После пламени

Аллен Уолкер сбегает из Ордена во второй раз спустя полтора месяца после того, как небо обрушилось. Сбегает без денег и вещей, едва смолкают последние похоронные марши, и на сверкающие серебряной Розой Ветров гробы опускаются последние горсти мерзлой осенней земли. В этот раз за ним даже нет погони — хотя кому он теперь такой нужен, без Чистой Силы, без Ковчега и даже без Ноя внутри? Победил Тысячелетнего графа, молодец, прими нашу благодарность, более в твоих услугах мир не нуждается. Иногда, когда Аллену становится особенно тяжело дышать, Линали мягко берет в свою ладонь его левую — новую, со светлой кожей и слегка отросшими, непривычно ломкими ногтями — ласково улыбается и говорит, что Аллен спас весь мир, и ему не за что винить себя. Аллен видит, как опухли и покраснели ее глаза — теперь Линали не показывает другим своих слез — и молчит в ответ, до боли сжимая кулак на правой руке, так сильно стискивая пальцы и напрягая мышцы, что шов на предплечье снова расходится, и свежая повязка окрашивается темно-бордовым. Спас весь мир, а ее брата — не спас. *** Аллен продолжает идти вперед, как и завещал ему Мана — уже по инерции. Мана умер во второй раз, сгорел заживо в благословенном и беспощадном пламени Сердца, забрав с собой своего возлюбленного брата и все осколки памяти Ноя, а Аллен, так и не научившийся жить без его проклятого завета, все так же идет вперед; нет, бежит вперед — бежит, словно обезумевший раненый зверь, бежит через всю Европу, пытаясь убежать как можно дальше от той всепоглощающей пустоты, что разверзается в груди всякий раз, когда он в который раз произносит одними губами очередное имя. Миранда Лотто. Эмилия Гелмер. Говард Линк… Их еще сотни — они выбиты изящным почерком там, на серебряных плитах в Зале памяти — и, кажется, Аллен физически не должен помнить их все, но он все же помнит. Аллен боится, что если он забудет, то больше помнить будет некому. Аллен пытается заставить себя поверить в то, что должен продолжать жить ради того, чтобы помнить всех их. Всех тех, кого он не смог спасти. Когда Канда, провалявшийся две недели в коме на соседней больничной койке, наконец приходит в себя, то говорит раздраженно, что Аллен — наивный идиот, и невозможно спасти всех, потому что это, черт побери, хренова война, и ради победы всегда приходится чем-то жертвовать. Мысль о том, что он практически повторяет собственные же слова, сказанные почти три года назад, заставляет Аллена улыбнуться в первый раз с того дня, как Коронованный клоун рассыпался в его руках звенящей серебряной пылью. Словесный оборот «вырвать из сердца» внезапно обретает смысл. Аллен останавливается только в Швеции, прогоревший дотла и рассыпающийся на куски угольной крошкой. Ему нравится Север, нравятся холодные брызги с моря и вежливые светловолосые люди с обветренными лицами, улыбающиеся ему при встрече. Аллен снимает за гроши крохотный домишко на берегу, неподалеку от рыбацкого городка, устраивает на улицах представления для детей и пытается снова научиться видеть в людях обычных живых людей, а не переродившиеся из мертвых дьявольские машины. Ватикан находит его удивительно быстро; Аллен пересылает конверт со своей компенсацией семье Джонни, даже не распечатав, а потом сидит всю ночь за шатким столом на кухне, слушает ласковый шелест волн, набегающих на белый песок, и ждет, пока за ним придут. Никто не приходит ни на следующий день, ни через месяц. В пустом и продуваемом всеми ветрами доме ему чудовищно одиноко, и Аллен скучает по Тиму, как никогда. О том, что ему исполнилось девятнадцать лет, Аллен вспоминает только через неделю после этого. *** Канда находит его в середине зимы. Аллен просыпается посреди ночи от того, что кто-то яростно ломится в его входную дверь, и успевает взять нож и босиком спуститься по лестнице до середины пролета, пока из-за двери не раздается крепкий отборный мат и разъяренное: «Ублюдочный стручок, мать твою, если ты сейчас же не откроешь дверь, я заставлю тебя сожрать тот сугроб, которым меня здесь уже замело!». Аллен думает, что, наверное, вид у него на редкость нелепый, пока он стоит в трусах и с ножом в руке, лохматый со сна и осоловело хлопающий глазами, пока Канда прислоняет Муген к стене, скидывает потрепанное пальто и стряхивает облепивший волосы снег. Канда, похоже, думает так же, потому что когда он раздевается и поворачивается к Аллену, то смотрит на него почти что насмешливо, вздернув вверх тонкую бровь, а потом ухмыляется. — Что, я даже приветствия не заслужил? Аллен моргает и чуть было не почесывает затылок кончиком ножа. — Привет. — Шпендель, ты что, отморозил здесь последние мозги? — осведомляется Канда заботливым тоном человека, который общается с умственно отсталым. Аллену непривычно видеть его в растянутом свитере и штанах с заплаткой на колене. — Я пытаюсь понять, снишься ты мне или нет. Полагаю, все-таки не снишься, потому что во сне ты не стал бы вести себя, как мудак. Канда фыркает: — Ну, если мое общество тебя так не устраивает, можешь попробовать выставить меня за дверь. Они смотрят друг на друга с добрую минуту, словно выжидая, кто первый даст слабину. Аллен сдается, когда наконец замечает, что Канда промок насквозь от пота и снега, а от ледяного ветра щеки у него такие красные, что кажется, будто он от души натер лицо свекольным соком. — Я нагрею воды для ванны. — Захвати по дороге что-нибудь пожрать. И хотя Аллен уже почти окоченел, стоя практически голым возле входной двери, за которой завывает суровая северная метель, в груди у него разливается неуместно жаркое густое тепло. *** — Почему ты здесь? В зубах у Канды зажата пара запасных гвоздей, но он все равно умудряется издевательски хмыкнуть. Они заделывают дыру в крыше над второй спальней. Канде не особо удобно спать на крохотном диванчике возле камина, согнувшись в три погибели, но и просыпаться от того, что на лицо капает вода с чердака, ему тоже не то чтобы шибко хочется. Плотник из него откровенно паршивый — маршал Тидолл больше волновался за французское произношение, нежели за умение чинить крыши — но левая рука Аллена еще не достаточно окрепла для подобной работы, так что он подает Канде гвозди и доски, пока тот, усевшись на край водостока, кое-как заколачивает пробоину, пытаясь не угодить молотком себе по пальцам. — Мне казалось, что ты отучился задавать глупые вопросы. — Мой вопрос не глупый. Канда прищуривает глаза и внимательно смотрит Аллену в лицо, будто ища подвоха или пытаясь удостовериться в его серьезности, а потом поджимает губы в тонкую нить и отвечает: — Потому что больше идти мне некуда, тупица. Аллен роняет доску углом себе на ногу и воет от боли, и Канда с явным удовлетворением тянет: «Так тебе и надо», за что немедленно получает конопаткой промеж глаз. У Аллена много пороков, и ностальгия в том числе: он убеждается в этом, пока они с Кандой вдохновенно мутузят друг друга кулаками, как в былые времена, катаясь по полу чердака и сшибая на ходу весь хлам, накопившийся здесь за годы от других жильцов. Когда Канда, обустраиваясь в комнате, разбирает свои немногочисленные пожитки, Аллен случайно замечает потрепанный альбом с рисунками маршала. У него болезненно тянет под ложечкой. *** Канда рассказывает ему о том, что случилось в Ордене с тех пор, как Аллен сбежал оттуда во второй раз. При последней встрече с Лувеллье, Канда избил его так старательно, что бывший инспектор теперь вынужден носить вставные зубы (Канда попросту выбил ему почти все собственные). Он пытался затащить Канду под трибунал за покушение на жизнь члена руководства Ордена, и от суда Канду спас только чин — кардиналы не посмели поднимать руку на одного из двух выживших маршалов. Во время рассказа он даже не пытается выглядеть хоть немного менее самодовольным. Ривер уплыл в Австралию, забрав с собой Бриджет и еще с десяток уцелевших из научного подразделения. Орден восстанавливают. Правительство успокаивает испуганных людей. Все учатся жить заново. Лави, теперь занявший место Историка, отправился писать свою летопись, продолжив дело сотен Книгочеев, что были до него, и Линали ушла вместе с ним — теперь, когда не было никого, ради кого ей стоило бы остаться. Клауд уехала в Германию, забрав Тимоти с собой: он слишком мал, чтобы жить самостоятельно, а переехавший на новое место приют Хёрста был уничтожен во время наступления Графа. Восставший из мертвых Кросс, спасший под шумок своего непутевого ученика, снова как в воду канул, при этом — здесь Канда усмехается — прихватив с собой на память из Ватикана украшенное рубинами и изумрудами распятие из чистого золота, привезенное, по слухам, еще крестоносцами из самого Иерусалима. Аллен давится сыром и смеется, стараясь лишний раз не думать о том, что их осталось всего шестеро. Канда, похоже, замечает, как тускнеет подернутый свинцовыми тучами взгляд, и когда его ладонь касается руки Аллена, голос звучит жестко и твердо. — Если бы не ты, не осталось бы никого. Напоминай себе об этом почаще. Канда никогда не лгал Аллену, и поэтому Аллен верит ему сейчас. Они целуются в первый раз спустя четыре месяца, Аллен чувствует теплое дыхание на своих губах и запах мыла от тяжелых волос. Ему становится легче. *** Канда не знает, как это — жить в мире, в котором нет войны. Канда вырос на этой войне, и теперь он чувствует себя растерянным ребенком, который оказался брошенным в одиночестве в центре огромного незнакомого города. Вместо каменных стен Ордена — деревянный дом возле моря, вместо миссий и поисков Чистой Силы — монотонные будни и протекающая крыша, вместо уничтожения акума и сражений с Ноями — попытки избавиться от обнаглевшей крысы, которая повадилась подгрызать мешок с пшеницей. Аллен хочет научить Канду жить так, как живет любой человек, не просыпающийся ночами от малейшего шороха и не хватающийся молниеносным рывком за стоящую возле постели катану. Вся загвоздка лишь в том, что Аллен не уверен, помнит ли сам, каково это — жить без войны. Под матрасом у него так и лежит острый разделочный нож. Аллен старается вычеркнуть из своей жизни время «до Ордена» — теперь, горькая истина окрашивает его багряным, и Аллен изо всех сил пытается забыть, выцарапывая воспоминания ржавым гвоздем. Аллен не верит чудовищной правде до сих пор — не желает, отказывается — но боль под ребрами, опаляющая грудную клетку всякий раз, когда он видит в кошмарах лицо своего приемного отца, посаженное на тело Тысячелетнего графа, заставляет его поверить. Нити, связывавшие Аллена с прошлым, давно истлели в святом огне, который сжег дотла все, во что он некогда верил. Аллен не знает, как строить жизнь на пепелище — но ему придется научиться, иначе все, отдавшие свои жизни за него, погибли напрасно. А еще потому что Канда останется совершенно один, если Аллен не справится. *** Магия семьи Чан рассыпалась в прах вместе с исцеляющим амулетом, превратив Канду в обычного человека и оставив на месте татуировки лишь уродливый рваный шрам. То, что пустяковый ожог от сковороды заживает неделю, приводит Канду в полнейшее недоумение, а Аллен периодически с криками забирает у него ножи и прочие острые и колюще-режущие предметы, опасаясь, что в один не особо прекрасный день Канда отрежет себе палец, попытавшись приготовить омлет — просто потому что ему и в голову не приходит быть осторожнее. Однажды Канда просит постричь его отросшую челку, и даже не особо злится, когда Аллен дрогнувшей рукой снимает практически добрую половину с правой стороны. То, что волосы не отрастут к утру, до Канды доходит спустя пару часов, и весь остаток дня Аллен проводит, запершись в подвале и размышляя о смысле выражения «нелепая смерть». Канда не может привыкнуть к тому, как тяжело оказывается вставать в пять утра, не может понять, почему его так мучает отдышка спустя всего лишь час бега, и не может смириться с тем, что больше не способен полноценно существовать несколько дней на одном куске хлеба и стакане воды. Когда Аллен обнаруживает его ночью на кухне с кружкой молока и сэндвичем с яйцом и беконом, Канда почти меланхолично отмечает, что «Человеческое тело — это полный отстой» и продолжает жевать. С распущенными волосами, голыми ногами и в простой кофте с длинным рукавом Канда выглядит неожиданно по-домашнему. Аллен никогда бы не подумал, что однажды будет посреди ночи набивать желудок на пару с Кандой, и уж точно не предполагал, что это окажется весьма… романтично? *** Аллен не знает, что сложнее — жить без Чистой силы, или свыкнуться с мыслью, что теперь нужно учиться жить без нее. «Она вернется, когда настанет время для следующей битвы», — таков был вердикт верховных маршалов. Аллен понимает, что не проживет три сотни лет — откровенно говоря, он и до сорока-то вряд ли дотянет, равно как и Канда, и все благодаря той самой Чистой Силе. То, как Аллен почти завидует Канде, потому что его-то Муген неведомым чудом уцелел (пусть теперь это всего лишь обычная катана), напоминает какую-то извращенную пародию на привязанность, но Аллен действительно скучает по Коронованному клоуну, от которого у него не осталось практически ничего. Если, конечно, не считать тянущийся через все тело широкий рубец и бьющееся в груди живое сердце, в котором не осталось и следа от прогрызенной тизом дыры. *** Очередной приступ судорог настигает Аллена в начале февраля, когда он делает на кухне чай — они с Кандой только возвращаются домой с затяжной тренировки на безлюдном холодном пляже. «Организм перестраивается на полноценное функционирование без паразита, это временно» — так сказали ему в научном отделе. Чашки с грохотом разбиваются, расплескивая кипяток по деревянному полу, а побелевший Аллен оседает на пол, сгибаясь пополам и прижимая левую руку к телу. Боль такая, словно кости с мясом вырывают из суставов; Аллен чувствует, как их раздробленные осколки выходят сквозь плоть наружу, вспарывая на своем пути мышцы, связки и сухожилия, и сквозь мучительно-кровавую пелену перед глазами и собственный надрывный вой Аллен не сразу разбирает крик Канды, вбивающийся гвоздями в его черепную коробку. «ГДЕ ЛЕКАРСТВО?!» Аллен произносит: «В ванной» одними губами, бескровными и сухими, и медленно оседает на пол всем телом, уже не слыша топота Канды. Деревянный пол встречает его лицо приятной прохладной, Аллен сворачивается в позе эмбриона и проваливается с головой в вязкое болото, пытаясь спрятаться от боли в густой ядовитой трясине. На какое-то время он забывает, как дышать, и мир вокруг него оплывает, подобно свече, окрашиваясь густой багряной чернотой; грудь стискивает стальными обручами, и он задыхается. Проходит, наверное, целая вечность, прежде чем боль начинает отступать — медленно, неохотно, агонизируя невыносимыми вспышками муки — и Аллен не смеет делать глубоких вдохов, пока она, наконец, не успокаивается полностью. Когда мир постепенно начинает обретать свои очертания, он бросает быстрый взгляд на руку — кожа все та же, светлая, тонкая и не вспоротая осколками костей — а потом замечает напротив обеспокоенные глаза взмыленного Канды. В руке у него пустой шприц. Канда помогает ему подняться и сесть, привалившись спиной к двери кухонного шкафчика. — Ты как? — Нормально, — сипит Аллен в ответ — голос он явно сорвал. Дышать ему все еще тяжело, голова слегка кружится от резкого переизбытка кислорода, и Аллен закрывает глаза, правой рукой убирая с лица прилипшие ко взмокшему лбу волосы. — Как ты колол себе лекарство, пока был один, если тебя так скручивает каждый раз? — вдруг тихо спрашивает Канда, и вместо ответа Аллен может только отвернуться, по-прежнему не смотря ему в глаза. Желание Канды врезать Аллену в челюсть буквально витает в воздухе, и тот даже стискивает зубы крепче, чтобы напряженные мышцы не дали кулаку Канды ее сломать, но его так и не ударяют. Канда встает на ноги — Аллен слышит его шаги, звон посуды и шум текущей из крана воды, а потом чувствует прикосновение холодного стекла к губам. — Пей, придурок. Стакан Аллен все-таки берет. Пока он жадно глотает ледяную воду, Канда убирает осколки кружек, выбрасывает пустую ампулу от противосудорожного и садится рядом. Аллен кладет голову Канде на плечо, и они сидят так, пока за окном не начинает смеркаться. *** — Надо найти работу. Аллен заявляет об этом Канде, когда они сидят на крыльце дома поздним мартовским утром. Весна выдалась ранняя, и снег уже начал таять; с моря тянет солью, и на деревьях вокруг дома набухают первые почки. Канда читает, привалившись плечом к опоре крыльца — отросшая челка лезет ему в глаза, и он раздраженно сдувает ее с лица, не отрываясь от книги. Кажется, это учебник шведского. Канда даже не обзывает его идиотом, а просто молча кивает в ответ, поддерживая идею — Канда всегда понимал Аллена, не нуждаясь в лишних пояснениях, и это одна из тех вещей, за которые Аллен особенно ему благодарен. Нет, средств к существованию более чем хватает — Орден продолжает выплачивать им «военную пенсию», и даже несмотря на то, что Аллен все так же отправляет свои деньги семье Джонни, жалования Канды более чем достаточно для безбедного существования (теперь, когда апостолов Бога осталось всего шестеро, Ватикану совсем нетрудно быть щедрым) — но они оба не привыкли жить, когда у них обоих слишком много свободного времени, а апатия и бездействие погружают в мерзкое состояние болезненного полусна-полубодрствования, доводя до такого отчаяния, что от него хочется лезть на стену. Работа отвлекает, не позволяя гложущей кости тоске взять верх, так что когда Аллен приводит себя в самый приличный вид, на какой только способен, и отправляется в город на поиски работы, Канда идет вместе с ним. Аллена берут крупье в небольшой игорный дом в центре города. Управляющий сперва недобро косится на седые волосы и причудливый шрам через все лицо, но когда Аллен, играючи, обводит его в покер за несколько минут, тот растягивается в радушной улыбке и предлагает выйти на работу завтра же вечером. Канда умудряется наняться подручным в цветочную лавку. Общаться с цветами ему приятнее, чем с людьми, девушки (и некоторые из молодых людей) готовы потратить все деньги на гортензии и пионы, лишь бы полюбоваться на Канду еще хоть раз, а Аллен изрядно веселится, когда однажды слышит в баре, как рыбак жалуется приятелю на смазливого цветочника, глазеть на которого бегает его жена. Однажды ему даже хватает наглости прийти в лавку средь бела дня, купить алую розу и там же подарить ее Канде (в белой форменной рубашке и с низким хвостом, перевязанным голубой лентой, он выглядит действительно очаровательно). Выражение его лица в тот момент Лави сравнил бы с видом на редкость тупой золотой рыбки. *** В начале апреля Аллен в очередной раз просыпается ночью от судорог. Канда делает ему укол и лежит рядом всю ночь, а ближе к рассвету засыпает, привалившись щекой к плечу Аллена. Следующим вечером он забирается к Аллену под одеяло прежде, чем тот успевает удивиться, и стягивает рубашку, отрезая короткое: — Вякнешь хоть слово — убью. Они уже давно выяснили, что секс — это прекрасный способ выплеснуть накопившиеся эмоции и снять сковывающее напряжение. Аллен понимает, что секс может быть еще и лекарством, совершенно неожиданно для самого себя — в тот момент, когда первый раз за многие недели ощущает под руками трепетный жар чужого тела. Волосы Канды разметались по подушкам потоками вороненого шелка, и когда Аллен запускает в них пальцы, запечатлевая поцелуй на том месте, где бьется между ключицами вена, Канда закрывает глаза, и его ресницы дрожат. Аллен входит медленно и осторожно, и все эти растянувшиеся на бесконечность мгновения Канда смотрит ему в глаза. Глаза у него синие, словно море, бьющееся о скалы штормовыми волнами, и сам Канда — бескрайний океан полуночной лазури, в котором Аллен тонет, даже не пытаясь сопротивляться несущему его течению. Это иначе. Не так, как прежде. Аллен не знает, в чем дело — в том ли, как чисто звучит голос Канды, надломленный наслаждением, или же в том, как он тянет Аллена к себе, заглушая поцелуем собственный вскрик — но когда Канда со сдавленным стоном запрокидывает голову назад, цепляясь пальцами за взмокшие плечи Аллена, и разводит колени шире, впуская его глубже, Аллен осознает кое-что важное. Здесь, вдали от вдавливающих в землю стен Ордена, ничто не мешает дышать свободно. Воздух здесь такой горячий и тяжелый, что обжигает легкие, и когда Аллен вскрикивает, теряя себя в водовороте ощущений, ему кажется, что они вот-вот сгорят от его ослепительной чистоты. Аллен зарывается лицом в волосы Канды — они пахнут морем и ветром. Спустя семь месяцев, слушая, как мерно и спокойно бьется сердце Канды, Аллен в первый раз благодарит небеса за то, что ему позволили выжить. За то, что им обоим позволили выжить. *** Кошмары уже давно превратились в привычную обыденность, разница лишь в количестве смертей и меняющихся калейдоскопами ночь от ночи лицах. Аллен смотрит, как Сумана пожирают тизы, чувствуя крепкий привкус крови и пепла на языке, пытается зажать руками огромную рваную рану на животе Джонни, не видя сквозь бьющую толчками кровь собственных ладоней, и с криком просыпается, когда поднимает голову и видит в зеркале рыжеволосого мужчину в круглых очках. Неа пытался разрушить барьер, отделяющий Аллена нынешнего от воспоминаний Аллена прошлого, чтобы хлынувшая безудержным потоком память затопила его рассудок и лишила возможности бороться. Неа не успел закончить начатое — но это не мешает Аллену подскакивать ночами в холодном поту и практически маниакально следить за тем, чтобы волосы не отрастали ниже плеч. Как и полтора года назад, стоящий у постели Муген вселяет в Аллена ощущение уверенности. Как и полтора года назад, Канда нависает над ним, внимательно смотрит в глаза и твердо произносит: — Ты — это ты. Эта тварь умерла. Все эти твари теперь мертвы. Аллен находит Бога в уверенных и надежных прикосновениях сильных рук Канды. Бог умирает каждый раз, когда с криком просыпается не Аллен. В начале лета Аллен выныривает из ставших почти ласковыми объятий липкого ужаса и понимает, что у него замерзли ноги. Он с трудом разлепляет глаза и видит, что одеяло свалилось на пол, ветер треплет светлые занавески на приоткрытом окне, а вторая половина кровати пуста. Он ждет какое-то время, слушая стрекот сверчков на улице, а потом заматывается в одеяло и идет искать Канду. Он находит его, сидящим в одних штанах на ступеньках веранды, и опускается рядом, плотнее закутываясь в одеяло — на улице довольно прохладно. — Кошмар? Канда качает головой, по-прежнему смотря себе куда-то под ноги, и в горле у Аллена застревает тугой комок горечи. — Алма? Канда кивает все так же молча, и Аллен действительно не знает, что ему ответить — потому что, в сущности, что он может сказать? Аллен ненавидит чувствовать себя беспомощным, но все, что Аллен может — это просто быть рядом и хотя бы не мешать. Они продолжают сидеть на ступеньках, слушать рокот моря и шелест изумрудной листвы раскидистого бука, а к тому моменту, когда Канда вдруг начинает говорить, Аллен уже успевает изрядно продрогнуть. — …Тебя когда-нибудь рвало карамелью и рисовыми пирожными? Несколько мгновений Аллен думает, что это — самая нелепая из всех вещей, какие он когда-либо слышал от Канды, а потом Канда начинает рассказывать ему об Алме. Аллену кажется, что он уснул на крыльце, и это все ему снится, но слушает историю о том, как Юу и Алма оказались на больничных койках с сильнейшим отравлением, потому что перед новым годом на кухне приготовили чертову кучу сладостей для празднования, а им хватило ума пролезть туда посреди ночи, украсть столько, сколько они смогли унести, а потом до самого утра набивать себе животы, и даже исцеляющим татуировкам потребовалось время, чтобы совладать с токсинами, потому что их желудки абсолютно не были готовы к подобной атаке глюкозой. Аллен думает, каково это — когда тебя тошнит наполовину переваренным печеньем, и смеется себе под нос, наконец-то понимая, почему Канда так ненавидит сладости. Канда говорит и говорит, почти захлебываясь словами и давая волю воспоминаниям, которые он держал внутри годами. Аллен видит, как влажно блестят его глаза, и даже не пытается вытереть льющие ручьем собственные слезы, то смеясь над рассказом, то замолкая вместе с Кандой и опуская взгляд. Когда Канда наконец замечает, что Аллен насквозь замерз, небо уже подергивается нежной дымкой ализаринового рассвета, и слышно, как начинают петь птицы. — Вы с ним поладили бы — он был такой же идиот, как и ты, — с усмешкой говорит Канда. Уже в постели, крепко обнимая уткнувшегося носом ему в плечо Канду, Аллен вдруг сквозь сон осознает, что сегодня шестое июня. *** Аллену случается заменять напарника в выходные — поэтому теплым августовским вечером воскресенья он завязывает на шее алую бабочку и смотрит на то, как методично Канда пересаживает цветок из горшка на клумбу. Канда и сам — цветок: наверное, поэтому под его руками небольшой круг земли, окруженный натасканными Алленом с пляжами гладкими камнями, цветет так пышно, что проходящие мимо люди часто заглядывают через калитку, чтобы полюбоваться на яркие пеларгонии и ирисы. На фоне аскетичного пейзажа северного побережья они смотрятся по-настоящему волшебно — словно ожившая картинка из книжки с детскими сказками. Канда ковыряется в земле с таким же сосредоточенным видом, с каким обычно медитирует или тренируется на пляже, и Аллена это отчасти забавляет: суровые мечники в перчатках и заляпанных землей фартуках, поливающие незабудки — это вообще довольно занятное зрелище. Волосы Канды собраны в привычный высокий хвост, и, любуясь изгибом его шеи, Аллен в первый раз задается вопросом, когда успел по-настоящему влюбиться. Тогда, когда они сидели на полуразвалившихся ступенях в забытом всеми богами городе, слушая, как сломанная кукла поет последнюю колыбельную для своего покинутого человека? Или тогда, когда они лежали на поле последней битвы, изломанные и умирающие, в одной луже крови на двоих, среди стонов, криков и плача, и смотрели на крохотный клочок пронзительно-голубого неба, проступающий сквозь клубы удушливого ядовитого дыма и осыпающийся серыми хлопьями пепел? Канда пытается ударить Аллена граблями, когда тот, уходя, наклоняется к нему и мягко целует в уголок рта. Аллен умудряется выбить из-под него стул и сгибается пополам от хохота, потому что Канда падает рожей прямо в свежую землю, а потом бежит так быстро, как только может, пока Канда не решает, что отомстить будет гораздо проще, когда Аллен вернется домой после работы. Осознание того, что некоторые вещи в твоей жизни останутся неизменными, что бы не произошло - это приятно. *** Аллену нравится работать в игорном доме — нравится слушать рассказы моряков об их путешествиях, нравится общаться с людьми и узнавать из первых уст, что происходит в мире. Здесь сплетаются нити судеб совершенно разных и совершенно непохожих людей, и мириады оттенков их чувств и ощущений выплескиваются на Аллена фантасмагорическим переливающимся золотом и рубинами морем. Даже после всего, Аллен любит людей — он так и остался наивным идиотом, который прощает тех, кто его предал. Еще Аллену нравится, что иногда, когда они получают особенно хорошую прибыль, белозубый чернокожий бармен Поль с хитрой улыбкой всовывает Аллену бутылку отменной текилы и шепчет, прикрывая губы указательным пальцем: «Премиальные». Лимоны Аллен крадет с кухни сам, а по пути домой заглядывает на рыбный рынок — торговцы уже сворачивают палатки, но Аллену везет, и они с Кандой устраивают настоящий пир из оставшихся у них запасов и корзинки свежайших мидий. Сам Аллен не пьет, но, глядя на то, как лихо Канда управляется с текилой, солью и лимоном, невольно вспоминает о Кроссе и мысленно дает себе затрещину, внезапно подумав о старой поговорке, гласящей, что девушка выбирает себе мужчину, похожего на отца. Вскоре Канда безбожно пьян и так же безбожно прекрасен — с осыпающимися по плечам волосами, одетый в одну лишь простыню на бедрах, он похож на диковинное божество, облачившееся в человеческую плоть. Аллен не выпил ни капли, но чувствует, как мир расплывается перед глазами, когда синеглазый бог касается губами тонкой кожи на его левом запястье; Аллен замирает, не смея пошевелиться, и задерживает дыхание — как может простой смертный касаться чего-то настолько совершенного? — Я никогда не видел в этом мире ничего, что могло бы быть прекраснее тебя, — Аллен почти шепчет, но собственный голос все равно кажется ему невыносимо громким. — Идиот, — снисходительно-ласково отвечает ему синеглазый бог и опрокидывает на кровать, гибкой тенью нависая сверху. Волосы осыпаются тяжелым водопадом, и Аллен завороженно пропускает их сквозь пальцы. Когда Канда раскачивается на его бедрах, запрокинув голову и прогнувшись в пояснице, Аллен первый раз называет его по имени, пытаясь вслепую найти чужую ладонь: плавное, на выдохе, тихое и мягкое «Юу». Имя Канды такое же текучее, как и морская вода в его глазах. С рассветом они идут плавать — сразу голыми, а потом проснувшийся Канда добрых полдня пытается призвать Тысячелетнего графа, потому что похмелье наверняка придумал именно этот толстозадый говнюк, и Канда страстно желает лично набить ему рожу за такую подлость. *** В сентябре они оказываются в Стокгольме — приходит открытка от Линали и Лави, и Аллен тащит Канду в столицу, чтобы купить красивую фотокарточку для ответа. Открытку, как ни странно, находит Канда — на ней нарисован глуповатого вида рыжий кролик с зеленым бантом на шее, сидящий на стопке книг, и они вдвоем так злостно гогочут над рисунком, что молодая девушка за прилавком книжного магазина смотрит в сторону покупателей почти испуганно. Аллен затаскивает Канду в ботанический сад, и эта идея кажется ему удачной ровно до тех пор, пока в одной из оранжерей не обнаруживается небольшое озерцо. Оно прячется в тени раскидистых ивовых деревьев, а еще оно усыпано цветущими лотосами, и в слабом сумрачном освещении они испускают мягкое розоватое сияние. Канда замирает на месте, будто вкопанный, и Аллен видит, как болезненно напрягаются мускулы на его лице и широко распахиваются глаза. Аллен берет Канду за руку. — Они здесь уже росли. Кажется, его это слегка успокаивает. Однако, Канда все равно смотрит на лотосы еще несколько мгновений, а потом встряхивает волосами, словно отгоняя наваждение, и резко говорит: — Пошли отсюда. Все то время, что они шагают до пристани, откуда отправляются паромы, Канда не отпускает руки Аллена. Аллен ничего не ждет от Канды взамен — ему достаточно того, что он просто есть рядом. Но когда Канда, засыпая, сплетает вместе их пальцы, Аллен просто не может заставить себя перестать глупо улыбаться. Даже после того, как Канда пихает его локтем в живот. *** Когда наступает октябрь, побережье окрашивается золотом. Неприглядное дерево неподалеку от дома оказывается яблоней — они набирают целый тазик, и вскоре весь дом пропитывается терпким и сладким ароматом спелых солнечных яблок. Аллен боится засыпать. Аллену кажется, что если он заснет — то снова проснется там, посреди крови, смерти и боли, отчаявшийся и втоптанный в грязь. Ему часто случается смотреть в потолок до самого рассвета, пока у него просто не останется сил на то, чтобы бороться со сном. Канда сонно ворчит в подушку: «Стручок, ты задрал ворочаться», когда Аллен забирается под одеяло, но все же поворачивается на бок, позволяя ему лечь рядом. Канда служит Аллену ориентиром, на который он опирается, пытаясь понять, где проходит граница между реальностью и безумием его истерзанного рассудка. Через неделю Канда притаскивает за пазухой пальто лохматого рыжего щенка с перебитой левой лапкой и с непередаваемо язвительным выражением лица заявляет, что будет звать его Горошиной. Они учатся жить. Пепелище порастает молодой травой.