Клубничный изъян

      Баки всегда любил клубнику и Стива, но по какому-то удивительному стечению обстоятельств одновременно они в его жизни не фигурировали; словно в природе был заложен специальный клубнично-Роджеровский баланс. В довоенном Бруклине, когда количество Стива Роджерса в крови превышало все предельно допустимые значения, в его жизни не было клубники. От слова совсем.       По всей видимости, там, на небесах, когда всем раздавали здоровье, Стив Роджерс стоял в совершенно иной очереди и в результате оказался обладателем крайне обширного списка болезней и недомоганий, достойного небольшого, но увесистого медицинского справочника. Обостренное чувство справедливости и поистине ослиное упрямство, очевидно, тоже досталось ему за всё человечество разом. Оно в этот момент как раз получало силу и выносливость. Где в это же время находился сам Баки, было не ясно, возможно, прямо перед его носом как раз ставили табличку: «Удача закончилась, приходите в следующей жизни».       Так или иначе, смесь болячек Стива и невезение Баки дали поразительный симбиоз. Помимо всех прочих аллергенов, Стиву достался тот, что отвечал за нежно любимую Баки клубнику. Ту самую: красивую, ярко-алую, с вкраплением зеленых семечек, что противно застревали между зубов, и нежно розовой серединкой. Выяснили они это, как и многое другое, опытным путем.       Однажды пожилая мисс О`Райли, что жила этажом ниже и с некоей материнской нежностью относившаяся к двум приличным молодым юношам, которые не мешали ей крепко спать ночами и исправно здоровались при встрече, вручила бледному, не успевшему отойти от последней лихорадки Стиву миску с десятком небольших спелых ягод. Они источали такой умопомрачительный аромат, что Баки, почувствовавший его ещё при приближении к двери, отпирал её с вертящимся на языке вопросом, но задать его не успел. Вполне типичная картина предстала перед его глазами: вместо того, чтобы есть художественно разбросанные по столу ягоды, Стив огрызком карандаша зарисовывал их в альбом (в том, что он потратил минимум двадцать минут, чтоб разложить их в нужном порядке, Баки не сомневался).       — Хотел было спросить, чем же так вкусно пахнет, но уже и сам всё вижу, — Баки тяжело вздохнул и шагнул к столу, немедленно подхватывая одну из ягод и усмехаясь разочарованному стону Стива.       — Положи где взял, Бак, мне осталась минута, — он даже на секунду не оторвал взгляд от рисунка, увлечённо продолжая водить карандашом по бумаге.       — Господи, только ты способен смотреть и рисовать, вместо того, чтобы есть. Клубнику, Роджерс, клубнику. Давно её пробовал? — Ягоду, впрочем, Баки предпочёл вернуть на место и пару раз поправить под неодобрительным взглядом.       — Никогда, поэтому и хочу её сперва зарисовать — она не частый гость в нашем доме.       — Ты неисправим, — Баки закатил глаза и двинулся в сторону крохотной ванной комнаты, намереваясь умыться после трудового дня, а заодно оставляя Стива с ягодами и заплутавшим в Бруклине закатным солнцем наедине. Вернувшись на кухню спустя несколько минут, Баки молча сел напротив Стива, глядя на него немигающим взглядом, и не шевелился, от чего тот начал беспокойно передергивать плечами и откидывать вечно мешающую чёлку.       — Ну погоди, я почти закончил, — бормотал он себе под нос так тихо, что слов было не разобрать, но за столько лет Баки уже научился предугадывать ход его мыслей. Закончив рисунок, Стив резко откинулся, будто забыл, что у наспех сколоченной когда-то табуретки нет спинки, и едва не повалился на пол, лишь в последний момент успев схватиться за край стола, — всё, теперь можно есть.       В Баки с этими словами словно вдохнули жизнь. Он весь разом пришел в движение: одновременно подхватывая облюбованную ранее ягоду, вдыхая полной грудью её аромат и подкатывая самую крупную в сторону Стива.       — Последний раз я ел её давным-давно, — произнёс Баки, с нежностью и предвкушением разглядывая клубнику и отправляя её в рот, — отец принёс, и мы с Беккой умяли всё в один присест, забыв даже оставить родителям. До сих пор стыдно.       — Ну и как она тебе? — спросил Стив, намеренно отодвигая ягоду, которую подтолкнул к нему Баки, и выбирая самую мелкую на столе. Он положил её в рот и начал тщательно пережевывать, стараясь запомнить вкус.       Ответить Баки уже не успел, Стив вдруг резко поменялся в лице, выплёвывая остатки и на глазах стремительно опухая. Губы, язык, нос, глаза — всё медленно искажалось под властью отёка. Баки рванул к нему, откидывая стул. Случись такое впервые, он, наверное, растерялся бы, но список аллергенов Роджерса был едва ли не внушительнее его истории болезни.       — Успел проглотить? — спросил Баки, подлетая к нему и молясь, чтобы отёк не перешел на гортань. Стив, не в состоянии справиться с опухшим языком, лишь отрицательно помотал головой. — Это хорошо, это просто отлично. Не смей умирать, Роджерс, я сейчас.       Он со всех ног бросился на выход, надеясь застать мистера Гольдблюма, по счастливому стечению обстоятельств, работающего в больнице и жившего с ними в одном доме. Перескакивая через несколько ступеней разом, он добрался до нужной двери пожилого врача и со всей запоздало накатившей на него паникой начал в неё колотить. Тот открыл дверь, спустя целую прядь седых волос. Взъерошенный, в выцветшей пижаме, Голдблюм, отсыпавшийся после ночной смены в больнице, едва выслушал сбивчивую речь Баки и, не медля ни секунды, подхватил свой потрепанный саквояж, неизменно ютившийся у двери, и в чём был поспешил к ним домой. Стив уже с трудом дышал и со странной обречённостью смотрел на входную дверь.       Ягоды немым укором смотрели со стола вместе с ним.       Уже вечером, после тщательного осмотра и укола лекарства, Стив спал на узкой койке, а Баки, прижавшись лбом к его лбу, вслушивался в неровное дыхание и шептал в самые губы, до сих пор пахнущие клубникой: «Как ты меня напугал, Стив. Ты так меня напугал».       С того дня губы Стива неразрывно ассоциировались у Баки с клубникой. Он смотрел на них и словно чувствовал её вкус и запах. И впредь, если и выпадала редкая возможность снова вгрызться в податливую ярко-красную мякоть спелой ягоды, Баки предпочитал её игнорировать, уверяя Стива, что она ему совсем не по душе. Точно так же он уверял себя, что не хочет от Стива ничего, кроме дружбы, ведь неважно как, главное, они вместе.       Он безбожно врал.       ***       Война, свалившаяся на их головы ужасающим комом из налипшей на сапоги грязи проселочных дорог Европы, чернеющих остовов попавших под обстрел танков и навсегда закрытых глаз погибших товарищей, казалось, практически стёрла из памяти Баки всё, что было до неё. Золотистая дымка памяти о довоенном Бруклине смешивалась с едким чёрным дымом и вытеснялась запахом пороха. Иной раз, открывая глаза в окопе в обнимку с видавшей лучшие времена винтовкой или оглядываясь в поисках удачной стрелковой позиции, Баки начинал думать, что война была всегда, что он родился под артобстрелами и умрёт под звуки авианалётов. И это уже даже не пугало, как и то, что количество убитых им немцев давно перевалило за двузначное число.       В тот момент, когда, повинуясь клубнично-Роджеровскому закону сохранения энергии, их отряд, направленный командованием для выполнения очередной тактической задачи в Италии, наткнулся на фермерский дом, Баки был уже на пределе своих возможностей.       Хозяева с затаенной радостью предоставили им ночлег в обмен на спокойную ночь, под их защитой, а в качестве жеста доброй воли свернули шею одной из немногих живых куриц, оставшихся у них. Долго извиняясь за простоту пищи, добродушная хозяйка приготовила из неё какую-то ароматную похлебку, которую привыкшие к скудным армейским пайкам солдаты умяли в три счёта, а на десерт выдала целую корзинку свежей ароматной клубники, чудом уцелевшей в этой войне. И это казалось едва ли не чудом.       Они разделили доставшиеся ягоды поровну, и Баки, ссыпав свою долю в каску, вышел на крыльцо дома в надежде на редкую минуту уединения. Он рассматривал закатное солнце, золотившее кромки деревьев на вершине холма, и вдыхал знакомый аромат ягод, чувствуя, как с каждой минутой к нему возвращаются силы.       С несвойственным ему терпением, без лишней спешки он повертел одну из ягод в пальцах, рассматривая её со всех сторон, и медленно надкусил, стараясь максимально растянуть выпавшее удовольствие. Вопреки всем его ожиданиям, клубника показалась пресной, а капли сока, что скатились по руке, напомнили капли крови и привели его в суеверный ужас. А ещё она отчаянно напоминала ему о доме и недоцелованных губах Стива, что прозябал в Бруклине, наверняка чертыхая свое здоровье на разный манер. Баки казалось, что он своими глазами видит, как Роджерс по вечерам мечется в темной квартире из угла в угол, то хватая карандаш, то отбрасывая его, то укладываясь спать, то через минуту подрываясь вновь. Баки даже делал ставки, сколько листков с отказами из разных призывных пунктов он найдет по возвращении. Должно быть, никак не меньше дюжины. Это заставляло Баки улыбаться. Стив дома. Он в безопасности. Баки есть куда и к кому возвращаться. И это была самая лучшая мотивация для того, кто намеревался выиграть войну. Однажды.       — Ты что, не любишь клубнику? — поправляя свой котелок, поинтересовался Дум-Дум, усаживаясь с наглой усмешкой рядом и запуская руку в его не съеденную порцию.       — Вот ещё! Люблю, просто, в отличие от некоторых, умею растягивать удовольствие, — Баки беззлобно саданул по наглой руке, шарящей у него в каске, и та спешно капитулировала.       — Ты смотри, будешь долго тянуть, и твоё умыкнут у тебя из-под носа, — философски заметил Дум-Дум и с тоской покосился на россыпь призывно глядящих на него ягод.       Ответить Баки было нечего, но эти слова заставили его крепко задуматься о том, чтоб признаться Стиву, едва добравшись живым до Бруклина, если, конечно, тот не успеет обзавестись к тому времени семьей.       Он отчаянно надеялся, что Стив не успеет.       ***       Все факты своего счастливого спасения из плена Баки укладывал в своей голове с армейской аккуратностью всю дорогу от Аззано до места дислокации 107-го пехотного. Быстро справиться с поставленной перед собой задачей мешал огромный, излучающий надежность незнакомец, утверждавший, будто он Стив. Его Стив. Тот мелкий паршивец, что должен был сидеть тише воды в Бруклине, коллекционируя отказы. Ему отчаянно хотелось перенестись в их квартиру и убедиться, что этот незнакомец всё врёт, что его тощий Роджерс прохлаждался дома, задумчиво грызя свой карандаш на крохотной кухне.       Но было кое-что, заставлявшее Баки поверить в чудесное превращение Золушки в Принцессу — его губы. Губы Стива. Те самые, что раз и навсегда пропитались клубничным ароматом, а теперь ещё и на вид ставшие напоминать чертову ягоду в разрезе. Всё время, что прошло с момента его чудесного спасения, Баки неестественно залипал на них, постоянно отвлекаясь и не слыша и половины из того, что ему говорил Стив.       Уже сидя в полутемном баре, глядя, как Пегги Картер в ярком, откровенно вызывающем, алом платье подбивает клинья к Роджерсу, Баки вдруг вспомнил слова Дум-Дума. Он определенно не собирался без боя отдавать Картер последнее, что держало его в этой реальности. Чуть позже, в темноте ночного переулка, находясь на грани адекватности от того, что весь ад последних недель закончился, что Стив, пусть внешне и изменившийся кардинально, но всё ещё такой же родной, находился на расстоянии закинутой на его широкие плечи руки, что терять, по сути, Баки уже было нечего, он решился. Остановился, развернул продолжившего победное шествие из бара Стива и, на бесконечно короткую секунду прижавшись губами к его губам, отпрянул. Он спрятал руку, ещё минуту назад покоившуюся на плече Стива, глубоко в карман и, уставившись на мокрую брусчатку, перекатился с пятки на мысок и обратно.       Баки не раз убежал себя, что морально готов к любому ответу Роджерса, если когда-нибудь решится всё ему сказать, но он снова врал. Себе как минимум. К тому, что Стив обхватит его за шею, притянет к себе, пробормотав: «Мы ещё об этом поговорим», и поцелует уже сам, он готов точно не был. Да и кто бы мог к такому подготовиться. Поцелуй Стива длился едва ли дольше его собственного, не то время и место было. Совсем не то. Но самое главное Баки тогда успел: он успел распробовать Стива на вкус и выгравировать его образ на внутренней стороне черепной коробки.       Он был безоблачно счастлив.       ***       Зимний солдат никого и ничего не любил. Из еды предпочитая еду. Любую. Необходимый для поддержания жизнедеятельности ресурс, ничего более. Люди его интересовали лишь с точки зрения — цель и время устранения. Тем большим было его удивление, когда на одном из заданий, преследуя свою жертву невидимой тенью на фермерском рынке и успешно изображая простого зеваку, он чуть не упустил её, остановившись как вкопанный около одного из лотков.       Улыбчивый продавец, предвкушая возможность продать свой товар, моментально вцепился в него.       — О, не проходите мимо, вам приглянулась клубника?       — Клубника, — послушно повторил Зимний солдат, словно пробуя на вкус это слово, и от звука собственного голоса пришел в себя, оглядываясь по сторонам. К счастью, жертва притормозила у какой-то палатки и начала увлеченно сбивать цену на заинтересовавший ее товар.       — Да-да, клубника. Свежайшая, только вчера с грядки, попробуйте. Уверяю, вам настолько понравится, что с пустыми руками вы не уйдете, — затараторил продавец.       Зимний солдат подхватил одну ягоду и закинул её в рот, почти не чувствуя вкуса. Тем временем будущая жертва, очевидно, всё ещё не преуспела в торге, но активно жестикулируя руками, продолжала свой маленький бой.       — Ну, что я вам говорил? — Зимний солдат на секунду отвлекся от наблюдения и заметил, что рука на автомате потянулась за следующей ягодой.       — Да, сто грамм, — он вытащил из кармана несколько купюр и протянул продавцу, который с нескрываемым разочарованием насыпал требуемое количество в коричневый бумажный пакет и передал его покупателю. — Спасибо.       Несколько минут спустя, наблюдая, как кровь жертвы смешивается с клубничным соком из раздавленного в пылу недолгой потасовки бумажного пакета, ему было немного жаль, что он так толком её и не распробовал. Отчего-то этот запах заставил на короткую секунду болезненно сжаться сердце. Он не знал от чего именно, но смутное чувство потери преследовало его до следующего обнуления.       Он ничего больше не чувствовал.       ***       Баки отлично понимал Т`Чаллу, он бы тоже с настороженной гостеприимностью отнёсся к наемнику с промытым мозгом. А если бы на его глазах тому в голову полез такой персонаж как Стрэндж, который и на вид-то был странным, то и вовсе плюнул бы на статус страны без экстрадиции и уже набирал бы номер генерала Росса. Его Величество, к счастью, имел более крепкие нервы и единственное, чем выдавал свои опасения — незаметные тени, скользившие по пятам на грани восприятия. Казалось, Стив их не замечал.       Баки мог дать голову на отсечение, что тихий на вид слуга, который притащил им на балкон огромный поднос с изобилием фруктов, при первом же неосторожном движении способен превратить ананас в смертельное оружие и угомонить любого. Быстро, эффективно и безвозвратно.       — Что это? Нас вместо человеческой пищи перевели на подножный корм? — Баки со скепсисом посмотрел на предложенное угощение и, подцепив первый попавшийся фрукт, задумчиво покрутил его в пальцах. — Что бы там Т`Чалла не думал о нашем ускоренном метаболизме, он нас явно переоценивает. Мы своим аппетитом не способны разорить его маленькую бедную африканскую страну. Так что мясо пришлось бы кстати.       — Витамины, Бак, после криосна организму нужны витамины, чтоб прийти в себя, — пояснил Стив, тяжело вздохнув.       — Если это витамины, тогда что за адский коктейль мне вкололи, стоило только оттаять? — Баки всё же отправил в рот фрукт и с самым скорбным видом принялся жевать.       — Если тебя не устраивает это, — Стив махнул рукой в сторону подноса, — мы можем попросить приготовить что-нибудь посущественнее, но лично я в такой жаре не в состоянии даже думать о чем-то другом.       Стив и правда сидел весь покрытый липкой испариной, периодически обмахиваясь руками, но их поверхности было явно недостаточно для создания хоть малейшего движения воздуха. Температура зашкаливала, а близость экватора делала вольный воздух Ваканды тягучим и густым. И даже редкие порывы ветра только обволакивали, не принося никакого облегчения. Стив снова тяжело вздохнул и вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.       — Я понимаю твою ностальгию по летнему Бруклину тридцатых, но я слышал, что в этом веке изобрели специальный агрегат. Он в состоянии превратить раскаленный воздух закрытого помещения в филиал Северного полюса. И, кстати, управляется эта жуткая машина не магией, а электричеством. Хотя врут, наверное. Такого просто не может быть, — говорил всё это Стив с таким честным выражением лица, что знай его Баки на полвека меньше, вполне имел всё шансы купиться.       — Конечно, врут, если бы такая существовала, то я бы о ней знал. А если серьезно, Стив, дай погреться, я хрен знает сколько морозил кости, мне теперь отогреться надо.       — Грязный прием, Бак, — Роджерс даже не потрудился сделать вид, что смутился, — признай, тебе просто нравится смотреть, как я мучаюсь.       — Не без этого, — Баки хохотнул, — но всё же это не основная цель. Так, приятное дополнение. Но так уж и быть, затаскивай всё это растительное безобразие внутрь и врубай свой кондиционер.       — Это уже совершенно иной разговор! — Стив словно только этого и ждал. Пока Баки не передумал, он быстро вскочил из плетеного кресла, ловким движением опытного официанта поднимая поднос, и направился внутрь.       Когда они со всем возможным комфортом расположились прямо на полу в окружении мягких подушек, а Баки уже пристроил свою голову на одной из них прямо под струей холодного воздуха, Стив, вполне ожидаемо пробормотав: «Я сейчас!», скрылся в своей комнате. Догадаться, что взбрело в его голову, было несложно, поэтому Баки, пользуясь его отсутствием, схватил съедобную зеленую звезду с вершины и уже был готов немедленно её съесть, когда его прервал окрик:       — Положи где взял, мне набросок десять минут делать, потом всё в твоем распоряжении.       — Некоторые вещи не меняются, — простонал Баки и упал на подушку рядом с бедром Стива, уже успевшего сесть на пол и устраивающего альбом на коленях. С этой позиции Баки мог беспрепятственно наслаждаться тем сосредоточенным выражением лица, что неизменно появлялось, когда Стив рисовал. Он вдруг ясно осознал, что успел смертельно по всему этому соскучиться.       Стив не ответил, и Баки принялся заново впитывать его облик в себя. Они не обсуждали того, что было между ними во время войны, довольствуясь тем, что, вопреки всему, они в принципе были друг у друга. Но теперь, глядя на то, как Стив от усердия закусывал полную и яркую нижнюю губу, как хмурил брови, когда штрихи ложились не так, как ему было надо, выстроенная из самообмана и чувства вины плотина уверенности, что прошлое не стоит ворошить, давала трещину, и всё ещё не истлевшее чувство грозило затопить его целиком. Отчаянно хотелось провести большим пальцем по его губе, спасая её из плена острых зубов, а потом долго и с чувством выцеловывать оставшиеся от них следы. Хотелось заново её прикусить, но уже собственными зубами, чтоб от прилившей к ней крови она снова стала похожа на…       — Клубника! — вдруг воскликнул Стив и потянулся рукой к подносу, вопреки собственной просьбе ничего не трогать, вытаскивая откуда-то алую ягоду и закидывая её в рот. — Как я давно мечтал это сделать.       И вдруг, в порыве какого-то детского восторга, он снова потянулся к подносу и, схватив ещё несколько штук, запихнул их в рот, отчего стал похож на хомяка. Баки не выдержал и расхохотался. Стив, пытаясь справиться с обилием ягод во рту, ничего не сказал, лишь вопросительно приподнял бровь. В уголках его губ начал собираться сок, и одна капля всё же потекла по подбородку, оставляя за собой красную дорожку и окончательно выбивая остатки самообладания из Баки.       Он резким движением перехватил руку Стива, которую тот поднял, чтоб стереть след, а сам уже встал на колени рядом. Сейчас ему как никогда пригодились бы обе руки, но новый протез должны были поставить только через неделю, и пока приходилось обходиться одной. Баки выпустил запястье Стива и медленно поднес свою руку к его лицу. Уже прожевав клубнику, Стив замер, словно боясь его спугнуть, словно Баки мог в любой момент передумать. О! Если бы он только мог, но предохранители сгорели, новые не завезли, и теперь единственное, что ему оставалось — следовать за порывом.       Губы Стива были точно такими же, какими он их вспомнил: мягкие, податливые и до ужаса вкусные. И дело было не в чертовой ягоде. Её вкус не шёл ни в какое сравнение со вкусом самого Стива. Баки сходил с ума, несся на волнах и тонул в ощущениях, в Стиве, в своих эмоциях. Он слизывал с его губ клубничный сок и готов был умереть от переизбытка эмоций. Стив не отставал. Они оба, наконец, дорвались до желаемого: задыхались, срывались в пропасть и выживали каждую секунду этого сумасшедшего поцелуя, заходились в желании вплавиться, срастись и не расцепляться более. Когда воздуха стало жизненно не хватать, Баки чуть отстранился, выравнивая дыхание, но всё ещё прижимаясь к Стиву лбом, и произнес шепотом на выдохе:       — Я думал, у тебя аллергия на клубнику.       — Сыворотка, — так же тихо ответил Стив. — А я думал, ты её не любишь.       — Люблю. И клубнику, и тебя. — И снова втянул его в поцелуй.        И, кажется, впервые в жизни Баки и клубника, и Стив были одновременно.