Синьор любит прах

      Японцы, ухмыляясь, поговаривали, что любая женщина покажется красивой в темноте, со спины, или, на худой конец, если она спрячется от вас под зонтиком.       Особенно если зонт так велик, что им можно укрыть небольшую армию.       Собственно, в утреннем полумраке Гокудера видел лишь пятки белых таби [1] и слепящие полосы ультрамарина, но старуха Ребонабэ продолжала его пугать.       – Опять вы? – заорал Гокудера, включая свет. Неподкуренная сигарета, которую он успел смять губами, выпала и закатилась под прилавок. – Я уже говорил, что не могу ничем вам помочь. Сходили бы в другой салон, бабуля, там вам точно что-нибудь подберут! И вообще, как, чёрт возьми, ты сюда пробралась?! Мы открываемся в восемь!       Ребонабэ обернулась к нему с улыбкой очень мудрой женщины; её изгибу вторил синий хвост нарисованного на зонтике сцинка [2]. А потом она пискляво заблеяла и снова стала походить на сморщенный комком носок.       – Я решила, юноша, решила, – уверила Ребонабэ и засеменила к Гокудере. Тот двинулся наперерез, чтобы оттеснить бабку к двери. – Нарисуй мне кошечку в иголках. И обезьянку рядом. И сову с вилкой, – добавила она, помолчав [3].       Гокудера возвёл глаза к небу.       – Опять кошечку? – спросил он строго и поковырялся ключом в замочной скважине. Придерживаемая за локоть Ребонабэ смотрела снизу мелкими, похожими на маслины глазками. – В прошлый раз её ел ёжик [4]. Зачем опять кошку?       Ребонабэ гнусно усмехнулась:       – Не доел.       – Тц, strega! [5] – воскликнул Гокудера шёпотом. – Я понял, ты иди, бабуль, иди! – и подтолкнул её к порогу.       – Вы, – радостно возразила Ребонабэ, целясь ему зонтиком между глаз.       – Вы, – нервно повторил Гокудера и отдёрнул руку.       По словам местных, лет старухе уже было за двести, а занималась она предсказаниями на гайдзиньих [6] потрохах. Выросший в Италии Гокудера опасался, потому что был суеверным, а Ребонабэ действительно выглядела на свой возраст.       – Так ты нарисуешь мне кошечку, юноша?       Гокудера улыбнулся широко – получилось криво – и таки вытеснил бабку на крыльцо.       – Да-да, как только, так сразу! – и отгородился дверью.       Торговать погребальными урнами Гокудере на самом-то деле не нравилось. Гораздо больше ему были по душе мучительный дизайнерский процесс и момент нанесения узора. Впрочем, и заработок его неизменно радовал. Когда он был.       Поздно вырвавшийся из-под родительской опеки Гокудера был амбициозным и рисковым, а ещё чуточку фриковатым, что добавляло ему шарма. Женщины Гокудеру любили. Гокудера, в свою очередь, любил черепа, пирсинг, цепи и передачу про инопланетян по четвергам.       (Но не то чтобы женщинам в его сердце совсем не было места).       Ещё Гокудера любил статистику и принимать разумные решения, и как-то эта любовь переродилась идеей стать торговцем погребальными урнами в Японии. Логическую цепь своих размышлений Гокудера, если честно, уже позабыл, но старенькая Япония полнилась перспективными мертвецами, а расписать урну было гораздо проще, чем гроб. К тому же, его собственная кровь больше походила на коктейль, и отчасти Гокудера чувствовал зов предков. (Чувствовал, потому что с языком дружил не очень близко). И именно чувства завели его в финансовый тупик, точнее в Намимори, в котором, как назло, вот уже полгода никто не умирал.       Либо все почившие были христианами.       Гокудера не проверял, но не терял надежды взрастить на чужом прахе целое состояние – под кроватью его захламленной комнатки пылился ящик привезённого из родной Сицилии динамита, которым он был готов воспользоваться в случае необходимости.       Как уже упоминалось, Гокудера Хаято был амбициозным, рисковым и самую малость фриковатым.       (И нравился женщинам, которым таки осталось немного места в его сердце).       (Нет, это не реклама).       В минуту назад закрытую дверь кокетливо стукнули, и Гокудера, испугавшись, подпрыгнул. Всё-таки Ребонабэ задумала использовать его селезёнку в следующем сеансе.       Селезёнка была дорога Гокудере как память, и открывать он не стал.       – Мадонна! Что вам ещё от меня нужно? Я уже работаю над вашим заказом! Передо мной сложный выбор между столовой вилкой и закусочной! Всё зависит от соотношения параметров кошки и вместительной способности совиного зоба. Мне нужно изучить литературу! – убедительно вещал Гокудера, для верности подпирая дверь плечом. Ребонабэ могла расчленить здорового взрослого европейца, поэтому тонкому дереву он не слишком-то доверял.       На улице скромно кашлянули.       – Доброе утро, Гокудера-с… сан?       Гокудера немедленно отпёрся и выглянул в маленькую щёлку. На пороге стоял Тсуна, нанятый им администратор, и терпеливо ждал, когда его впустят. Жизнь стала чуточку светлее.       Администраторы у Гокудеры дольше недели не задерживались. Тсуна пришёл десятым и работал уже второй месяц. Гокудера, сам себе удивляясь, не чаял в нём души. Откровенно говоря, он почти любил Тсуну той странной отеческой любовью, когда ты сыну даже не отец, а отпрыск вообще старше на пятилетку.       – Утречка, Десятый! – широко распахнув дверь, поприветствовал Тсуну Гокудера, имеющий, на самом деле, скверную память на сложные японские имена. Тсуна неизменно отзывался и не выглядел обиженным, чем нравился Гокудере ещё больше.       – Привет, Гокудера! – заржали откуда-то из-за очаровательной Тсуниной спины.       Лицо Гокудеры, приобрётшее было выражение бесконечных нежности и обожания, исказилось злостью.       – Придурок! – отозвался он, всматриваясь в улыбчивую физиономию Ямамото. Для этого приходилось совсем не смотреть на Тсуну; в общем, Гокудера был взбешён. – Bastardo! Si irrita! [7] Десятый, почему этот ребёнок не в школе?       Тсуна неловко улыбнулся.       – Так каникулы же, Гокудера-сан, – и шмыгнул мимо него в дверь. Ямамото согласно покивал и ввалился следом.       «Die, cucciolo!» [8] – в спину ему подумал Гокудера. У него действительно были некоторые основания недолюбливать Ямамото.       Во-первых, из живых любил Гокудера только Тсуну и инопланетян.       Во-вторых, мячом, отлетевшим от его тупой биты, Ямамото однажды сколотил полсотни выставленных на продажу урн, каждая из которых, считал Гокудера, была произведением искусства.       В-третьих, заставить придурка отрабатывать убыток оказалось плохой, унизительной идеей. Черепов на Гокудериных эскизах он будто не видел в упор и всё выводил камелии с померанцами. По мнению Гокудеры, рисовал Ямамото стрёмно, косил под Андо Хиросигэ [9], но старухи налетели на урны как на свежую рыбу, поэтому пришлось звать придурка на должность мастера. (Дело в том, что творчество самого Гокудеры не покупали, а кто-нибудь другой – кто-нибудь не Гокудера – мог и вовсе сказать, что он бездарность).       К слову, это был первый и последний бум Гокудериных продаж.       Ведь люди в Намимори не умирали и через одного были какими-то монстрами. Так, про старуху Ребонабэ говорили, что разменяла она уже третью сотню лет, а секрет её живучести во внутренностях хамоватых гайдзинов. (Детали изменялись очень быстро, поэтому Гокудера подозревал местных во вранье).       – Какая встреча, – донеслось вдруг отвратительно сладкое с участка через дорогу. Тонко застонали на сквозняке несмазанные петли, и Гокудера с опозданием вспомнил, что ещё не прикрыл дверь. – Рад тебя видеть, mio caro amico! [10]       Ингредиенты в крови Мукуро были намешаны с не меньшей виртуозностью, но чем тот руководствовался, перебираясь в Намимори из Италии, Гокудера не знал. А ещё не знал, каким дебилом нужно быть, чтобы начать торговать в Японии дизайнерскими гробами.       Ни на один из вопросов Мукуро пока не давал адекватного ответа, но Гокудера в общем-то, и не хотел знакомиться ближе.       В словесных баталиях он ему, если честно, проигрывал, и поэтому в начале их бесед обычно молчал. Как сейчас.       Мукуро скорбно опустил ресницы.       – Как грубо. Я уверен, именно поэтому у тебя нет клиентов, – сказал он.       – У тебя тоже их нет! – сорвался Гокудера, и это было правдой.       Жители Намимори оказались чертовски живучими, и среди них, возможно, совсем не было христиан. Однако сбывать товар было нужно, и им обоим приходилось как-то выкручиваться.       Мукуро, знал Гокудера, исправно поставлял топливо для растопки школьных печей и проектировал собственную модель автомобиля, прикладывая к гробам колеса. Сам он впаривал «вазочки» старшеклассницам, захаживающим пострелять в него глазками, и «сладкие кульки» вопящим соплякам, пользуясь имеющимся преимуществом. Их вывеска была весёлой – озлобленная урна прицеливалась к до страшного напоминавшей Ребонабэ бабке динамитом, – поэтому к ним часто заглядывали дети. (Гокудера даже задумал подкладывать на дно купленных урн взрывчатку, чтобы удвоить объём продаж, но Тсуна ему пока не разрешал).       В общем и целом, прибыль от этого была стабильной, и Гокудера лишь надеялся, что Мукуро не догадается заполнить конфетами гроб.       Впрочем, Мукуро, изящно отбросив волосы, догадался подойти поближе.       – О… о, Рокудо-сан, здравствуйте, – вежливо окликнул его проходивший мимо Тсуна с ящиком красок.       Краски предназначались Ямамото, который высунулся из мастерской и, доброжелательно махнув Мукуро, застыл в дверях. Мукуро его проигнорировал. У него уже был художник, а ещё тихая зазывала в костюме монашки, мерзко напоминающая его самого, и даже охранник, при разном освещении походящий на разных тварей.       У Мукуро не было только администратора.       – Замечательная погодка, Тсунаёши-кун, – пропел он в ответ и продолжил трагично, – но почему ты до сих пор работаешь на этого голодранца, когда солнце светит так ярко? Само небо проложило для тебя путь перемен, взгляни, он освещён золотыми бликами! – воскликнул Мукуро талантливо дребезжащим голосом, а потом кротко улыбнулся. – И ведёт ровнёхонько через дорогу. Оставь это жалкое место! Ты можешь работать на меня! Вместе мы сделаем смерть жителей этого города лучше!       Была в Тсуне чертовщинка, заставляющая восторгаться им всех без разбора.       В Гокудере такой чертовщинки не было, как и в Мукуро, но понимать его он отказывался. И отказывался отдавать ценного сотрудника, без которого был как без рук.       Всё упиралось в Тсунину чертовщинку.       – Э, – только и смог ответить Тсуна.       – Э! – вторил ему Гокудера. Ямамото позади ободряюще ржал. – Не смей заговаривать с Десятым, урод!       Милая улыбка Мукуро надломилась где-то посередине, и он зашипел не своим голосом как раз в тот момент, когда Гокудера попытался захлопнуть дверь:       – Spazzatura! [11] Отдай мне его, – приглушённо говорил Мукуро, удерживая дверь руками и абсурдно дорогой в его финансовом положении туфлей. – Я выдам за него мою милую Хром, он будет счастлив! Идёт?       Не шло. Тсуна как-то признался, что собирается позвать замуж свою хорошенькую соседку, которую знает со школы, и Гокудера, ратуя за их счастье, остервенело замотал головой.       – Ты отаку, да? – вдруг захохотал сзади осенённый придурок Ямамото, до этого пристально сверлящий его самым серьёзным своим взглядом. Задумчивая морщинка между его бровей сильно напоминала морской узел.       – Ямамото-кун! – шёпотом осадил его Тсуна.       Гокудера от души оскорбился. У него было недостаточно Тсуниных фотографий, чтобы зваться отаку.       – Докрась урну и умри! – посоветовал он злобно, ни на мгновение не ослабляя хватки, и наконец сумел прищемить хихикающему Мукуро пальцы.       Однако злоключения на этом не прекратились, и, немного послушав ругань на родном мелодичном языке, доносившуюся из-за двери, Гокудера обернулся.       День определённо был тяжёлым.       – Что ты здесь делаешь?! – ошарашенно спросил Гокудера Ребонабэ, с которой столкнулся нос к носу. На весу её одной рукой удерживал Тсуна, вторую немощная на вид бабка вывернула ему под неестественным углом в болевом захвате.       – Вы, – ласково сказала Ребонабэ и сжала маленькую ссохшуюся ручонку на Тсунином запястье.       Тсуна всхлипнул.       – Вы, – покладисто процедил Гокудера.       – Я передумала, юноша, – залебезила старуха. – Нарисуй мне кошечку с зубными бесами. И много ножичков [12].       Тсуна всё ещё был заложником, поэтому Гокудера смог лишь кивнуть. И в принципе, даже если бы ему ничего не угрожало, спорить Гокудера был бы не вправе.       Ходили слухи, что Ребонабэ жила уже целое тысячелетие. Днём – в виде бабки, похожей на высохший персик, ночью – как демон, очищающий Намимори от итальянцев-гайдзинов.       Про Хибари Кёю, который в тот момент с ноги открыл влетевшую Гокудере в спину дверь, таких слухов не ходило, но за работой его видели очень многие. (Впрочем, он тоже что-то там делал для Намимори). Поэтому та часть Гокудеры, что тащилась от мистики, относилась к Хибари пренебрежительно, а все остальные диктовали огрызаться тише. И платить.       Собственно, Хибари пришёл, чтобы напомнить уважаемому синьору о необходимости уплаты налогов.       Он так и сказал:       – Либо вы отдаёте мне все деньги, что у вас есть, либо в скором будущем они вам не пригодятся, – и улыбнулся очень тонко и приветливо. – Кстати, доброе утро. Сегодня прекрасная погода, – и разбил приёмник, из которого мурлыкало что-то жизнерадостное на итальянском.       (Очень странно, но слухов, что в Намимори недолюбливают гайдзинов, не ходило).       Гокудера тяжело поднялся с пола, оперевшись на Тсунино плечо. Дверью ему прилетело сильно, однако ситуация была уже раза три знакомой, поэтому и реагировать оказалось проще.       Ладно, это неправда.       – Maniaco malato! [13] – взорвался Гокудера, наблюдая, как поднимается в глазах Хибари нечто совершенно нечеловеческое. Из-под полы его пиджака блеснуло что-то, явно не приносящее наслаждений итальянцам, даже в родной Сицилии не видавшим вооружённую до зубов школоту. – Что с этим ребёнком?! – не успел толком сказать Гокудера, когда из мастерской вывалился Ямамото.       – А, Хибари, привет! Ты за деньгами? – спросил он дружелюбно.       С Хибари они учились в одном классе, и Ямамото считал его отличным парнем.       Отличный парень Хибари Кёя держал в своём небольшом жёстком кулаке весь их бессмертный городишко. Гокудере он виделся отпрыском одного из здешних мафиозных кланов. Рожа его как раз была для этого достаточно бандитской.       Гокудера знал, о чём говорит.       – Разумеется, – отозвался Хибари резко поскучневшим голосом и повелительно уставился на Гокудеру. Тот хотел рассказать, что он думает о мелких bastardo, нагло грабящих его салон, когда Тсуна проворно собрал для Хибари наличку.       – Держи, Хибари-кун, – сказал он невозмутимо.       Хибари с независимым видом забрал протянутое и пошелестел мятыми купюрами. Гокудера вспомнил о любимом динамите, когда он перевёл на него недовольный взгляд.       – Здесь меньше, чем нужно, – озвучил Хибари, пряча деньги в карман. И в меру кровожадно улыбнулся. – Месячную норму вы не выплатили.       Гокудера отчётливо заскрипел зубами.       – Могу предложить натурой. Погребальные урны многофункциональны. Они востребованы среди товаров для дома и сада, а также для канцелярских нужд, – сообщил он мрачно. – К тому же, у нас большой ассортимент материалов и декоративных элементов. Желаете взглянуть?       Хибари удивлённо приподнял брови и промолчал.       – Мне нужны цветочные вазы, – наконец прохладно согласился он, а потом его взгляд поплыл. – Под астры.       – Прошу к нашему консультанту, – с ненавистью сказал Гокудера, ткнув пальцем в сторону Ямамото.       Придурок ржал.       – Что этот щенок себе позволяет?! – бесновался Гокудера после ухода Хибари. Задержался он не более, чем на десять минут, выбирая не придирчиво, но унеся в итоге треть пылящихся на складе образцов. – В какой шайке он состоит? И сколько стоит нанять их, чтобы они обеспечили меня работой?       – Он не преступник, а глава Комитета по надзору за дисциплиной в нашей школе, – с готовностью выложил Ямамото. Тсуна покивал – Намимори был полон слухов, а врали тут только гайдзинам.       Гокудера возмутился:       – Быть может, ты путаешь, и он якудза, придурок?!       – Ха-ха, – засмеялся Ямамото и почесал репу. – Дисциплинарный Комитет, это точно!       – Быть может, ты путаешь, и он якудза, придурок?! – не моргнув, повторил Гокудера.       – Гокудера-сан, не делай вид, что не слышал, – пожурил его Тсуна, закрывая опустевший кассовый аппарат.       Пристыженный, Гокудера закурил.       – Ю-но-ша! – затянула внезапно выросшая из-под прилавка Ребонабэ. Гокудера подавился. – Нарисуй мне на урне урну с цветами, – попросила она мило. – И кошечку [14].       – Померла б ты уже, бабуля! – зло сказал Гокудера, едва откашлявшись от дыма.       Тсуна сбоку напрягся, Ямамото непробиваемо заржал.       – Вы, – весело поправила его Ребонабэ.       – Вы! – крикнул Гокудера и смахнул выступившие слёзы. – Это окончательный вариант?!       Бабка ответила после выразительной паузы.       – Навряд ли.       – Мадонна! – обратился Гокудера к небу, пальцами вцепившись себе в волосы. – Сколько ещё у этой кошки врагов?!       Ребонабэ улыбнулась и повернулась к зрительскому залу:       – Продолжение следует [15].