Лисица играет в шахматы

Разумовскому было лет девять, когда он научился играть в шахматы. Эта игра не стала его любимой — поначалу, но очень скоро он понял всю ценность не только королей и ферзей, но и пешек. Параллели с реальной жизнью, столь яро навязываемые детдомовской книжкой-самоучителем, были усвоены Серегой довольно быстро, и применять полученные знания стало для него весьма приятным занятием. Ему исполнилось десять, одиннадцать, двенадцать. Постепенно различия между Разумовским и его окружением становились все более явными: если в начальной школе ему доставалось от очередной Мариванны за рисунки Венеры в школьной тетрадке, то в средней — если детдомовское образование вообще можно было назвать соответствующим школьным нормам — уже одноклассники нашли, к чему придраться. Разумовского не любили. Как и шахматы. Стоило ли говорить, что Разумовский с набором шахмат был для малолетних неандертальцев подобен красной тряпке для быка? Драться Серега умел. Пришлось научиться со временем. К сожалению, его любовь к своей длинной рыжей шевелюре из раза в раз играла с ним злую шутку: больно уж удобно за патлы его было таскать остальным пацанам. Лучше всех об этом знал Олег. Олег Волков был тише и чуть угрюмее остальных пацанов — и, что и ожидалось, умнее. Намного умнее. Как там говорилось? Слово — серебро, молчание — золото? Олег был живым воплощением этой поговорки: самый некрикливый, железобетонно спокойный парень во всем детском доме оказался единственным, с кем Разумовскому было приятно общаться. Вернее, общение с Олегом не заставляло Серегу считать собеседника ущербным. Олег уважал Серегу, и он знал: Серега это чувствует. На самом деле… ему самому с Серегой было спокойно. Спокойно по-настоящему, как если бы у тебя дома была домашняя лиса, ласковая и добрая с тобой, но готовая перегрызть глотку другим, даже если эти «другие» в десять раз ее самой больше. Серега Разумовский был именно таким — не слишком мощным и коренастым, но в меру злобным и агрессивным; если собаке прижать хвост, она набросится на тебя с удвоенной яростью, верно? Так что в этом не было ничего удивительного. Серега всегда бил в ответ; часто этого не хватало, чтобы противостоять семи или двенадцати парням. Волков помогал; Волкова боялись, он был сильнее Сереги. Но именно Серега лежал по ночам, скрипя зубами, и именно те, кто били Серегу, неизменно оказывались в перманентной заднице. При желании Разумовский мог устроить обидчикам сладкую жизнь, и, будь они умнее, давно перестали бы лезть к нему. Но, похоже, что Вано, что Абрам, что Колян были достаточно тупы, чтобы нарываться вновь и вновь. Когда Олег уводил совсем не сопротивляющегося Серегу в вечно пустующий медблок, чтобы приложить лед к очередным синячищам или даже обработать кровоточащую бровь хотя бы перекисью, он уже знал, что кто-то из их детдома скоро окажется в карцере. Было так забавно, что именно эту бестию Олегу удалось приручить. Разумовский никогда не сопротивлялся — ему. Разумовский никогда не вредил — ему, Олегу; даже если они ссорились, Волков знал: Серега никогда не ударит его в спину. Никогда. — Твои руки холодные, — протянул Серега еле ворочающимся языком. На сей раз ему сильно рассекли бровь, и кровь заливала ему глаза и текла по щеке, переходя на губы. Он выглядел бледным, очень бледным; медсестры — ну конечно же! — на месте не было. Кому нужна медсестра в детдоме, эти ребята все равно пропащие, верно? Верно. Но коньяк медсестра зато оставляла регулярно. Волкову было жалко Серегу, шить на живую — это не зеленкой коленки мазать, это больно. Коньяк казался единственным логичным решением, и Серега даже не сопротивлялся, лишь отпил из горла — эта сучка все равно не докажет, что это они взяли, — и вновь повторил со странной нежностью в голосе: — У тебя руки холодные. — Какие есть, — ответил Олег, выливая на ладони спирт. Перчаток в медкабинете их славного заведения не было — и это столичный-то детдом! — Терпи. — Это не плохо, — промямлил Разумовский, и взгляд его чуть поплыл. — Они осторожные, холодные и аккуратные. Я люблю твои руки. Когда Волков закончил, Серега только красно-рыжими волосами намотался как-то на его ладонь да прижался к ней щекой. Он не был пьян, конечно, но и полностью в сознании не был тоже — да только Олегу не было плохо от этого. Его больше другое беспокоило. — Не пытайся больше играть в шахматы с математиком. Хотя бы не при пацанах, они совсем озлобились. — Что с них взять, тупые же, — отозвался Разум. — Тупые, но сильные. — Сила не всегда решает. Ты сильный, но не тупой, — возразил Серега и вновь произнес: — У тебя холодные руки. Олег знал, что Серега любит держаться за его руку. Не слишком часто или явно, просто… Это было даже забавно: Разумовский, который терпеть не мог прикосновений к себе, добровольно пытался коснуться Олега. Хоть как-то. Хоть где-то. Когда Сереге исполнилось тринадцать, Волков начал в шутку подозревать: не ради ли постоянной игры в медсестру Разумовский снова и снова оказывается в центре внимания безмозглых придурков? Но это было слишком ненормально даже для такого странного парня, как Разумовский. А Серега продолжал играть. Пару раз он съездил на чемпионаты Москвы. Вроде как даже разряды получал, но распространяться об этом не спешил: даже если ты можешь позволить себе выпендриться, лишний раз напороться на пару десятков ударов под дых все равно не хочется. Постепенно Олег понял, что на самом деле Серега любит шахматы больше, чем его, Волкова, руки. Это вовсе не кольнуло по самолюбию Олега, но данный факт крепко отложился в его волчьей памяти; а лисица все продолжала играть, взрослея, становясь все привлекательнее для местных дур, копя злобу на окружающих — всех, кроме Олега. Коньяк из кабинета медсестры они таскали еще пару раз. Разумовский пить не сильно любил: считал, что алкоголь убивает клетки мозга. Волк же справедливо думал, что ему убивать нечего, поэтому с удовольствием глушил полбутылки в одну рожу, давая Разуму сделать лишь пару глотков для атмосферы. Но всегда, когда они тайком пили на чердаке детдома, Разумовский брал Олега за руки. Руки у самого Сереги были теплые и даже немного нежные. Он любил рисовать — получалось у него красиво, да. Наверное, такие руки и должны были быть у того, кто у Волка ассоциировался с лисицей под своим волчьим боком. Волкову нравились руки Сереги. В тот вечер, когда он выпил больше, чем полбутылки, и вырубился, он сжимал руку Разумовского так сильно, что у того остались на пару дней отчетливые следы от пальцев на запястье, похожие на синяки. Скоро Разуму исполнилось шестнадцать. Конечно, ему не подарили подарков — какие подарки в детдоме? Не было ни праздника, ни даже поздравления от остальных. На короткую попытку Олега что-то промямлить Серега только перебил, сказал «не утруждайся» и отмахнулся в итоге. Но через пару минут подошел. Сжал свои острые локти и, обняв себя руками, произнес: — Было бы здорово… если бы ты сделал кое-что. — Желание просишь? — затушил сигарету Волков. Никого подобным здесь было не удивить, лишь Серега немного поджал губы — и все. — Сыграй со мной в шахматы. Волков посмотрел на него с удивлением: — Я? С тобой? Разумовский кивнул. — Но я же не так хорошо играю. — Ничего страшного. — Серег, у тебя первый разряд. Со мной тебе будет неинтересно, разве нет? — мягко поинтересовался Волков, а рыжий прикусил губу, всучил набор силой в руки Олегу и приблизился. Его лицо оказалось близко с лицом Волкова — тот, казалось, мог его дыхание почувствовать да самые мелкие блики в голубых глазах рассмотреть. — Я отдам тебе все фигуры, кроме пешек, ферзя и самого короля. Так будет намного интереснее, — загорелось что-то в глазах его, и именно теперь Волков увидел это очень отчетливо. — А это по правилам вообще? — скептично протянул Волков, на доску взгляд переводя. Ее Разумовскому отдал все тот же математик, который и был до сих пор единственным, с кем вообще играл Серега. Олег так думал. Но, похоже, Разуму таки захотелось разнообразия, и кто был Волков, чтобы запрещать ему?.. Серега скривился. — Ну… — протянул он немного нехотя, — это не совсем по правилам. Но ведь так мы сможем уравнять шансы, верно? И вновь заглянул Олегу в глаза, словно переспрашивая: «Верно?..» Волков вздохнул. Его познания в шахматах ограничивались парочкой этюдов да умением переставлять фигуры, что он мог предложить Сереге-перворазряднику? Но его лисица сейчас выглядела такой жалостливой, словно выпрашивала себе что-нибудь вкусненькое — как Волк мог не согласиться?.. Он понял, что ему нравится смотреть, как Разумовский тонкими пальцами берет фигуры и расставляет их на доске. На самом деле, как Сереге нравились отчего-то руки Олега, так и Олегу нравились его, не такие грубые, как у самого Волкова, не такие большие, куда более нежные и осторожные. С особой любовью Сергей взял ферзя и поставил его рядом со своим королем. Он был уверен, что короля, ферзя и пешек достаточно, чтобы иметь хотя бы шанс на победу; и, как оказалось, он был прав. С первым поражением Волков смириться не смог и попросил реванша. В этот раз ему удалось посопротивляться чуть подольше, но исход остался тем же: он безбожно продул перворазряднику-Разумовскому. И как, спрашивается, могло быть иначе?.. А Разумовский не сводил своих голубых глаз с Волкова всю игру. Олег видел это, видел — и решил просто запомнить. На будущее. С тех пор Разумовский стал просить Олега сыграть с ним еще — раз, два, три. Он перестал таскать набор шахмат повсюду с собой — и, конечно, внимания к его персоне со стороны других пацанов стало чуть меньше; Олег был рад этому, пусть и не показывал особо. Вместо этого он соглашался играть с ним, когда Серега приходил, и без зазрения совести смотрел на тонкие пальцы Сереги. Серега стал хвататься за его руки еще чаще. — У тебя получается все лучше, — уверенно избавляясь от одного из четырех коней Олега, сказал он. Волк поймал его улыбку, лукавую и довольную, как у настоящей лисицы. Разумовский… Разумовский стал чаще кусать губы. Олег просто украдкой поглядывал исподлобья, делая вид, что думает над очередным ходом — и понимал, что Серега, держа руки под столом, аккуратно поглядывает на своего Волкова, и взгляд его немного плывет. Это было так… странно. Однажды Олег увидел, как в мужской туалет заскочила грудастая Анька. Ее грудь действительно впечатляла; размера четвертого, наверное, была, и посему являлась самым близким объектом, который могли в принципе пожелать пацаны в их детдоме. Чем Анька могла бы пользоваться, но не пыталась… По крайней мере, на людях. Олег заглянул за ней — и не ошибся, подумав, что увидит что-нибудь интересное. — Отстань от меня, — прямо сказал мечте всех пацанов Разумовский, когда Анька прижала его всеми своими достоинствами к стене. — Отстань, говорю! Волков специально встал так, чтобы, когда Серега выходил из туалета, Аньку выпроваживая, он заметил бы Олега. — Ты серьезно? — Ч-что? — вздрогнул Серега. Он нахмурился и сощурился — явно не ожидал, что кто-то будет караулить его за дверью туалета. Олег идиотом не был: конечно, он подождал, пока расстроенно-озлобленная Анька скроется из виду. Поэтому подал голос только тогда, когда они остались с Разумовским в комнате вдвоем. — На тебя лезет самая шикарная девчонка, а ты от нее отказываешься? — поджал губы Олег с подозрением в голосе. — Какого черта, Серег? Разумовский лишь обнял себя руками и, скользнув взглядом по Волкову, протянул: — У меня достаточно способов сублимировать. «Субли… Чего?..» Следующие несколько дней Олег потратил, пытаясь если не вспомнить это заумное слово, то найти его в толковых словарях. В принципе, он понял, что имел в виду Разумовский; вместе с этим Волков так и не смог осознать, о чем конкретно говорил Серега. Что могло быть настолько лучше девчонки, что рыжий совершенно без зазрения совести отказывался от грудастенькой, которая сама начала на него вешаться? Пацаны бы не поняли. Олег тоже не понимал. Он продолжал играть с Разумовским в шахматы. Успеха все не было и не было; вернее, то, что Олег считал бы успехом, ему и не светило. В честной игре — а Волков однажды все-таки настоял на нормальной партии, если уж он возится с этим, так хоть с пользой для мозгов время тратить надо! — Разумовский уделал его за двенадцать легких ходов. Для него легких, для перворазрядника. Олег же до сих пор с трудом понимал, как умудрился продуть так быстро. Новый учитель этики — придумали же новый бесполезный предмет в министерстве образования, можно подумать, в детских домах только светских разговоров да ножей для рыбы не хватает — не понравился Олегу. Он был слишком нежным, что ли; Волкова от него тошнило, но уже на первом уроке он дал, в принципе, то, что немного помогло Волку… Осознать. — В литературе и кинематографе шахматы традиционно используются как эвфемизм для секса, — протянул чересчур сладко учитель, и Олег, после того, как его перестало тошнить от этой интонации, вдруг вспомнил все то, что до этого видел только боковым зрением. Осознание снизошло так быстро, и так же быстро Олег с этим смирился. Это было… странно, но он не чувствовал отвращения или еще чего-то неприятного. Наоборот: знание того, что ты в курсе того, о чем слышать был не должен, будто дало Олегу какую-то власть. Он явно ощущал себя сильнее. Разумовский тоже был на том уроке по этике, но, видимо, решил, что Олег, как всегда на подобных уроках, в потолок плевал. Не постеснялся подойти вечером. Волков стоял рядом с выходом и думал, стоит ли сейчас покурить: вроде и хочется, но можно отхватить от воспитателей. Серега же подошел из темноты. Во дворе было несколько столов, освещаемых лампами, поэтому его намерения были очевидны. — Волк, — окликнул он Олега и, когда тот обернулся, протянул ему набор шахмат. Олег посмотрел на него. Вздохнул. Все-таки достал сигарету и кивнул на столики во дворе. — Расставляй, я покурю и подойду. Пока Разумовский методично и с какой-то странной любовью в глазах расставлял их нечестные наборы на доске, Волков сидел на крыльце и медленно затягивался. Серега был красивым, очень красивым: не зря же на него вешались все более-менее приятные девчонки, да и не только приятные, если уж на то пошло. Его рыжие волосы в свете желтой совковской лампы казались огненными, а и без того тонкие пальцы становились еще длиннее. Так подумать, Серега был… слишком уж близок Олегу. По духу и как-то еще, понять это было сложно, поэтому Волков просто смирился с фактом. Затушив сигарету и выкинув бычок в урну рядом с крыльцом, Олег встал со ступенек и медленно подошел к столу, который облюбовал Серега. Тот поднял взгляд и проследил, как Волк садится напротив. Улыбнулся довольно-лукаво украдкой и показал на доску — сам он всегда играл черными. — Твой ход. Волков посмотрел на черно-белое клетчатое поле, свою армию слонов, коней и прочего, а потом — на сиротливых короля, ферзя и пешек Разумовского. Это было ни разу не честно, но даже с таким раскладом Олегу все равно было не выиграть. Он ни разу еще не выигрывал, с чего бы начинать сейчас? Он оперся руками на столешницу и склонился над доской. Разумовский смотрел на него внимательно, внимательнее, чем когда либо, но вздрогнул лишь тогда, когда Волков низко прошептал ему на ухо, вдыхая столь странный запах рыжих волос: — Если проиграешь, будешь снизу. Руки Сереги вздрогнули и он сбивчиво выдохнул. Это был первый раз, когда лисица проиграла своему Волку.