Пожар в осенних лесах

      Она говорила, что не хочет пролития французской крови. Ни за что и никогда. Но она храбро вела нас с бой, и я всегда был за ее правым плечом, осеняемый светом, отбрасываемым отражением от ее лат, и мягким сиянием света солнца, пробивающемся через тонкое полотно ее белого знамени, что нес в руках верный Луи де Конт. Я щурюсь на свет, слушаю песню хлопающей на ветру ткани, она напоминает биение крыльев загнанной птицы. Другой бы закрыл глаза от света ладонью. Не я. Глаза будут слезиться от яркого свечения, но я не отвернусь, пока она впереди меня в белых латах, со священным мечом у бедра. Стройная, прямая, высокая, светлая, как и все что она делает. Непонятная, невероятная, как и все, что она говорит. И мне бы не верить ее словам, но каждая ее речь, даже самая обыденная за общим столом, распаляет в сердцах каждого, кто слышит, небывалое пламя верности и святости. Ей верят, я верю. Она хрупкая и ранимая, на шее до сих пор из под воротника виден уродливый шрам от вражеской стрелы, если бы я только мог, я бы стер его или против воли всех богов и дьяволов, заслонил бы ее от того выстрела. Но она сказала «я буду ранена» и была ранена в тот день.       И не дьявольское ли это наваждение? С тех пор как я увидел ее, я при ней каждый божий день, я жду ее взгляда как благословения небес, жду ее слова и улыбки. И каждый раз, день за днем я забываю кто я. Хочу быть с ней рядом вечность. Но она рвется к победе, вперед, ее ведет туда, в бесконечный свет ее вера, ее Небесный Царь, ее голоса. Она не видит из-за света ничего и никого, не слышит других голосов, кроме Тех. Так надо, я знаю. Но сердце ноет от ревности и желания увидеть в ее темных глазах что-то еще кроме веры и недосягаемой доброты. Я знаю, тогда это будет уже не она. Она станет простой девкой из деревни, быть может, дурноватой дворянкой, как моя жена. А сейчас она ослепительная и неприкосновенная. Желанная.       Ее руки всегда холодные, кожа не может быть теплой, когда она держит в руках холодную сталь клинка, когда запястье сжато в тисках латной тяжелой перчатки. Я помню как сорвал голос, крича ей. Как в первый и последний раз коснулся ее ледяной руки, а она только успела вложить в мою грязную ладонь дубовое древко белого знамени. Она пропадает в омуте из черных рук, в скопище вороньих крыльев и серых плащей, уши режет от скрежета металла и визга перепуганного коня.       - Жанна! ЖАННА!! ЖА-АННА-А!!!       Я одержим ею, как и каждый, кто ее знал. Но не им, а мне с тех пор не интересна моя жена. Война окончена, моя светлая звезда вознесена на самые вершины неба, все так же светла и недосягаема. А я грежу снова быть рядом с ней, за правым ее плечом, снова щурить глаза, когда отсверки ее лат бьют в лицо, слушать трепетание стяга, венчающего ее крыльями ангела. В храмах теперь ее лики, я даже видел ее латы, потускневшие и забытые, они так же тоскуют по ней. Ее лики, лживы и безобразны, они – не она. Даже в самый последний свой миг, она была светлее и чище икон, статуй и гравюр. Она... При звучании ее имени я задыхаюсь и плачу как дитя. И молясь ее фальшивому лику в храме, не прошу у нее благодати или побед. Я шепчу, глядя в ее мертвые глаза, «Жанна, я люблю тебя». Я дряхлый старик, но я всегда буду за правым ее плечом, стоит ей только позвать меня снова в бой и развернуть над головами белое знамя крыльев.