Understand, I'm just tired.

Расслабленность и безразличие к серому и жизни стали дурной привычкой. Что? Кто? Зачем? Сознание не воспринимало вопросов, зная, что ответы никому не нужны. Да и оригинальностью блистать они не будут. В современности нет ничего ярче потухшей искры, о блеске чистой монеты или далекой звезды можно забыть; единой отрадой и поистине сверкающей вещью оставалась музыка. Плейлист на тысячи песен в недешевом плеере составляли смысл жизни и ритм сердцебиения. Хотя о каком сердце может идти речь, если оно заменилось кровеносным насосом, а жизненно важные удары заменились басами в мультимедийных наушниках? Как много, и одновременно как мало нужно человеку для поддерживания жизни. Минимум: воздух, вода, еда, - могли удовлетворить только отшельников и неистовых монахов-одиночек, живущих взаперти в своих кельях. Но этому парню, кажется, и этого не нужно было. Целый час он непрерывно сидел в кресле, откинувшись на спинку, бессильно опустив руки вдоль ног и умерщвляя пространство впереди себя пустым, безжизненным взглядом. Равномерное и беззвучное дыхание, сопровождаемое едва заметным поднятием груди, время от времени прерывалось тяжелым, надрывистым кашлем. Порой даже казалось, что еще чуть-чуть и легкие окажутся наизнанку, прямиком перед глазами. Иногда пересохшие и бледные, как снег, губы шевелились, молча подпевая вокалисту. Мало кто знает, сколько текстов песен в этой темной головушке хранится, сколько строк выучено, сколько нот и переходов доведены до идеала, и сколько произведений юноша может прямо сейчас, на месте, пропеть с максимальной схожестью. Время неумолимо шло, двигало все вперед, и только парень стоял на мертвой точке еще с давних пор, закинув попытки столкнуть себя на другую, спасительную тропу, которая, может быть, вилась где-то внизу во тьме под острием кинжала, на котором балансирует эта личность. Раньше его мир складывался со стольких вещей и явлений, что он иногда и сам удивлялся, как все успевает и делает. Потихоньку вся вселенная начала опустошаться. Он и сам не знал, откуда начать отсчет своего самоуничтожения, где была эта тонкая граница между "Безопасная зона. Защита от РК" и "Вы вышли за пределы безопасной зоны. Спасайтесь, придурок". Возможно, это от небольшого просвета в строгом графике и море работы, когда он начал раздумывать на разные философские, психологические и личные вопросы, которые принесли лишь разочарование во всем, безразличность и нежелание жить, а возможно это какой-то кризис в его-то годах. Он нашел ответы на все свои вопросы, и только на этот он не мог ответить. Ненавязчивый, робкий и с повышенной самокритичностью, катастрофически заниженной самооценкой, он всегда думал, что никому не нужен, что всем мешает, что ничего не умеет и ничего не добьется. Отчасти это была правда, а отчасти он имел просто неимоверный потенциал, который порой бывает у таких гениев как Вильсон, да Винчи, Манджини. По крайней мере, ему это говорили все: от недавних знакомых до родных и близких независимо от их общественного положения. И вот день за днем его мир начал опустошаться, хотя он мог найти себе множество занятий, в голове начала точиться мысль о самоубийстве, засевшая так крепко, что и ломом не выбьешь. - Один я здесь у врат воздушных, страданья в сердце стеснены, и вижу как судьбе послушно года уходят, как и мы. Тихо, как молитва в Преисподнюю, хриплые слова вылетели с выдохом, и прикрытые веки подарили блаженную темноту глазам. - А ты знаешь... А ты знаешь, что я просто не хочу жить? Ты знаешь мое переменчивое состояние, - к этим словам не раз доходил разговор, и не раз эти слова просто оставались внутри парня. - Не злись на меня, пусть я именно этого и достоин, а не подавления твоей гордости. Твои слова, о моем игнорировании, не верны, а сказать такому человеку "отвали" я не могу по одной причине - ты стала для меня не другом, а хорошим знакомым. Друзей у меня нет, и не будет. Моя верная подруга - Апатия. Пойми. Ты ведь умеешь. И пусть я ленив, пусть мне некогда отвечать, но ты-то... ты-то знаешь, что я просто от всего устал. Ты все знаешь, но о кое-чем лучше даже не догадываться. Не копайся в себе, это приводит к потере интереса, который, как огонек на сильном ветре, моментами ярко разожжется к чему-то, но в итоге все равно погаснет. Тихий шепот, произносимый движением губ, не слышен даже парню. Он повторял эту речь каждый раз, когда видел ее, надеясь на ее понимание, потому как сказать это вслух приравнивалось к нанесению тяжелого удара этому человечку, искренне переживавшему за оболтуса. А сегодня, может поняв этот шепот, а может и нет, она разразилась целой тирадой, поэмой. Каждое слово, неохотно влетевшее в ухо парня, вылетело через второе. Понять все не составляло труда, но сил ответить и хотя бы изобразить эмоции не было. Точно так же, как и не было органа, которому можно было бы сделать больно режущими предложениями. Возможно, в глубине души... "А что такое душа? - промелькнула мысль, приглушенная монологом девушки. - У меня она есть, раз мне наплевать на всех, но только не на себя? Раз я кругом вру, чтобы меня просто пожалели, отговорили? Только пустоты дыр и тонкие нити благоразумия, но никак не душа". А девушка тем не менее все говорила. И только под конец ее длинной речи, внутри парня лопнуло что-то натянутое до предела. Что-то последнее, удерживаемое его здесь, на земле. И после таких ее слов он молча поднял усталый взгляд на нее. Ему стало совестно, даже как-то грустно. Но черствость души и потерянный интерес ко всему продолжали шептать: "Ты все равно не доживешь к празднику, ты умрешь, пустишь пулю в висок. Зачем давать призрачные надежды?" Что было на ее лице он не мог видеть из-за тумана, стоявшего в глазах. Но он чувствовал это ощущение, когда человек действительно переступает через свою гордость, только бы не потерять связь с пропащим. Последние силы собрались воедино, позволив приподнять тяжелую голову и, разомкнув сухие губы, протянуть: - Прости. Пойми. Прими. Он не так ценит свою гитару, как ее навязчивость, которая дает почувствовать свою необходимость. И пускай иногда на эту навязчивость нет ответа, но это лишь потому, что все и так предсказуемо, а говорить - нет сил. Парень умрет. Он этого хочет, этого ждет. Менее чем через месяц он это постарается совершить. Его мирок пуст и огромен, чтобы жить в нем в темноте без ничего, без никого. А вновь кого-то или что-то пускать туда уже нет надобности и желания. Остается только смириться, никто его не изменит.