Не ломай мои сломанные часы

Мы смотрим на часы, нам с ним очень нужно куда-нибудь посмотреть в этот момент, и говорим друг другу: ха, четверть восьмого. Он улыбается, меня бьет дрожь. Мы смотрим на часы… * * * …и стрелка на них идет в направлении, обратном общепринятому. Конкретно этой секундной стрелке плевать на все правила, она ходит по кругу как ей вздумается, и я чувствую, что хоть с кем-то у меня есть что-то общее. Мне шестнадцать, зима, рождественскую елку стошнило на оставленные под ней ночью подарки горкой искусственного снега. Стук в дверь, но мне лень открывать и поэтому я кричу, кричу так громко, чтобы меня непременно услышали: — Идите к черту, дорогой крестный! В том, что это именно он стучится ко мне в такую рань, я не сомневаюсь. Моя дверь сопротивляется его пинкам и его “Алохоморе”, и еще паре простых заклинаний, но в результате чувак, победивший Темного Лорда, побеждает и старенькую деревянную дверь. Неожиданный поворот. — Полдень уже, — произносит Гарри, усаживаясь рядом со мной на кровать. — Мы тебя ждали, кстати. Ты не пришел. — Я пришел, был невидимкой, кофе был вкусный, спасибо. — Не было кофе, — устало отвечает мне крестный. — Ну и к черту тогда. Под бабушкиным пледом тепло и я бы не хотел выбираться из-под него никогда в жизни, но зима заканчивается и каникулы тоже, и неважно, как ходит по кругу стрелка, неважно, какое время она показывает, настоящее время идет дальше и никого не ждет. У Гарри теплая ладонь. От бабушки остался теплый плед. Кому-то жаль и они не перестают об этом напоминать, а мне нужно только одно: чтобы в Рождество никого не было рядом. Пусть больше никто не умирает рядом со мной в Рождество. * * * Я слеплен из проблем, как снеговик из снега, и не умею жить в холодном и чужом замке так, как это делают все остальные. В результате получаю вызовы крестного в школу раз в две недели и лекции от МакГонагалл о том, что костры на подоконниках разводить не следует. Гарри прогуливается со мной по коридорам Хогвартса, держа руки в карманах, и должен, вообще-то, воспитывать меня, изрекать множество умных мыслей и быть взрослым, но мне кажется, что я никогда не получу от него ничего такого. — За этой картиной потайной ход, знаешь об этом? — после долгого молчания говорит он. Хочется упасть на каменный пол и в истерике забить по нему руками. Плевать мне на потайные ходы, мне кажется, что я как-то неправильно живу. Мне кажется, что я остановился, сломался, разбился, но никто не хочет меня починить. Всем жаль. Кому-то не жаль, но плевать. А у Гарри теплая ладонь и идиотские истории времен его детства. Я чувствую себя глупо, хватая его за рукав мантии и прося забрать из этого отвратительного Хогвартса. Слизываю невидимые слезы с губ. Если не сейчас, кажется мне, то уже никогда. — А к черту, — улыбается крестный. — Пойдем, стащим себе пару метел. Мы убираемся прочь из ненавистного мне замка и возвращаемся только к следующему рассвету. Мы летаем среди облаков и дурачимся, а я больше не понимаю, кому из нас шестнадцать, а у кого трое детей. Кому-то из нас нужно оставаться взрослым и говорить другому, что производство маггловских денег из фантиков от шоколадных лягушек незаконно. Гарри, так же нельзя, хочется мне сказать, но согреваться-то как-то надо и я молчу. Мы возвращаемся в Хогвартс и осознание того, что возвращаемся не мы, а только я, жестко хватает меня за горло. Гарри ждут дети, Джинни, работа. Ему пора. — Осталось не так много. Доучись, хорошо? — он хлопает меня по плечу и уходит. Для того, кто пытается сбежать в другом направлении, осталась вечность, но коридор, где мы только что стояли, опустел, и объяснять про вечность мне теперь некому. Я забираюсь на подоконник и разжигаю костер. * * * В конце бесконечно долгого школьного пути меня ожидает пропасть, я сажусь на ее краю и пью приготовленный Джинни кофе. — Что дальше? — спрашивает Лили. — Я закончу Хогвартс и буду приручать драконов. Пшшш! Вот так, смотри! — Ты туда еще даже не поступила, мелкая, — встревает Джеймс. — Есть у тебя вот такое письмо? А? Ха! Они уносятся прочь и оставляют меня наедине с Джинни. Что дальше, Тедди, что же дальше, спрашивают ее глаза, но я упрямо молчу. Вместо Джинни мне видится ожидающая меня пропасть, она внимательно следит за моими шагами и ждет, когда я уже оступлюсь. А я оступлюсь, это ведь очевидно. — Если не хочешь говорить со мной, Гарри в своем кабинете. Поднимаясь на второй этаж, обдумываю неожиданно посетившую меня мысль: этим летом Гарри и Джинни постоянно находятся на разных этажах. Они не обнимаются на кухне, пока готовится завтрак, не валяются на диване по вечерам. Все в их доме резко отличается от того, как было раньше, и поэтому первое, что я говорю, заходя в кабинет к Гарри: — Какого черта между вами происходит? Крестный спит в наколдованном гамаке и на мои слова никак не реагирует. Закрываю дверь, прислоняюсь к ней спиной. Замечаю мантии на кресле, мятые рубашки и вывернутые наизнанку брюки, пустые чашки на полках с книгами по защите от темных искусств. Я теперь не понимаю, кто из нас больше запутался в том, как жить, и не знает, что делать дальше. Гарри старше меня в два раза, и бардак, окружающий его, в два раза больше. Крестный спит в наколдованном гамаке, а я продолжаю сидеть у двери, не произнося ни слова. Какого черта, какого черта… Столько вопросов и ни одного ответа. Я ухожу до того, как он просыпается, собираю разбросанные по бабушкиному дому документы и иду устраиваться на работу в Отдел магического транспорта. Пропасть тихо смеется. * * * Мои пальцы испачканы в чернилах и покрыты несчетным числом мелких порезов. Они впитали столько летучего пороха за последние три года, что хватит на несколько путешествий по Каминной сети, но я теперь не путешествую через камины. Ненавижу их. Мне двадцать один и меня могут уволить за то, что уже неделю не появляюсь в Министерстве, но это неважно. Меня греет бабушкин плед и мучает похмелье, магическое радио на первом этаже орет несколько дней подряд, а я все ленюсь спуститься и выключить. Лежу, смотрю на свою любимую минутную стрелку и улыбаюсь ей, как старой знакомой. — Ничего не меняется, — произносит голос крестного. Он стоит в дверях с каким-то помятым тортом в руках, в светлых джинсах и клетчатой рубашке, и я бы удивился ему, но нет сил. — Как Лили? — спрашиваю я. — Собирается в школу? — Уехала. — Что? Может быть, я слишком долго ходил по этому непонятно кем нарисованному кругу, может быть, мне не стоило так часто менять направления, но три года и весь этот порох, и пепел, и шрамы на руках, и я лежу под давно остывшим пледом, греюсь воспоминаниями, а Лили уехала. Куда, какого черта, зачем торт? — Ты не позвал меня. — Ты бы почаще вылезал из кровати. Письма на крыльце, — Гарри кладет торт на кресло, засовывает руки в карманы и на одном дыхании произносит: — Можно пожить у тебя? — Гамак надоел? Он не знает, что я знаю, и наши гляделки в этот момент — самое глупое, что когда-либо между нами случалось. Гарри кивает и пожимает плечами, а мог бы что-нибудь рассказать, почему так случилось или что теперь будет, что угодно, но он молчит и тыльной стороной ладони трет шрам на своем лбу. — Только одно условие, — говорю я, прижимая к себе подушку. — Ты не встречаешь со мной Рождество. * * * Условий оказывается намного больше, они появляются одно за другим, и их можно было бы даже записывать, чтобы не забывались, но никому из нас не охота заниматься такими глупостями. Первое из них я выкрикиваю уже тем же вечером: — Не трогай мои часы! — Но они сломаны. — Не трогай. Гарри соглашается и принимает к сведению, что правильного времени в этом доме не существует. У него на левой руке есть свои часы и там свое время, а я продолжаю жить так, как привык. На мое место в Министерстве находится какой-то другой придурок, только недавно закончивший школу, и я убеждаю себя, что так даже лучше. Я расстаюсь с каминами и мешками летучего пороха, с миллионами идиотских отчетов и необходимостью куда-то идти каждое утро. Я жгу листья во дворе, стираю чернила с рук, и мне кажется, так действительно намного лучше. — Мне нужно задать тебе пару вопросов, — говорит крестный как-то раз в начале зимы. — О твоей работе. — Я безработный, — огрызаюсь я. — Будто не знаешь. Я не замечаю темно-красную папку, с которой Гарри возвращается домой, и не обращаю внимания на то, как он себя ведет и как держится. Завариваю ему чай, вскрываю последнюю пачку с печеньем. Что-то понимать я начинаю только в тот момент, когда он прижимает меня к стене и твердо повторяет: — Мне нужно задать тебе пару вопросов. Отвечай честно, пожалуйста. — Тогда, пожалуйста, не души меня. Он ослабляет хватку и на несколько секунд закрывает глаза. У него ледяные пальцы. А я жду вопросов, но так и не получаю их. — Один из последних каминов, которые ты добавлял к сети, — произносит Гарри тихо, — был использован для убийства бывшего члена Ордена Феникса. Ты рассматриваешься как соучастник. Тебя собираются арестовать, и меня бесит, что я ничего не могу сделать. — Это глупо, — говорю я. — Можно проверить, что я невиновен. У вас, авроров, наверняка есть… — Тед, — крестный обнимает меня и шепчет прямо в ухо: — Сваливай. Сейчас же. Куда угодно. Здесь, — он пихает мне в руки темно-красную папку из Аврората, — вся информация, которая у них есть на тебя. Прочитай, чтобы знать. Хорошо? Тед? — Какого черта… Я слышу, что во дворе аппарируют. Беру чашку с чаем, который был сделан для Гарри, хватаю печенье и проверяю, что волшебная палочка при мне. — Акцио плед! Все тридцать семь пледов, распиханных по кладовкам, летят мне прямо в лицо, но я хватаю тот единственный, который мне нужен, и прижимаю его к себе. — Не ломай мои сломанные часы, — это последнее, что я говорю крестному перед тем, как аппарировать. * * * Мне отлично живется в скитаниях и без того, чтобы знать, в чем именно меня обвиняют, но однажды я все-таки открываю данную мне крестным папку и читаю ее содержимое. Смех и беспокойство смешиваются где-то в грудной клетке, а я не знаю, что все это значит. Хогвартс остался далеко в прошлом, но обрывочные знания, полученные в его стенах, все еще со мной, и я точно знаю, что человек, к чьей смерти я якобы причастен, умер еще до моего рождения. Это глупо и бессмысленно, а воспоминания о последнем разговоре с крестным никоим образом не помогают прояснить сложившуюся ситуацию, поэтому я меняю внешность и иду к нему сам. Ищу его в своем собственном доме, потому что откуда-то точно знаю, что он все еще там. — Кто вы такая? — спрашивает он, открывая мне дверь, и я, отталкивая его в сторону, прохожу внутрь и тут же избавляюсь от внешности какой-то случайной блондинки, встретившейся мне накануне. Крестный улыбается. Трет подбородок, закрывает за мной дверь и предлагает присесть. Будто бы это не мой дом, а его. — Как там мои часы, в порядке? — спрашиваю, забираясь в кресло. Замечаю порядок вокруг, такой тошнотворный и присущий скорее взрослым, чем Гарри, что никак не сочетается с образом крестного в моей голове. — Время показывают, — говорит он, пожимая плечами. Я перестаю осматриваться по сторонам, перевожу взгляд на Гарри. В тот момент я еще ничего не понимаю, но наконец-то начинаю подозревать. Тянусь за волшебной палочкой настолько незаметно, насколько умею, но человек, выдающий себя за моего крестного, все замечает. — Даже не думай, — говорит он и щелкает пальцами. И я замираю. * * * — Мерлин, — говорит Гарри, когда меня бросают на пол рядом с ним. — Всего лишь Тед, — огрызаюсь в ответ. И только привыкнув к окружающему нас полумраку, я замечаю слезы на его глазах. Мое тело все еще слегка онемевшее, и кажется, что мелкие Поттеры сидят рядом и колют меня десертными вилками, соревнуясь между собой, кто сделает это больнее. — Что произошло? — спрашиваю я, отплевываясь от пыли. — Тот человек, про смерть которого было в папке, он мертв уже давно. Но ты это и так знаешь, не так ли? — А ты-то откуда знаешь? — Читал старые выпуски Пророка для одного из домашних заданий по Истории Магии. — Вот черт, — говорит Гарри. И больше — ни слова. Мы лежим, связанные, в подвале бабушкиного дома, и слушаем тишину. Мне требуется несколько часов для того, чтобы придумать, как избавиться от веревок. Нужно только представить, что мои запястья тоньше, чем есть на самом деле, представить, что мои руки — руки ребенка, а не взрослого человека, и тогда веревки спадают сами собой. Протягиваю освобожденную руку и легонько прикасаюсь к давно небритой щеке крестного. Гарри скашивает глаза, чтобы увидеть мою ладонь, и я чувствую, как он улыбается. — Хоть какое-то разнообразие, — произносит он тихо. * * * Все веревки развязаны, мы прислоняемся к стене и нам ужасно не хватает костра рядом. Окружающую нас темноту нужно чем-то разбавлять, а тишину — нарушать, поэтому я произношу: — Я скучал. — Думал, тебе понравится жить, постоянно перемещаясь и меняя внешность, — отвечает мне крестный. — Было круто. Что нисколько не отменяет сказанного ранее. — Я бы предпочел, — говорит Гарри, поворачивая лицо в мою сторону, — чтобы ты никогда здесь не появлялся. Я ничего не отвечаю, и тогда он продолжает: — Я думал, что единственно верный способ уберечь тебя… — Что, соврать мне? У Гарри теплые руки и уставшие глаза, и спутанные, давно не мытые волосы, а очки сползли на кончик носа. Он трет шрам и качает головой, и он наконец-то взрослый. Здесь и сейчас, в подвале бабушкиного дома, он впервые ведет себя как взрослый, когда, взяв мои руки в свои, объясняет, что сделал, зачем и почему. Он рассказывает, что тот, кто передал мне папку, был всего лишь иллюзией, созданной им за какую-то пару минут, и что папка — тоже иллюзия. Чертовски хорошая и почти настоящая, замечаю я. Он рассказывает, что ему нужно было быстро и без моих вопросов сделать так, чтобы я исчез, растворился и не был найден теми, кто схватил его самого, и я удивляюсь, как можно принять такое важное решение так быстро. Я удивляюсь, почему нельзя было просто сказать: спрячься, за тобой охотятся. Почему нельзя было не врать, спрашиваю я, но правда в том, что я и так знаю, что не оставил бы его одного, не стал бы скрываться, зная, что он лежит связанным в каком-то подвале. — Но зачем выставлять все так, будто я в чем-то виновен? — Знаешь, если бы мне сказали, что я замешен в убийстве, я бы никуда не сбежал. Попытался бы доказать, что невиновен. Но тебе это совершенно неважно. Тебе нужен был только повод, чтобы сбежать, и я дал тебе его — причем такой, чтобы ты не вернулся. — Но я вернулся. — Нужно было взять какое-нибудь другое имя, — усмехается Гарри. Мне хочется напомнить ему, что благодаря мне его руки развязаны, что он на шаг ближе к побегу, чем все время до этого, мне хочется заверить его, что скоро все закончится, но он выпускает мои руки из своих, обнимает себя и тихо произносит: — Если я попытаюсь сбежать, они убьют Лили. * * * Тот, кто притворяется Гарри и живет в моем доме, на самом деле как-то связан со мной и работой в Отделе магического транспорта, только крестный либо не знает, как именно, либо не хочет делиться. То, что происходит, довольно неплохо организовано: им не удалось сразу же поймать меня, но они смогли сделать так, чтобы Лили оказалась в ловушке. И они смогли поймать Гарри. Я пытаюсь собрать все факты вместе, обрисовать ситуацию в своей голове, но, видимо, я отвратительный художник, потому что ничего не выходит. Я не понимаю, зачем все это, зачем здесь я. Не понимаю, что дальше: мы не можем выбраться из подвала, но и вечно сидеть в нем не можем. Единственный человек, который может меня искать, заперт вместе со мной, и нет никакой надежды на помощь извне. — Ты думаешь, я был нужен им только потому, что мы живем вместе? Чтобы я не заметил изменений или пропажи, или чтобы… — Я думаю, — перебивает Гарри, — что все дело в том, ты метаморф. Чтобы они там не делали, они используют мою внешность для своих дел. — Оборотное зелье. — Именно. А меняться так, как это делаешь ты, куда проще. Общей картины никак не выходит, но, может быть, она и не нужна. Если у них — кем бы они ни были — есть Лили, у них есть не только Гарри, но и я. * * * — Ты будешь делать то, о чем я прошу, и никому ни о чем не расскажешь, — говорит мне лже-Гарри, а я молча киваю, так, как это делают куклы в руках маленьких девочек. Я зачем-то возвращаюсь на работу в Министерство, и мои руки снова пропитываются бумажным запахом летучего пороха. Я снова занимаюсь абсолютно бессмысленным написанием отчетов — с той лишь разницей, что теперь мне плевать на них, а раньше — бесило. Я возвращаюсь в подвал, прислоняюсь спиной к стене и молчу. — Вот сволочи, — произносит крестный. А я смотрю на противоположную стенку и мне немного грустно, что там не висит моих сломанных часов. Мне слегка неприятно, что не могу рассказать Гарри о том, как много неинтересных событий произошло сегодня, и что-то сжимается внутри, когда он начинает нести какой-то бред, а я не могу послать его к черту. Я хочу спросить его, что мне делать, и что происходит, и что будет завтра, но у меня не выходит даже разомкнуть плотно сжатые губы. А когда я не пытаюсь ничего сделать, когда не сопротивляюсь необходимости молчать, мне необъяснимо хорошо. И ничего не беспокоит, и сводящая с ума легкость будто бы поднимает меня над пыльным полом бабушкиного подвала. — Империус, — шепчет Гарри где-то совсем рядом. — Я никогда не учил тебя сопротивляться ему. Вот идиот. Вот уж действительно, мысленно соглашаюсь я. * * * Я засыпаю прижатым к груди крестного, слушая его голос и не имея возможности ответить. — Что-то не так, — говорит Гарри, когда я просыпаюсь. — С заклятием, наложенным на тебя, определенно что-то не так. Ты чувствуешь это? Попробуй кивнуть. Пробую, но ничего не выходит, однако Гарри другого мнения. — Ты пытаешься, — говорит он, а мне кажется, что я чувствую, как он улыбается. — Заклятие работает неправильно. Не до конца. Не так, как должно. Это значит, что ты можешь избавиться от него, нужно только пытаться. Попробуй, — он задумывается, — я не знаю, попробуй сосредоточиться на том, что тебя раздражает. Тебя же всегда что-нибудь раздражает. Я, например. Хочу сказать ему, что он даже не представляет, насколько прав сейчас, но это желание так и остается в форме невысказанной мысли. Если верить Гарри, присутствие мыслей в моей голове означает, что я пытаюсь бороться, и мне как никогда хочется верить ему. Поэтому я выбираю злиться на Рождество, которое отняло у меня бабушку, и вспоминаю все последующие, проведенные в одиночестве. И тут же понимаю, что следующее уже совсем рядом, а у меня нет возможности провести его одному. У Гарри теплые ладони, они стирают слезы с моих щек. — Рождество, — с трудом произношу я. — Знаю, — отвечает мне Гарри. У него теплые губы, они касаются моего лба. * * * — Никто не умрет, ты слышишь меня? Я слышу. Туман вокруг настолько плотный, что я не вижу ничего, кроме плеча крестного, и единственная мысль, оставшаяся в моей голове, заключается в том, что Гарри не прав. У нас же было условие, мы же договорились, никакого Рождества вместе. Если я переберусь к другой стенке и заберусь в какую-нибудь коробку, накроюсь пледом, затеряюсь в этом пугающе сером тумане — тогда, может быть, все обойдется? Хочу попросить его, чтобы отпустил, но он снова обманывает меня, говоря, что все будет в порядке, и не дает выбраться из своих объятий. — Иди к черту, — шепчу я. Гарри смеется и обнимает крепче. Следит за стрелкой на своих часах, и это так скучно, думаю я, когда стрелка идет туда, куда ее направляют, так неправильно, что она не пытается убежать. Зачем так страстно стремиться к будущему, зачем отсчитывать время? Живи. — Сопротивляйся, — напоминает Гарри. — Это то, что ты умеешь лучше всего: противиться чужой воле, не следовать правилам, установленным кем-то другим. Я знаю, ты можешь. Ты тоже это знаешь. Но знать мало. Для того, кто пытается сопротивляться, я слишком слаб. Империус не идет ни в какое сравнение с кострами на подоконниках. Мои пальцы пахнут бумагой, летучим порохом и золой из чужих каминов — что толку, что я послал к черту эту работу, если я снова там? Я слишком долго жил, сопротивляясь какой-то ерунде, так что теперь мне легче убежать и спрятаться в тумане, чем бороться. Хватаю крестного за запястье, хочу узнать время. — Четверть восьмого, — произносит он. Пусть так и будет, думаю я. Наверное, мы с часами понимаем друг друга, потому что некоторое время спустя Гарри усмехается: — Кажется, ты остановил время. Кажется, я говорил, что не хочу проводить с тобой Рождество, дорогой крестный. * * * Туман рассеивается так неожиданно, что я падаю на колени в министерском лифте и начинаю задыхаться. Кто-то помогает мне встать и интересуется, все ли в порядке, и я бездумно киваю. Все ужасно, конечно, но зато я наконец-то в сознании. Выхожу в Атриум и останавливаюсь у одного из каминов, пытаясь решить, куда отправляться. Рассказать ли кому-то о том, что происходит, или вернуться к Гарри? Очередь отправляющихся по домам уменьшается быстро, и к тому моменту, как я оказываюсь в камине, никаких адекватных идей о том, что делать дальше, у меня нет. Поэтому возвращаюсь домой и передаю лже-Гарри несколько документов, немного сбивчиво рассказываю, что сделал все, о чем он просил, и спускаюсь в подвал. Молча сажусь у стены, жду, когда закроется дверь. Поворачиваюсь к крестному лицом. Спрашиваю: — Скучал? — Ты даже не представляешь, как сильно, — отвечает мне Гарри. * * * Все сводится к тому, что стоящие за всем люди — странноватые мошенники, с одним из которых я когда-то учился в Хогвартсе. Гарри считает, что они только начинают, что все их усилия, направленные на добычу денег и магических артефактов через меня и, собственно, самого Гарри, только основа для чего-то более масштабного, более страшного. От меня им требуется доступ в дома волшебников, способность создавать порталы, подключать и отключать камины от Каминной сети и делать не отслеживаемой аппарацию, а приятным дополнением ко всему этому — способности метаморфа, чтобы заметать следы. От Гарри им нужно невмешательство Аврората и доступ к разной информации, а также уверенность в том, что за ними никто не охотится. Мы обсуждаем все это шепотом, рисуя пальцами на пыльном полу нелепые схемы. Я притворяюсь, что все еще под Империусом. Гарри в сотый раз объясняет, как правильней всего обезопасить Лили, и однажды, где-то в конце января, я оказываюсь в гостиной Гриффиндора в образе какой-то тощей маггловской девочки с двумя хвостиками. Обмануть лестницу, ведущую в спальню девочек, у меня, тем не менее, не получается, и я поджидаю Лили в гостиной. — Привет, мелкая, — говорю я шепотом, — все еще собираешься приручать драконов, когда закончится этот кошмар? Она скрещивает на груди свои тоненькие ручонки и хмурится. — Неужели не узнаешь меня? — смеюсь я, а она пожимает плечиками. — Ну, Люпин же. Получаю от нее толчок в бок и грозное “ты не пришел меня проводить!”. — Сейчас не об этом. Выйдем? Мы выбираемся из башни Гриффиндора и долго плутаем по коридорам, пока не находим один достаточно пустынный. Я снова становлюсь собой, забираюсь на подоконник, разжигаю маленький костерок. Лили остается стоять. — Мне нужно, чтобы ты сняла свой кулончик. Сделаешь это? — Это подарок, от папы, — произносит она, но поворачивается ко мне спиной, приподнимает свои рыжие волосы и позволяет расстегнуть застежку. — Что-то случилось? С этим кулоном было что-то не так в последнее время. Мне казалось, он душит меня во сне. Он заколдованный? — Да, но вряд ли бы он тебя задушил. — Что тогда? Я не говорю ей, что кулон — портал, имеющий двойника в руках у ее лже-отца, и что одного его слова было бы достаточно, чтобы активировать портал на шее Лили и перенести ее прочь из безопасного Хогвартса. Я не говорю всего этого, только прошу быть осторожной, и она обещает, что будет. Лили уходит, а я еще долго сижу на подоконнике, грея руки над потухающим костром. — Мистер Люпин? — слышу я удивленный голос и улыбаюсь. МакГонагалл. — Я вас ждал, — говорю я и вытаскиваю из внутреннего кармана мантии письмо от Гарри. * * * В тот же вечер лже-Гарри решает обновить наложенный на меня Империус и в подвал я возвращаюсь в окружении плотного тумана. Мой Гарри, как всегда, ругается, садится ближе и прижимает меня к себе. Просит сопротивляться, и в этот раз все получается гораздо быстрее. Я поднимаю голову и будто в первый раз замечаю, что он бородат. Хочу сообщить ему, что с Лили все в порядке, что МакГонагалл предупреждена, что все мелкие Поттеры будут под ее присмотром и — непременно — в безопасности. Хочу обрадовать его и тянусь к его уху, чтобы он услышал мой шепот, потому что говорить громко нельзя, да и вряд ли на это хватит моих сил. Я тянусь к нему, но кажется, что тону, что туман слишком плотный и сквозь него не продраться. Прижимаюсь губами к его заросшей щеке совсем близко с ухом. Пытаюсь прошептать хоть что-нибудь, но только молча приоткрываю губы и так и не произношу до утра ни слова. * * * — Почему вы вечно во что-то впутываетесь, Поттер? — спрашивает МакГонагалл, и после переводит взгляд на меня: — И вы, мистер Люпин, не лучше. Я пью кофе и с грустью думаю о том, что его сварила не Джинни, а в бабушкином доме несколько авроров ищут принадлежащие мошенниками вещи. Все закончилось быстро и без нашего участия, всех негодяев арестовали и нам теперь остается только пить кофе и давать показания. Меня мучает головная боль и желание вышвырнуть всех прочь из моего дома, но МакГонагалл тепло улыбается и говорит о том, как была рада снова меня увидеть, пусть и при таких обстоятельствах, и я решаю, что она может остаться. — Идите к черту, — говорю я всем остальным, — приходите завтра. МакГонагалл уходит ближе к полуночи, оставляя нас с Гарри одних. Я листаю ту папку, которую крестный дал мне в начале зимы, он наблюдает за мной. — Здесь, однако, не так много лжи, — замечаю я. — Если заменить “Аврорат” на “твой сумасшедший однокурсник и его приятели” и забыть про то, что кого-то там якобы убили, все, в общем-то, верно. Но не делай так больше. — Не буду. — Будешь же, — огрызаюсь я. — Буду, — соглашается Гарри. — Потому что твоя безопасность важнее. — Если бы не я… Если бы не я, неизвестно, что вообще было бы — я не знаю, стоит это говорить или лучше оставить невысказанным, но Гарри не дает мне решить: кидает в меня диванной подушкой. И я замолкаю. — Где Джинни? — спрашиваю, когда молчать надоедает. — Я не знаю. — Что между вами произошло? Гарри пожимает плечами. Встает с дивана и говорит, что идет бриться. Я бы мог его догнать, остановить, прижать к стене и попросить честных, взрослых ответов. Я бы хотел, чтобы он был со мной взрослым, но он никогда не будет. Он так и останется тем, кто залезает в холодильник среди ночи и ворует оттуда купленное детям мороженое. Тем, кто забирается на качели с ногами, когда в саду никого нет, и ему кажется, что никто не наблюдает. Но я всегда наблюдаю. Я останавливаюсь у дверей в ванную комнату и слежу за тем, как неуклюже он бреется. Гарри замечает меня в отражении зеркала, его рука дрожит и на правой щеке появляется кровь. Я вытаскиваю палочку из кармана, подхожу ближе и залечиваю порез. — Лучше верни мне время, — говорит он, показывая на остановившееся часы на своей руке. Я беру его за запястье. Не знаю, может быть, минутные стрелки и правда мои единственные друзья, и только они прислушиваются к тому, что я говорю. Не бегите вперед, вы там ничего не забыли, и, так уж и быть, не стойте на месте. Четверть восьмого медленно превращается в семь часов и четырнадцать минут, а после в семь часов и тринадцать минут, а через некоторое время — прыжком — снова показывает на четырнадцать. Гарри качает головой и бубнит что-то про то, что он не это имел ввиду, но я ухожу из ванной и кричу ему уже с первого этажа, кричу так громко, чтобы он обязательно услышал: — Ничего не знаю, дорогой крестный. Теперь у вас есть время. * * * Мы спорим, кто следующим выбирает фильм на вечер, и завтракаем мороженым. Мы играем в квиддич на заднем дворе и подкидываем галлеоны в воздух, чтобы узнать, кто сегодня моет посуду. Мы не работаем и даже ни разу не говорим о том, что, может быть, пора уже возвращаться к нормальной жизни. — Что скажешь на то, чтобы научиться противостоять Империусу? — спрашивает Гарри, когда от очередного фильма остаются только титры. Мы лежим на разложенном диване, каждый под своим пледом, и я не то чтобы против, но не прямо же сейчас. Но Гарри берет свою волшебную палочку со стола и приставляет ее к моему виску. — Что скажешь? — Да пофигу, — отвечаю я и хочу добавить что-то еще, но все мысли из моей головы исчезают и появляется одна-единственная, исходящая от Гарри: — Вымой посуду. На полпути к кухне я все-таки останавливаюсь, раздраженный и непонимающий, а чего это я, галлеон же указал на Гарри, и возвращаюсь на диван. Забираюсь обратно под бабушкин плед и с тревогой поглядываю на окружающий меня туман. — Это интересно, — говорит Гарри, снимая с меня Имериус. — Никогда не видел такой реакции. А если заставить тебя делать то, что тебе и так хочется делать? — и, не дав мне сказать, вкладывает другую мысль в мою голову: — Смотри на часы. И я смотрю. Но не на те, на которые любил смотреть раньше, а на часы на запястье крестного. Мне кажется, что когда я был маленьким, он носил часы со звездами, но теперь вместо них обычные часы со стрелками, разве что время у них свое, не такое, как у большинства. Мне нравится прикасаться к его часам, прокручивать их на его запястье. Мне нравится, что я могу убедить минутную стрелку сделать два круга в обратном направлении. Гарри говорит мне смотреть на часы, и я смотрю, и играюсь с его временем, и прикасаюсь к его теплой руке, и… — Однако, — заклятие спадает, я чувствую это, но не двигаюсь. — Желания сопротивляться не было? — Скорее наоборот. Ты экспериментируешь или учишь меня? — Все вместе, — отвечает Гарри. Я переворачиваюсь на спину и смотрю на крестного. Очки сползли на кончик носа, волосы лезут в глаза и скрывают шрам. Щеки небриты. И если это не игра моего воображения, он выглядит моложе, чем раньше, и безмятежнее, и, вроде бы, счастливее. — Так что дальше? — спрашиваю я. — Мне убраться в гостиной, сварить тебе кофе? Или что? — Сделай то, что хочешь сделать, — отвечает он. Сначала я думаю, что это всего лишь слова, и в них ничего не заключается, никакого смысла и никакой силы, но у крестного красивые ярко-зеленые глаза, они смотрят на меня и его голос звучит в моей голове: “Сделай то, что хочешь сделать”. — Ты ставишь на мне эксперименты, — с трудом выговариваю я. — Это отвратительно. Сползаю с дивана и выбираюсь на крыльцо, хлопаю дверью, прислоняюсь к ней спиной. На улице начало марта или, возможно, конец февраля — я давно не сверялся с календарями. Поздний вечер, безоблачное небо и сумасшедший холод, а я сижу в футболке и шортах, тру глаза и отгоняю туман. Мне все еще двадцать один, хотя, с учетом всех пережитых вечностей и бесконечных возвращений назад, трудно трезво оценивать свой возраст. Я все так же боюсь Рождества и у меня нет друзей, кроме минутных стрелок и — возможно — Гарри. И я не знаю точно, чего хочу, и это пугает меня больше, чем гипотетическое возвращение какого-нибудь Волдеморта. С Темным Лордом всегда справится Гарри, а с моими желаниями мне бороться самостоятельно. Гарри вылезает через окно и оказывается рядом, и туман тут же исчезает. — Только не говори, что это интересно, — предупреждаю я, — иначе я тебе врежу. Он разводит костер прямо на крыльце и накидывает мне на плечи бабушкин плед. — Так что ты хотел сделать? — спрашивает крестный. — Посидеть под звездами, конечно же, — отвечаю я. А сам незаметно поглядываю на его губы и облизываю свои. * * * Мы смотрим на часы, нам с ним очень нужно куда-нибудь посмотреть в этот момент, и говорим друг другу: ха, четверть восьмого. Он улыбается, меня бьет дрожь. Мы смотрим на часы, ожидая, что хоть что-нибудь изменится, но ничего не происходит. Я закрываю глаза и прижимаюсь к его груди. Я напуган, растерян. Остановился, чтобы разобраться в себе, но только сильнее запутался. — Для того, кто пытается убежать в другом направлении, — говорю я, — осталась вечность. Я хотел сказать тебе это очень давно. Я хотел сказать, что никогда не дождусь окончания Хогвартса, но вот я здесь, а Хогвартс остался в прошлом, а я все еще думаю о том, что надо было сказать тебе это когда-то очень давно. Надо было тебе остаться и послушать, но ты ушел. Гарри молчит, и я продолжаю: — У тех, кто пытается убежать, впереди вечность. Только не говори, что ты останешься и будешь всем доказывать, что ты такой же, как все. Это неправда. Нормальные люди едят мороженое ложками, а не руками. Я все про тебя знаю. — Это неправда, — отвечает Гарри. — Ну и иди тогда к черту, — говорю я, встаю и иду варить кофе. Он останавливает меня, прижимает к стене. У него теплые руки и уставшие и очень красивые зеленые глаза. И теплые губы — я знаю, я целовал их несколько минут назад, устав сопротивляться его навязчивому “сделай то, что ты хочешь сделать”. Я смотрю на них и усмехаюсь: все снова не так, как бы мне хотелось. Я снова ошибся, и пропасть, ожидающая за каждым поворотом, теперь даже не прикладывает усилий, чтобы заполучить меня к себе. Я оступаюсь на каждом шагу, я выбираю не то и не тех. Я устал. — Отвали, пожалуйста, — говорю, избегая смотреть ему в глаза. — Мне неловко и противно. И хочется крепкого кофе. — Думаю, ты знаешь все-таки не все. И я никогда не говорил тебе спасибо за то, что ты для меня сделал, — он улыбается и добавляет: — Спасибо. И невесомо касается моих губ. — Знаешь, ты прав, — произносит он шепотом. — Это неловко, противно, и я бы тоже не отказался от ко… — Заткнись, — прошу я. И Гарри целует меня снова. ~fin~