У пчел земных жала

— Демоны разве курят? Том на самом краю балкона, стоит, облокотившись о перила, голова обращена к небу, между клыками-зубами зажата сигарета. Изливается ядом, дымит. Терпким-терпким, как кофе, только нежнее выйдет. Медленная смерть. Как, например, от соли в количестве ежедневной дозы. Для Марко край дерзости — кофе, горький, будто по венам не жидкость, а сухие зерна. Ни единой ложки сахара, ни сливок, ни молока — чисто и черно. Как бы сказала Стар — как небо над головой без россыпи звезд. И оба полудурка к ней прислушиваются. — Мальчишки разве разговаривают? Это как находиться с совокупностью Ада в сантиметре от себя. Ни шелохнуться, ни вздохнуть — так и тянет упасть ниц и просить разрешения. А за порогом звезды, звезды… Том морщится. Не пара нормальных, а оторви и выбрось. — Сколько тебе лет? Важно ли, нужно ли — так, для галочки, для протокола, потому что важно, потому что требуется. Вековые традиции на поверхности. Формальность, не заверенная у нотариуса, которую при большом желании проверять никто не будет. Разве что записать в дневнике, да приклеить рядом наклеечку, да любоваться после. Уголек-уголечек. Красным отдает, ярким на фоне сумерек, мертвым на бумажном кончике. Грань Марко выливается остатками на край балкона и стекает вниз черной жижей, метаморфоза от прелести к гадости. Края стакана фарфорового царапают ногти, срезают кутикулу. — А черт его, я запамятовал. Черт его, твой ли черт — у Марко есть собственный выше рангом. Цепи и колеса, кинжалы к венам и ножи на лодыжках — по ночам не ясно, кто у кого еще есть. Над и под — перемена обстановки (и смена локаций) благоприятна для психики отдельно взятой личности. Садист-мазохист — твою ж мать, идеальная пара. Кому объяснишь, что у Тома встает на кровь по затылку, а Марко встает на колени. Бада-бум — и уже можно выпивать. Еще пара несвязных звуков, выдуманных на сумасшедшую голову — и можно курить по пачке за пачкой. Том счастлив. Строит из себя такового, по крайней мере. По мере, по краю, каждый день понемногу. Убил бы — раз плюнуть. Испепелил бы и рассыпал пылью по ветру, не постеснялся замарать руки — а ведь жалко. Или что-то на это похожее. У пчел земных жала, а в руках Марко царапающие хрустящие куски. Брызгами напиток, фейерверками, настоящий праздник без наличия под рукой повода. Люди любят давать вещам значения большие, нежели вещи готовы выдержать. Выкрасть бы палочку и улететь на разноцветном нарвале вдаль — толкает похуже психотропных — да Том после лбом о стол приложит, не спросив разрешения или что-то вроде. Свидетель, случайный прохожий, угрюмый понятой, запишите: Марко сопротивляться не будет. Что на горизонте и что между ними? Том, наверное, не об этом мечтал, но раз дают — бери, а бьют — разворачивайся лицом к сопернику и давай сдачи, со всей дури, как только можешь. Марко, например, может умело скрывать ссадины тональным кремом. Прямо как девочка. Том заметил, что девочки его уже с пять лет как не интересуют. Им мозги препарировать неинтересно. А вот наблюдать, как Диаз принимает душ, как завязывает сам себе рот лентой, как рассматривает шею венозную в зеркало, как мычит и как после не произносит ни слова — правда интересно. Марко не любит — Марко терпит и душит. Коллекционер мертвых бабочек, не иначе. Право выбора — останься или сбеги. Второго никто никогда не рассматривает. У Марко есть кофе, который вреден для сердечных мышц, отвечающих за его ненормальные порывы. У Тома есть сигарета, хотя не ясно, курят ли демоны. Ночь есть, когда что-то будет объединять. Да они вообще редкостные мажоры.