"Т" значит талант

      Проснувшись утром, я сразу же ощутил дикое желание открыть окно. Безумная, удушающая, страшная, аки пятый всадник Апокалипсиса, жара наполняла мои разнесчастные "хоромы", в которых, естественно, кондиционера и быть не могло. Я мысленно выматерился и, подойдя к окну, распахнул его настежь. Москитная сетка раздолбалась нахуй ещё месяц назад, упав с шестого этажа, но между смертью от комариных укусов и от блядской жары я, несомненно, выбрал первое. Из окна повеял ветерок, который сразу же стих, и я с грустью осознал тщетность моих потуг охладить помещение. Ладно, что уж там, пол-лета прожил, чай сегодня не помру.       Держу пари, что вы удивитесь, когда узнаете, кто я. На самом деле, тут и подавно нет ничего удивительного. Я – писатель. Когда я так представляюсь при знакомстве, выходит крайне нелепо: часть людей вздыхает, как-то по-особому жалостливо глядя на меня, словно пытаясь отыскать в мешковатых джинсах и клетчатой рубашке признаки особо опасных болезней – дураковаляния, просиранияжизни или обычной шизофрении; другая часть людей сразу затыкается, словно пытаясь уложить себе в головы такую великую истину; но подавляющее большинство фыркает, закатывает глаза или просто вежливо кивает, мол, ясно, сидишь у матери на шее, щенок, нихуя не делаешь, работать не хочешь, писатель он, ха. Ну а мне чего? Мне ничего. Естественно, такая реакция (если честно, все три) раздражают, но не зря же я к числу своих немногочисленных достоинств приписываю и умение от души харкать на мнение других?       Строго говоря, я херовый писатель. Можно сказать, что и не писатель. В этом году я закончил институт, выучившись худо-бедно на долбанного переводчика (английский, немецкий, проходя испанский – весьма солидный набор, в моём случае, однако, совершенно бесполезный). Но работать переводчиком мне как-то вот совсем не комильфо, знаете ли. С самого своего босоногого детства я, будучи человеком завзятым и упёртым, хотел быть писателем. Об этом я гордо заявил матери лет в семь, бабушке с дедом ещё раньше, а после этого рассказывал каждому знакомому и незнакомому, считая данный факт чем-то прекрасным и неповторимым. Позже, лет в четырнадцать, я узнал, что быть писателем нихуяшечки не круто, что таких мудозвонов полно вокруг и что просрать свою жизнь можно и покруче, в пятнадцать мать в свою очередь заявила мне, что писателем я не буду из-за отсутствия таланта, а в семнадцать я усилиями родственников и друзей был доведён до поступления на иняз. В общем, как вы поняли, всё время мне долбили, втирали и доказывали мою профнепригодность. Ужасное ощущение, скажу я вам, но ещё хуже было то, как мой папаша рассмеялся, когда маленький пиздюк я сообщил ему о своём намерении стать служителем музы. Мало того, что он бросил нас с матерью, когда мне и двух лет не было, так ещё и так попрал мои детские чаяния! Страх господний, да и только. Поступив в институт, я на долгие четыре года забыл о своих жалких потугах писать книги аки Джордж Мартин, погрузившись в лингвистический ад и все прелести студенческой жизни, но год назад, съехав от матери в однокомнатную квартиру, подаренную дедом (обожаю этого человека), я снова ощутил ЭТО – желание творить. Мне бы тогда перекрестится или в церковь сходить, но я то ли из-за всё того же упрямства, то ли в силу молодости решил, что переводить чужие тексты таки не стану, а буду писать свои. Коварный маленький пиздюк внутри меня ликовал.       Ладно, оставим мои душевные взлёты и падения в покое и поговорим о моей внешности. Вы уж извините, что всё обо мне да обо мне, но нам будет удобнее общаться, если вы представите себе мой охренительный образ. Мне 22, через два с копейками месяца стукнет 23, а я всё ещё похож на упавшего в дерева дятла. Худой, не сказать чтоб высокий, русоволосый парень, взирающий на мир... Ладно, пялящийся на окружающую ебонтень серыми глазами. Ну вы поняли. Если честно, описывать себя я не мастер, да и что ещё говорить: ну, плоское лицо, ну, брови широкие, густые, нерезкие скулы, нос с горбинкой, пушистые полосы, чёлки нет, зачёсываюсь назад, типа стильно, да. Комната моя – полное отражение той самой дятлообразности. Нетипичная для студента-придурка чистота, маленькая комната с жёлтыми стенами, старой, но добротной мебелью светлого дерева, французской шторой на окне (это чтоб стулом не наезжать на края занавесок, как делает моя мама), двумя, кстати о них, стульями – один на колёсиках, другой деревянный, с обитым серо-зелёной тканью сиденьем и, как водится, скрипящей спинкой... Диван, он же кровать, тоже старый и добротный. Ткань на нём плотная, цвета недоспелого абрикоса, узор, бывший модным лет тридцать назад, стёрся, обивка местами протёрлась, но в целом моё спальное место было приличным, а новые подушки цвета яичного желтка даже придавали ему некую пикантность. Пол хранил следы жизнедеятельности прошлого владельца, ламинат в коридоре, на кухне и в спальне был безбожно побит, а ковёр подран не одним котярой. Ничего интересного, да? Разочарую вас: в кухне и в ванной тоже скука смертная, и внимания заслуживает разве что древневековый сервант, тоже оставшийся от предыдущего хозяина. Мебель на кухню мы купили новую, недорогую, но вполне приличную, а сервант подходил к ней, как шоколад к гороховому супу. Большой и тяжёлый, с резными дверцами, когда-то бывшими позолоченными бортиками и стеклянными окошками в этих самых дверцах, се предмет мебели занимал чуть ли не полкухни и служил местом хранения старых конспектов, алкоголя и прочей поебени. Живший здесь до меня мужик отказался тянуть одоробалу с собой и оставил мне в подарок, так сказать. И на том спасибо.       Стиль одежды мой тоже не отличался от стиля обычного человека. О том, что я писатель или хочу им стать, не говорили ни три пары джинсов (тёплые, парадные и повседневные), ни рубашки в клетку или без оной, ни вязаный бабушкин свитер, весьма приличный, ни даже кроссовки, видавшие виды под каблуками сотен дам в маршрутках и засранные десятками видов грязи-пыли-неведомойхерни. Словом, не писатель я, а самый настоящий дятел.       Однако сегодня я пребывал в особо мрачном настроении. Долбанная жара вкупе с проеданием плеши по поводу моего образа жизни матерью, приправленная проблемами с заработком (писатель писателем, но статьи для журналов я исправно переводил, за что намерен был получать хорошие бабки, вместо которых часто получал хрен на палочке), доконала меня. Наскоро умывшись, сложив постель и обнаружив, что есть я не хочу, я решил всё же начать писать этот мифический шедевр, который так жаждал показать миру мой внутренний пиздюк. Согласитесь, в такую жару только шедевры писать... В общем, я уселся на стул (который на колёсиках), врубил ноут и подключил наушники, в которых тут же заиграл бессмертный Джон Леннон. Не сказать чтобы это в корне переменило мой декаданс, но будучи по жизни оптимистом скорее, чем пессимистом, я почувствовал себя гораздо лучше под звуки "Let it be" и с мышкой в руке. Типа ещё не всё проёбано.       Оказалось, всё. Чтоб вы понимали, я никакой не хикканутый придуреус, не эмарь, не "против-всех!!1", не социофоб и, уж конечно, не местный Ерохин-Сычёв-Хуёв или кто там ещё имеется. Я – обычный, вашу мать, парень, лазящий в соцсетях, влюбляющихся в девушек, плюющий в лицо и получающий плевки, пытающийся найти своё долбанное место в жизни и т.д. Потому, войдя в инет, я бездумно полез в Инсту. Зашёл на своих друзей, прокрутил новостную ленту, забрёл на страницу к своему хорошему знакомому с института... Друзьями мы не были, но вполне нормально общались, раз в год писали друг другу комменты под особо ебанутыми фотками и всё в таком духе, ну вы поняли. А теперь представьте перекос моего лица, когда страница этого чувака (имя ему – Дима Савенко) была просто ЗАВАЛЕНА фотками с моей последней пассией Олей. Расставшись с нею в начале мая по причине её крайней, как оказалось, нелюбви к писателям-неудачникам, я продолжал питать к данной самке тёплые чувства, пиздострадая время от времени и втайне надеясь найти хоть какое-то объяснение этим пиздостраданиям (с предыдущими двумя этого не было, возможно, потому, что в душу плевал я, а не мне). Представить весёлую, яркую, не сомневающуюся в себе Олю рядом с тихим Димой, вечно качающимся на своей волне, было странно и совершенно точно неприятно. А самое неприятное, что я знать не знал об их отношениях, а ведь с момента нашего расставания прошло каких-то два с небольшим месяца! Не сказать чтоб я был любителем поныть, но окружающая действительность часто наталкивала меня на философские, весьма декадансные мыслишки, а человеческая тупость и однобокость действовали удручающе. Поэтому кликнув "выход", я был абсолютно подавлен нахлынувшими эмоциями и возобновившимся чувством того, что всё летит в задницу. Я откинулся на спинку стула и пару раз прокрутился вокруг своей оси. Мозг, не выдержав такой нагрузки с утра пораньше, отказался даже думать о шедеврах и прочем, а жара стала ещё нестерпимее. Вдобавок, муха-суицидник залетела в окно и начала со всей своей дури бить в него, видимо, желая расшибить себе башку в моей квартирке. Да уж, замечательное соседство.       Леннон в наушниках распинался о жёлтой субмарине, муха билась в окно, ноут равномерно гудел, я вертел десятикилометровую ручку в пальцах. Совершенно не думая, я подтянул к себе блокнот, лежавший тут же и выполнявший роль записной книжки, телефонной книжки и экспресс-конспекта сразу. Открыв его на случайной странице, где были вынесены какие-то вспомогательные слова для перевода статей и нарисован то ли слон, то ли носорог, я всё ещё не думая начал писать. Я писал о дожде, о чёртовом прекрасном дожде, долбанном подарке природы, убивающем жару и прибивающем мух к земле. Замечательно, что на свете ещё остался дождь... Видимо, моя писательская жилка не сдохла окончательно, или это так подействовало утреннее счастливое пробуждение, но я впервые за многие дни, если не сказать годы (когда я там последний раз писал рассказы, в школе, да?) ощутил себя в своей стихии. Дождевые капли словно и вправду стекали с ручки, облака нависали над моей девятиэтажкой, ветер подымал французскую штору и долбил ею по откосам, запах раскалённого асфальта уступал место запаху свежести, сырости. Лишь отложив ручку, чтоб перевернуть страничку, я осознал две вещи сразу: мне реально стадо легче и пошёл дождь. Первое меня обрадовало, а второе как-то даже смутило. Дождь был именно такой, какой я описал, и штора нещадно ебашила по стене, и даже пара капель приземлилась на подоконник. Я встал и закрыл окно. Чёрт, как же хорошо, когда не жарко, я уж и забыл. На ум снова пришли фотографии этого придуреуса с моей (нет, уже нет, Дэвид, помни это) Олей, море, кораблики, счастливые влюблённые морды, ракушки на ладонях и всё остальное. Может, о море написать? Чёрт, а было бы здорово. Хотя нет. Напишу лучше про... Господи, напишу про Джона Леннона! Улётный чувак, и "Oh my love", играющая в этот момент, всегда мне нравилась. Надо же тренироваться в описаниях, коль скоро мне шедевр катать выпадет. Нет, ну правда. Всё – Леннон так Леннон. Благо, на лица у меня память хорошая, а в пабликах о старом-добром роке фоток Битлов я видел дохуя.       Не спеша, словно я и вправду был не таким уж тупым в писательстве и конкретно в описании людей, я принялся за дело. Детские эмоции всё же претерпели некую эволюцию: мне теперь не казалось чем-то сверхъестественным то, чем я занимаюсь, а просто было приятно творить. Видимо, за годы учёбы я всё же перерос того мальчишку-себя и, вполне возможно, приобрёл не то чтобы талант, но хотя бы подобие его. В общем, мой бред теперь хоть и не казался мне гениальным, но и не выглядел, как в маминых описаниях, полным бредом. Помнится, лет в тринадцать я "заболел" этими описаниями внешности: актёры, футболисты и тру-рокеры были описаны мною во всех смыслах этого слова вдоль и поперёк, а "писательское эго" выросло до размеров слоновьей ноги. Ну тогда мать тоже не упустила случая указать мне на тщетность моих потуг, это да. Дойдя до описания гитары, я... Блять, счас вам станет смешно. Реально станет смешно. Дело в том, что описывая гитару, я вдруг дико захотел спать. Десять утра, дождик, сижу себе упражняюсь в описаниях, избавляюсь от стрессов – и вот! В общем, положил голову на руки и решил посидеть так минутку под стук капель о стекло, пока желание упасть и задрыхнуть не покинет моё бренное тело. И через эту самую минутку вскочил, как ошпаренный, потому что музыка в ёбаных, мать их, наушниках заглушилась другой музыкой над моим ухом! Не придя в себя, я реально чуть не херанулся в обморок, потому что в моей комнатушке три на четыре стоял самый что ни на есть живой Джон Оно Леннон с гитарой, описанной мной минутой ранее в чёртовом блокноте, и весьма натурально наигрывал долбанную "Oh my love". Понимаете, хотя вы совершенно точно не понимаете, что сказать, что я охуел – ничего не сказать. Я не знаю, как описать это чувство, пронзившее мою дятловскую душу, но пересрал я точно. Твою дивизию, потому что в моей однушке стоял великий рок-музыкант, откинувший копыта дохрена лет назад, и играл на своей чёртовой гитаре, которую Я описывал не исходя из оригинала, а КАК САМ ПРЕДСТАВЛЯЛ, то есть фактически это предо мной стоял чувак, вышедший из моей ручки! Или из головы. Или из воспалившегося мозга. Чёртова жара, чёрт, я окончательно спятил, слетел с катушек, ёбнулся или как это назвать? Писатель, мать твою. Меня снова охватил ужас.       Дождь продолжал накрапывать, Леннон пел, не замечая меня в принципе, а я пытался как-то привести мысли в порядок. Поддавшись исступленному ужасу первобытного человека перед богом грозы и молнии, я начал чёркать в блокноте, замазывая строки о музыканте и дожде, разрывая бумагу руками, ручкой и всем на свете, и только уничтожив несчастные страницы, буквально искрошив их, понял, что мои бредни исчезли. Музыка в наушниках продолжала играть, жара снова душила квартирку, муха продолжала биться в стекло. Совершенно ясно, что это был бред. Вот только человек я был такой, который склонен был скорее поверить в чудеса, чем в то, что съехал с катушек. Ибо долбанный дождь, мать его, оставил долбанные лужи, и если это можно было списать на совпадение, то появление музыканта у меня в доме явно не было в порядке вещей. Я задумался. Ужас и паника, как ни странно, ушли вместе с Ленноном и дождём, уступив место любопытству. Что бы это ни была за ебонтень, я, видимо, не так уж и безнадёжен. Вот только начинать стоило явно не с вызова духа великого Битла. Это ты, батенька, перегнул. Надо было таки писать про море. Или про гигантскую бабочку над городом. В конце концов, бред на то и бред, чтобы иногда становиться реальностью.