recipe

– Сынён, ты тупой. Дэсик смотрит на младшего сквозь осколок разбитой бутылки с краями острыми и не сдерживает злой ухмылки. Его голосом можно убивать без особых усилий или лечить самые опасные болезни мира. (Брехня). А парнишка только виновато переступает с ноги на ногу, всматриваясь в свои кеды порванные, от которых сейчас несёт не грязью дворовой, а дорогим бурбоном хёна. – Я плохо говорю по-корейски? – повторяет он, откидывая осколок куда-то в сторону. В стенку. Вновь звук бьющегося стекла, а Сынён всё так же чувствует привкус крови во рту у себя. – Ты. Тупой. – Почему? Парень взор поднимает наигранно уверенный, но в этом доме не пройдёт жалкий фокус с самовнушением. Сынён уже давно знает, что у Дэсика, который крутой Пак Джэй с андеграундного Нью-Йорка мечты, своя великая религия – он собственноручно выводит каждую букву дворовой Библии на серых стенах брошенных улиц их дома забытого. Один. Кажется, Дэсик не более чем брошенный странной жизнью волк, а Сынён не может сделать шаг назад, потому что его тошнит от всего этого дерьма, и не более. В голове звучит старое «арх» от единственного нормального хёна. – Ты правда хочешь знать? У младшего же впереди «слепая зона» – он чувствует на своих запястьях крепкие руки Дэсика и считает ровно до двух американских. Just two. Потому что хён дёргает больно на себя и, как котёнка нашкодившего, за шею сзади берёт левой рукой. Проходит простое, столь быстрое one, и Сынён удивлённо смотрит в пол тёмный – эти рыжие разводы виски не делают больно. И кажется, это не причина гнева (или того, что в глазах Сика горит ночью), но парнишка, походу, правда, не так уж и умён. – Что это значит? Дэсик усмешку не сдерживает, когда Сынён садится в этот угол свой собственный и смотрит на старшего, как на умалишённого. Или как на хозяина с глазами-безднами чёрными. Старший присаживается на корточки напротив и пальцем тыкает в оставшиеся осколки от бурбона. На его коже грубой всё же появляется капля крови алой, и: – Это самое дно, Сынён-а. По нему ты и плаваешь долго. Голос хёна хриплый, без надежды и нежности лживой. Дэсик говорит прямо, а у младшего вены синие чешутся изнутри очень сильно. Он ладонью бледной и столь красивой закрывается в волосы засаленные после улицы грязно-зимней. Пак Джэй прав, потому что только в этих низинах есть разбитый бурбон, привкус эфедрона и старший со своей собственной религией на стенах серо-синих: – Да, я тупой, потому что когда-то привязался к тебе псом диким, – Сынён улыбается пьяно-счастливо. – Дэсик-хённим-а. Старший же не сдерживает злой ухмылки: – Значит, здесь и подохнешь, тупица.