***
Недолгое разбирательство близилось к концу. Бесстрастный и размеренный голос Намо перечислял длинный список проступков и прегрешений, начиная с самой клятвы. Ни один из тронов в Круге Судеб не пустовал — вопрос решался из числа наиважнейших. Зрителей, напротив, было не более трех десятков. Присутствовать за пределами Круга дозволено было каждому, но осмелились прийти немногие. Пришел Финарфин — хотел он того или нет, ему, как теперешнему правителю нолдор, было не отвертеться. Пришла Эарвен, царевна-лебедь — то ли для протокола вместе с супругом, то ли ради торжества над убийцами своих родичей-тэлери. Пришла Нэрданель и стояла изваянием, и обычный румянец на ее щеках лежал теперь кирпичными пятнами. Она не сводила глаз с двух оставшихся в живых ее детей, как будто надеялась насмотреться напоследок — но видела ли она их? Первые вести после веков неведения принес ей Финрод. Она узнала о своем вдовстве и смирилась с ним, поскольку ничего хорошего давно уже не ждала. Но сыновья ее, оказалось, были живы, и где-то в глубине ее души затеплилась надежда — теперь подрубленная под корень, быстро и жестоко. Пятерых приняло вечное ожидание, а двое — какими они вернулись, да и надолго ли? Жена Маглора пришла тоже, и вокруг нее отчетливо витало отчуждение, словно проклятие ее мужа переходило и на нее и могло заразить любого, оказавшегося поблизости. Маэдрос глядел сейчас прямо в лицо Короля Арды и думал о том, что уже было передумано тысячу раз. Не стоило поддаваться на уговоры. Решившись вернуть себе сильмариллы, следовало идти до конца. Но оказалось, что стоять против всего мира они были готовы только вдвоем — оставить против всего мира Маглора в одиночку он не смог. И он вернулся. Сдался сам и сдал сильмарилл. Считать ли себя клятвопреступником или просто не исполнившим клятву — такие тонкости Маэдроса не интересовали. Они ничего не меняли. Можно было утешаться тем, что по крайней мере, свою судьбу он встретит вместе с братом. А может, и этого утешения не было: Маглор временами терял сцепление с реальностью. Первые знаки этого показывались еще на корабле, несшем их в Благословенный Край. В Альквалонде Феанарионов встретили не как преступников, а как зачумленных. На них даже не решались смотреть прямо, тут же всякий раз отводя глаза. И хотя ничего дурного там не случилось, и никто не сказал им нехорошего слова ни прямо, ни за их спинами, но короткое пребывание в Лебединой Гавани только усугубило положение дел — отлучки Маглора из действительности становились все более далекими и долгими. Вот и теперь по лицу его, а более по отрешенному взгляду видно было, что мысли его опять ушли прочь странными путями, и скорее всего, он просто не воспринимает происходящее. Может, это было и к лучшему. Маэдросу вспоминались слова отца: «они и он одного рода». Если Намо умеет читать мысли, пусть вкушает от души. И сильмариллы лежали на небольшом постаменте перед Королем Арды, все три, и сияли ясным своим светом, совсем как в тот день, когда их создатель принес их сюда пред очи Варды Элберет; и вид их искушал протянуть к ним единственную руку и объявить их своими по праву, и так исполнить наконец эту неразрешимую клятву, хоть бы после этого камни сожгли его дотла. Раздался голос Манвэ: — Се мое решение. Но в приличествующую после того паузу внезапно вклинилось несогласным звоном: — Какие законы и какой толк дозволяют судить одним только обвинением без защиты?! Это было настолько диковинным, что никто даже не удивился. Невысокая фигурка в одежде с чужого, явно более внушительного плеча, стояла посередине расступившейся и без того немногочисленной кучки присутствующих, не решаясь взойти в Круг. Хоть выговор ее был чистый, оттенок кожи, карие глаза и иссиня-черные волосы, убранные в низкий пучок, показывали, что это одна из уманиар, неизвестно как попавшая сюда. На лицах валар не отразилось ни раздражения, ни недоумения, ни даже вопроса, как осмеливается она прерывать речь Короля Арды и по какому праву вмешивается в суд Стихий. Кто же в здравом уме скажет муравью: «уйди с дороги»?! — Хочешь ли ты свидетельствовать в защиту этих двоих? — певуче произнесла Варда. — Да, я хочу свидетельствовать. Один из недоприговоренных обернулся с некоторым любопытством. — Назови себя, — велел Намо. — Иннгвен Айвендэ из рода Кинн-лаи. — Что ж, если больше некому сказать слово в их защиту, пусть хотя бы мориквендэ делает это. Выйди вперед и говори. — Здесь будет услышан голос каждого, — сказала Ниенна. Аварэ вступила в Круг и, став напротив Намо и обращаясь к нему, заговорила так связно, как только умела. — В принесении клятвы обвинял ты, Владыка, говоря, что она дурна уже сама по себе — но разве нельзя кому-то клясться, хотя бы даже и именем Единого?! Нет в том преступления, и не запрещено это в мире. Обвиняешь ты в убийствах сородичей в Альквалонде и похищении чужих кораблей — оба эти дела беззаконные, в том нет спора. Но разве не сродникам убитых надлежит требовать цену крови, и владетелям кораблей — возмещения?! Да и ты уже вынес за это приговор много лет назад проклятием твоим — разве судят за одно дважды?! Назвал ты два других убийства сородичей, и это дела насилия, несомненно, — но не беззакония. Разве нет вины на тех, кто удерживает краденое от заведомых хозяев, точно зная, что владеет краденым?! Если же скажешь ты, что воздаяние оказалось несоразмерным проступкам, и не взыскивают за скарб плату кровью — пусть так. Но почему не умерил ты тяжесть сих дел делами другими, противоположными?! Внутри Иннгвен нарастало странное ощущение, что время уже на исходе. Едва слышно вздохнула Ниенна. — Те, кого обвиняешь ты, пришли в Эндорэ и долгие века защищали нас от вашего врага, и воевали с вашим врагом вместо вас в землях, которые вы оставили на откуп Моринготто — разве это ничего не стоит в глазах твоих?! Сокрушаешься ты о пролитой ими крови сородичей — но разве наша кровь, без всякой нашей вины проливаемая слугами Моринготто, была водой перед лицом твоим?! Они делали то, что должны были делать вы, и вместо помощи… — Довольно! — резко сказал Намо, подняв руку. Маэдрос едко усмехнулся: приговор был вынесен еще до начала судилища. Эту смешную маленькую ворону слушали только забавы ради и оборвали, как только ее слова перестали забавлять. Но и слова Намо пресеклись на этом. Цвет лучей солнца изменился. Изменились краски мира. Сильмариллы вспыхнули и приугасли снова. А потом появился свет. Никто не мог бы сказать, откуда он исходил и что служило его источником, но он был как будто со всех сторон, так что никакая вещь не отбрасывала тени, и вместе с тем он приближался. Свет, заключенный в сильмариллах, свет даже самих Древ, если кто-то еще помнил его, были только бледной копией, неумелой подделкой этого сияния. Свет такой яркости мгновенно выжег бы им глаза, испепелил бы любую плоть, но все смотрели на него совершенно спокойно и без всякого страха, и им казалось, будто это самая прекрасная вещь в мире, какую даже вообразить себе было нельзя. Манвэ поднялся со своего трона, ему последовали остальные валар. Через знание, отразившееся на их лицах, и эльдар поняли, что именно происходит здесь и сейчас. Об этом не говорило ни одно поучение, и ни в одном наставлении не было о том ни единого слова. С тех пор, как айнур спустились в мир, никто не ждал видеть это и даже не представлял, что это может означать, и почему так случилось, и возможно ли такое вообще — но это совершалось на их глазах. И когда свет заполнил собой все окрест от края и до края, зазвучал голос. И опять никто не смог бы сказать точно, слышит ли он его так, как прочие земные звуки, или же слухом души. — Дал Я вам мир, чтобы сойти вам в него, и наделил властью, чтобы обустроили его обиталищем для Детей Моих и управляли бы им для блага его. Но вы уклонились с пути и воссели в праздности, желая иметь все для себя и забыв, что вы только слуги, но не хозяева. Ясные слова ниспослал Я вам в наставление, но пребыли вы глухи. Еще знамение дано было вам, и се узрели вы, что Пламя Негасимое скрыто от вас, и свет иссякнул в руках ваших, и не можете творить его более. Но и тогда не образумились, упорствуя, и связывали и разрешали прихотью своей, и достигли в самообольщении своем предела. Ныне полна чаша до краев и переполнена, и мера будет отмерена. Исторгнитесь же! Сказанное обратилось в явь прежде, чем кто-либо сумел что-то понять, вернее, уразуметь, потому что оно было слишком немыслимым, чтобы осознать его. Настала тишина, такая мертвенная, какая была, вероятно, еще в Пустоте. Величественный Манвэ и пресветлая его супруга, могучий Ульмо, вечно-юная Вана, силач Тулкас, мрачный Намо — впервые Воплощенные узрели лицо Владыки Душ, и ужас был на нем — и остальные валар истончались, делались все более прозрачными, и наконец исчезли, истаяв невесомым дымком. Четырнадцать тронов остались пусты. Безмолвие и свет. — Одно только слово приму теперь. Какими речами говорить с Единым, и как обращаться к нему? Стоять ли, как прежде, или пасть ниц? Да и имело ли это значение, когда вся душа, какой была она сотворена и какой стала, со всеми ее движениями и побуждениями ныне как на ладони? Голос, полный отчаянного упования и пугающийся собственной храбрости: — Верни из вод морских Белерианд, Всеотец! Пусть мы найдем силы на все остальное! — Да будет! — словно пронеслось в пространстве, слышимое всем. И свет начал удаляться. Он не гас, он уходил, подобно тому, как уходит море при отливе, и они сделались как рыбы, оставленные на берегу в бессильной печали провожать взглядами такую прекрасную воду, не чая увидеть ее когда-нибудь снова. Не переговариваясь словом, в молчании, потрясенные тем, что видели и слышали, спускались они с Таникветиля. Иннгвен оказалась в самом конце и все более замедляла шаги. Мир плыл перед глазами, в голове отчаянным калейдоскопом переворачивались осколки мыслей. Она остановилась совсем, без сил опустилась на обочину дороги. Кажется, под руками была трава…***
Дней десять спустя с ней увиделся Финрод. Иннгвен, в косынке и фартуке, вышла во двор навстречу, радостно улыбаясь, поклонилась согласно обычаю. — Вот уж не думала я, что свидимся мы еще раз, да еще и в Закатном краю! — воскликнула она. — Ты опять помогаешь на кухне? — спросил он, глядя на ее обсыпанные мукой руки. — Да, господин. Это гораздо приятнее, чем отстирывать бинты, помогая целителям, и чем… — Иннгвен слегка запнулась, — чем многие другие занятия. Она отряхнула руки и фартук и оглядела Финрода снова, на этот раз более пристально. — Теперь ты не будешь сомневаться, что из Мандоса выходят в истинной плоти, — улыбнулся Финрод. — Теперь ты не скажешь мне, что я не видела света, — легко отозвалась Иннгвен. — Как раз об этом я хотел говорить с тобой. Иннгвен схватилась за голову в притворном негодовании. — И ты туда же, господин! Я и без того несколько дней не знала, куда мне деваться. На меня смотрели так странно, будто ожидали неизвестно чего. Но потом постепенно убедились, что я не более чем та, кем выгляжу, и оставили меня в покое. — Что-то похожее было и со мной, когда я вернулся, — припомнил Финрод. — Всем очень хотелось знать, как оно там. — И что ты отвечал им, господин? — В конце концов мне хотелось отвечать «попадете и узнаете». Они рассмеялись. Утро было чудесным и легким, таким замечательным, каких оба давно уже не видели. — Но все же, — попросил Финрод, — если у тебя есть время… Иннгвен, посерьезнев, машинально отряхнула руки еще раз. — Да, у меня есть немного времени. Но вряд ли я смогу что-то рассказать тебе. Ты ведь хочешь узнать все обстоятельства до мелочей? Финрод кивнул. — А мне трудно найти нужные слова и даже точно восстановить все в памяти. Несколько дней я не могла вспомнить, как я сюда попала, в какую сторону мне идти и самое мое имя. Даже это возвращалось постепенно. Лучше бы ты сам там был, господин, — добавила Иннгвен с сожалением. — Но теперь что об этом говорить? — В этом никто не виноват, кроме меня, — ответил Финрод. — Я понял, что не смогу присутствовать на этом судилище даже зрителем. Для меня это оказалось бы слишком тяжело, и я уехал. Наверное, это было малодушно. — Не мне о том судить, господин. И для меня было тяжело находиться там, а я ведь только посторонняя. — Однако же тебе достало смелости вмешаться с защитой. — Похоже, так думают все. Но тебе, господин, я скажу правду, — тут Иннгвен плутовато взглянула на него. — Не выдай меня при случае. Я и не думала никого защищать, намерения мои были совсем противоположными. Просто мне не хватило времени, чтобы целиком выполнить желаемое. — Конечно, твоя тайна будет сохранена, — поддержал ее тон Финрод, — но мне удивительно это слышать. Иннгвен сказала уже без прежней легкомысленности: — Это оттого, что ты рано покинул Внешние Земли, господин, и многого не видел. Здесь не нужно было ни смелости, ни дерзости. Достаточно было помнить. Солнце пригревало все сильнее, и собеседники перешли в густую тень ближайшего дерева. Там даже была скамья, но садиться Иннгвен наотрез отказалась, потому что стоит ей только присесть, и она заболтается на весь день. — Попробуй все-таки собраться с мыслями, — сказал Финрод. — Если не сейчас, то потом. Я был бы рад услышать твой рассказ. Ведь все поучения утверждают, что у одного только Манвэ достаточно сил говорить с Единым. И вот на глазах у многих с ним говорила Воплощенная, аварэ, кому… — Финрод замолчал, подыскивая слова. — Кому заказано даже входить в эту благословенную землю, — вывела его из затруднения Иннгвен. — Я знаю, каковы ваши поучения о нас. Тебе незачем стесняться того, что придумал не ты. По молчаливому согласию они оставили эту сомнительную тему. — Это означает, — продолжил Финрод, — что какая-то часть поучений ошибочна, и я не знаю, какая именно и насколько. Может быть, все даже вовсе не так, как нам представлялось. И, прежде чем размышлять о следствиях, я ищу хотя бы причины. Иннгвен кивнула, соглашаясь. — Я тоже ищу их, господин. — Давай начнем с тебя. Ведь случилось все после твоих слов. Иннгвен мотнула головой так резко, что концы косынки чуть не попали ей по лицу. — Причина не может быть во мне. Посуди сам, господин: кто я в этом мире, чтобы из-за меня делались такие дела?! — Но это случилось. — Я не знаю, отчего это вышло. Как бы там ни было, господин, если Единый всемогущ, он не может быть связан ничем, кроме собственных желаний, и если он кому-то является или с кем-то говорит, причиной тому не чьи-то заслуги и достоинства, сколь бы велики или малы они ни были, но только одно желание Единого. — Ты говоришь очень убежденно, — заметил Финрод. — У меня было время подумать. Я пришла незваной в чужую землю, выскочила вперед всех среди чужого народа и самочинно заняла чье-то место, мои слова были своекорыстны, и я ищу себе оправданий. — Но Единый принял твои слова. — Меня это не очень убеждает, господин. Ваши поучения правы в одном: авари в самом деле из другого теста, нежели вы. — Признаюсь тебе, — задумчиво начал Финрод, — когда я услышал эту историю, я невольно попытался представить, что сделал бы я, окажись на твоем месте. Первым моим побуждением было бы попросить исцелить Арду, но ведь это было бы невероятной наглостью. Тогда вместо этого я бы просто спросил, будет ли Арда исцелена и когда это случится, но что дал бы ответ на мой вопрос и чему бы он помог? Потом я подумал, что попросил бы вернуть время назад, когда еще сияли Древа, а Моринготто только замышлял свои планы, чтобы мы могли попытаться что-то изменить, но увидел, что и это было бы глупо, ибо я всего лишь обменял бы нечто определенное на нечто неопределенное. Так что, будь вместо тебя я, Единый до сих пор ждал бы ответа. Видишь, твое своекорыстие еще не худшее из возможного. — Ты умеешь находить утешение, господин, — мягко сказала Иннгвен. — И, наверное, оно мне пригодится. Но, может быть, причина лежит на поверхности и заключена в переполнении меры? И последняя капля упала именно там и тогда? По лицу Финрода словно прошла тень. — Если так, то ты понимаешь, что из этого следует? — Конечно, господин. Но меня это не смущает так, как тебя. — Я предпочел бы поискать других объяснений. Хотя причины может не быть вовсе. Ибо всемогущество Единого исключает его из круговорота причин и следствий. — В таком мире было бы очень неуютно жить, господин. — Аварэ это смущает больше, чем меня? Иннгвен посмотрела на солнце и усмехнулась. — Мы говорим умные речи о том, в чем оба не смыслим, а у меня тем временем тесто, должно быть, давно убежало из кадушки. Финрод поднялся со скамьи. — Тогда расскажи, пусть даже очень коротко, какие пути привели тебя сюда. Хотя с этого, конечно, мне надо было начинать. — Пустяки, господин, — отмахнулась Иннгвен. — Каждому нравится сначала говорить о том, что ему более интересно. Но в начале этих путей было плохое время, и я пока не хочу вспоминать его даже здесь. В воспоминаниях действительно было мало приятного. Весь знакомый Иннгвен мир вдруг стал морским дном; ей самой посчастливилось выбраться на сушу. Поначалу она не могла найти вообще ни одной живой души, только море прибивало к берегу останки тех, кому повезло еще меньше, чем ей. Той ночью Иннгвен обрадовалась бы и звукам орочьих голосов, и даже волчьему вою, ибо как ни убеждала она себя в обратном, ей казалось, что она осталась последней из живущих в Арде. С рассветом она пошла по взморью куда глаза глядят. Спустя время она начала встречать других квенди, таких же потерянных, как она сама, и сколько-то эдайн, но, как ни старалась, не смогла отыскать никого из тех, кого знала раньше. Разыгравшийся через неделю шторм очистил воздух от запаха тления, забрав с собой мертвые тела, которые никто не мог похоронить, потому что нечем было копать могилы. На этих обломках берегов делать было совершенно нечего, и все, кто мог и хотел, перебирались на ту сторону гор — Эред Луин, Иннгвен наконец-то вспомнила это название. И теперь, когда она ясно представляла себе свое местонахождение, случившийся потоп ужасал еще больше. Но Иннгвен осталась. Она не хотела уходить. Слева от нее маячили чужие невысокие горы, а справа под морской водой лежала земля, которую Иннгвен за долгие века привыкла считать своим домом. Орки тоже попадались на ее пути, но бед оттого не приключалось. Вернее всего, Иннгвен спасала от больших неприятностей внешность, резко отделявшая ее от заклятых орочьих врагов, и умение говорить на одном с орками языке тоже служило свою службу. Гораздо более Иннгвен опасалась встреч с эдайн. И в самом деле, именно из эдайн был тот настоящий безумец, должно быть, повредившийся рассудком от пережитого, который напал как-то раз на нее в прибрежном лесу, и только случайные на тот момент попутчики Иннгвен упокоили его, иначе там бы и завершилось ее странствие. В конце концов, спустя сколько-то месяцев скитаний уже изрядно смахивающая на призрака Иннгвен прибилась к нолдор, к тем из них, которыми предводительствовали Феанарионы — те, которые еще оставались в живых. Иннгвен, конечно, не была знакома с двумя братьями — кто они и кто она? — но знала о них. О них все знали. Они умели поддерживать вокруг себя некую устойчивость, а среди окружающего хаоса и неустройства не было ничего ценнее, и Иннгвен вцепилась в этих окаянных, как репей в собачий хвост. Впрочем, у нее были основания полагать, что от нее тоже есть какая-то польза, и во всяком случае, она обладала умением не мешать и не путаться под ногами. Так Иннгвен и приплыла в Аман. Уже в дороге она поняла, что ею двигало желание хотя бы взглянуть в лица Стихий Мира. Утонувшая земля стояла перед ее мысленным взором. Такого не должно было быть, нельзя было так делать. В пути, как и до того, по своему обыкновению, она внимательно слушала слова других, но сама более молчала, нежели говорила, разве только иногда задавая вопросы. В Благословенном Крае, несмотря на свою инородную внешность, Иннгвен не обращала на себя ничьего внимания — временами бытие незаметной маленькой аварэ случалось очень кстати. Видимо, ее считали кем-то вроде прислуги, поэтому не задержали на Тол Эрессеа, и вслед за двумя проклятыми братьями она оказалась там, где оказалась, а оттуда было недалеко и до Круга Судеб. — Мне не хочется вспоминать об этом, — повторила Иннгвен. — Из всех, кого я знала до потопления Белерианда, ты единственный, господин, кто встретился мне после этого, потому я и болтаю с тобой, забыв о вежливости и обычаях, хоть и не должна была. — Здесь уже не так важно, кто кем был в Эндорэ, — сказал Финрод. — Тебе здесь нравится? — Да, но все же моя земля за морем. Я подожду, пока туда не захочет вернуться кто-нибудь из них, — Иннгвен показала в сторону дома, — ведь когда-то это непременно случится, и, может быть, скорее, чем все думают. Ведь теперь все по-другому. А до тех пор я надеюсь быть здесь. Я все-таки больше никого тут не знаю, и я благодарна им за гостеприимство. Я делаю то, что мне по душе, и от меня есть польза — что еще мне нужно? А как живешь ты, господин? — Скоро я собираюсь объявить о помолвке. — Быстро же ты нашел свое счастье, — заметила Иннгвен с лукавством. — Она ждала меня все эти годы и дождалась. — Тогда это еще прекраснее, господин. Я рада за тебя и за твою нареченную. Наступила пауза. — Вернутся ли Стихии когда-нибудь обратно? — Не знаю. Но нужны ли они теперь, когда есть это? Они оба перевели взгляды на прекрасно видимую отсюда Ойолоссэ. Вершина Вечно-белой Горы продолжала сиять ровным немеркнущим светом. — Ты думаешь, этот свет — это… — Я думаю, это присутствие, господин.