Nothing At All

Харли смотрит в миниатюрное зеркальце, стучит по нему большим пальцем. Под глазом виднеется жирный синяк, и, вот дрянь, ни пудрой, ничем не замажешь - отчетливо красуется на алебастровой коже. А ранка на губе до сих саднит, и девушка еле удерживается, дабы не прикусить розовые губы. И Квинн думается, что боль эту она заслужила сполна. А теперь расхлёбывай, Харли, проси прощения под аккомпанемент оглушительных выстрелов по себе самой. Квинн привыкла, что все сказки заканчиваются хорошо. Но ее сказка закончилась даже не начавшись. Жвачка во рту уже скисла, но она продолжает ее жевать, время от времени надувая. Затхлый запах сырости царит в комнате, сколько не проветривай; горячие, как ей кажется, простыни прилипают к ногам, из-за жары трудно дышать. И вот, наконец, в комнату входит ее "принц", и Харли не знает, что делать: улыбнуться или спрятаться, чтоб не покалечил еще сильнее. Настроение у него такое сегодня, что поделаешь. - Пирожо-о-ок, - скалится, показывает чуть желтые зубы. Он пристально смотрит на нее, ничего не говорит, и Харли от его взгляда становится холодно и неуютно: кажется, будто в черных глазах отражается сама бесконечность, стужа и январская метель одновременно. Квинн не отводит от него голубых глаз, смотрит так, как смотрит человек на место, где перед пожаром был его дом, а сейчас лишь пепелище. Смотрит так, будто пытаясь заглянуть в душу. Но у Джокера нет души.