, как и меня. Какое-то время О’Брайен сидит тихо, но буквально через минут двадцать начинает вздыхать, касаясь пальцами виска. Я сижу напротив, отрывая взгляд от тетради, и смотрю на него, интересуясь: — Не полегчало? — в ответ странное мычание. Подпираю щеку ладонью, наклоняя голову, и наблюдаю за тихим страданием человека, который, думаю, должен хотя бы немного поспать. Слегка хмурю брови от появившейся в голове идеи. Точнее, это одно из воспоминаний, связанных с моей бабушкой. Когда у меня что-то болело, она прикладывала к этому месту ладонь и шептала, прося мой организм перестать меня мучить. Она как будто разговаривала с моими внутренними органами, и, знаете, что? Это помогало. Я чувствовала, какое тепло исходит от её рук. И мне всегда казалось, что моя бабушка волшебница. На самом деле, это практикуется многими людьми. Твое тело. Твой организм. Значит, ты можешь устанавливать с ним контакт и разговаривать. — Сильно плохо? — начинаю крутить ручку пальцами, изучая макушку головы О’Брайена, а тот глубоко и тяжко вздыхает, лбом трясь о поверхность стола. Теперь выдыхаю я, когда отодвигаю стул и поднимаюсь, медленно обходя стол. Дилан не особо реагирует на мои передвижения, поэтому спокойно сажусь рядом, решая, что сейчас в таком состоянии он все равно не придаст значения тому, что делаю. Двигаю стул ближе, нервно разминая пальцы, и протягиваю руки. Молча и без эмоций поднимаю голову парня, который, удивительно, хмурит брови, когда укладываю обратно, но лицом к себе. — Где именно болит? — делаю вид, что ничего необычного не происходит, хотя еле контролирую голос, чтобы тот звучал непринужденно. Дилан приоткрывает один глаз, щурится. Не скажет. Вздыхаю, прикладывая ладонь к его горячему лбу, кулаком второй руки подпираю щеку. Чувствую, как кожа ладони нагревается, поэтому перекладываю её на висок парня, который открывает оба глаза, наблюдая за мной туманным от усталости взглядом. Стараюсь не смотреть в ответ, чтобы не смущать себя. Глажу пальцами его лоб, вновь накрывая ладонью, и провожу кончиком языка по своим губам, еле сдержав кашель, ведь О’Брайен проследил за этим движением, невольно сглотнув. Не понимаю, почему все-таки устанавливаю с ним зрительный контакт, смотрю прямо в карие глаза, наклонив голову: — Может, тебе ещё таблетку выпить? Молчит. Костяшками провожу по его виску: — Разве выпивка стоит этого? Смотрит на меня. Большим пальцем потираю рассыпанные по его коже родинки: — Почему ты так зачастил с травкой? Я словно глупый баран, бьющийся в запертые ворота, наивно верующий, что в какой-то момент они распахнутся передо мной. Н е л е п о. Дилан молчит и смотрит. Может, на этой фазе опьянения его язык совсем немеет, а сознание отключается? Нет, наблюдает он за мной вполне адекватным взглядом. Внимательным, изучающим. Он будто… Лучше осознает, что сейчас происходит. Трезвеет? Уже? Опускаю голову на поверхность стола, свободную руку кладу под неё, чтобы лежать было удобнее. Своими пальцами ворошу темные жесткие волосы О’Брайена, который медленно хмурит брови, еле заставив себя приоткрыть губы: — Ты… — М? — поднимаю брови, прислушиваясь, ведь говорит парень довольно неразборчиво и тихо. Дилан выглядит… Немного сбитым с толку, будто только что осознал нечто странное, о чем ранее не подозревал, поэтому я с интересом смотрю ему в глаза, дав понять, что внимательно слушаю. О’Брайен выдыхает, с тяжестью заговаривая: — Ты такая красивая. Мускулы моего лица цепенеют. Я не чувствую их, знаю только то, что приходится дышать ртом, поскольку… Ощущение… Словно кто-то наждачкой трет поверхность твоих ребер, стирая их к чертовой матери. Потерянно смотрю на парня, которого явно не волнует моя реакция на его слова, поэтому он не замолкает, сглатывая: — Охренеть можно… — сколько растерянности в его голосе, сколько необычного удивления. Сжимаю губы, немного разочарованно покачивая головой: — Утром ты возненавидишь себя за эти слова, — прекращаю водить пальцем по его щеке. — Это будет утром, — Дилан вымотано щурит опухшие веки, еле концентрируя свое внимание на мне. — В этом и проблема, — не хочу поднимать эту тему, но, если уж затронули: — Мне надоело твое неопределенное отношение ко мне, — кладу ладонь ему на висок. — Я не хочу так, — признаюсь хмуро. — Ты либо учишься вести себя со мной не как последний кретин, — вижу, что Дилан засыпает, поэтому говорю тише. — Либо вовсе не разговаривай со мной. — Утро — это утро, — парень ещё борется с миром грез, стараясь сосредоточиться. — Я говорю про «сейчас». — Видишь? — огорченно улыбаюсь. — В этом все и дело. Я не хочу… — замолкаю, когда О’Брайен приподнимается, наклонившись к моему лицу. Дергаюсь, успевая ладонью упереться ему в грудь, чтобы остановить. Дилан поднимает взгляд с моих губ на глаза, и я нервничаю, борясь с чувством распада организма на части: — Не делай то, о чем будешь жалеть, — заикаюсь, тараторя. — То, что ты пока не можешь принять в здравом уме, — моргаю, пытаясь вразумить его. — Подожди до утра и скажешь себе спасибо. Дилан отводит взгляд в сторону, медленно принимая решение. Отстраняется, опять укладывая голову на стол, но уже отворачивает её от меня. Опускаю свои руки на колени, продолжая смотреть парню в затылок. Сложно. Слишком сложно. Но это правильно. Нет смысла подпускать О’Брайена слишком близко, пока он не примет меня без градуса алкоголя. Я сама уже не противлюсь тому, что заинтересована им. Принять этот факт было не так просто, но я справилась, хотя до сих пор не испытываю сильной радости по этому поводу, ведь лишняя эмоциональная связь может навредить. Интересно, сколько должно пройти времени, чтобы О’Брайен принял меня? Хотя нет, скорее… Сколько должно пройти времени прежде, чем Дилан сможет принять сам себя?