Between the lines

Роман не писался, и Кёнсу уже мог с полной уверенностью сказать, что у него кризис. Убрав пальцы от клавиатуры, он с тоской уставился в окно, за которым не видно было ничего, кроме того, что на дворе глубокая ночь, и подумал, что наверное именно так и выглядит сейчас его творческое будущее. Темно и пусто. Впрочем, этого следовало ожидать; ночные клубы, скоротечная, но зато бурная страсть, смелые, безрассудные поступки… Все это было так же далеко от его реальности, как меленький тихий район Ильсана, в котором он снимал квартиру, от Сеульского Хондэ, где и проистекало большинство событий его романа. Пожалуй, даже дальше. Однако он все-таки взялся. Взялся, чтобы доказать себе, что не скован одним жанром. Взялся из-за потока вдохновения, нахлынувшего на него совершенно неожиданно, когда однажды по дороге из университета наткнулся на блевавшего в темном переулке пьяного парня, поддерживаемого друзьями и что-то мямлившего про какую-то «телку», которая обязательно ему сегодня даст. Взялся, потому что на пару счастливых мгновений снова почувствовал себя неплохим писателем со светлым, успешным будущим. Потому что он идиот. И пошло все, конечно же, по привычной схеме: т.е в задницу. Минутная стрелка отметила пол четвертого ночи, а он все сидел перед открытым ноутбуком, запутавшись пальцами в своих и без того растрепанных волосах, и противился искушению разбить прибор о чертову стену. Бён Бэкхён, чтоб его… Что им движет, черт побери? Нет, До конечно помнил, каким собирался его написать, но, как это часто бывает у творческих личностей, тот Кёнсу, который это все придумал и тот, что бессмысленно тыкался в клавиатуру сейчас были совершенно разными людьми. Вдохновение ушло. Тщательно продуманный сюжет казался теперь плоским и избитым, а главный герой неправдоподобным и не живым. Снова. Как всегда. «Брошу я эту затею, » — пронеслось у него в голове сначала, как шутка, с преувеличенной обидой во внутреннем голосе, а затем снова — серьезнее. Ведь в конечном счете, он не знал ни единого человека, напоминавшего бы ему его главного героя и с кого он мог бы черпать то самое вдохновение. Разве что бродить ночью по темным переулкам в поисках других нажравшихся в хлам придурков в надежде, что снова тыркнет? Такая перспектива его ни коем образом не манила. «В лучшем случае, получится карикатура. Этакий обдолбаный, немного пьяный Марти Стю… Нет, нафиг, нафиг…» Вздохнув и не оставив себе и секунды долее на раздумье, он подвел курсор мышки к красному крестику в верхнем левом углу экрана и нажал. Было поздно. Хотелось поставить точку. Но отчего-то, когда на экране высветились варианты: «save» и «delete», он все же коротко выдохнул и кликнул на «save». «Чертов слабак. Не могу писать, не могу бросить… и так во всем.» К слову, осень в том году выдалась какой-то особенно холодной. Кенсу мерз на улице, мерз в университетских аудиториях, мерз дома, где, из-за экономии электроэнергии, шаг из одной комнаты в другую сулил переход в совсем иную климатическую зону... Поэтому, войдя к себе в спальню, он первым делом удивился. Вопреки его привычным опасениям, собственная комната была чуть теплее, чем зал, и он озадаченно нащупал в темноте выключатель. Неужели он забыл выключить нагрев пола? В темноте щупать стену было почему-то страшновато, и он с облегчением выдохнул, найдя наконец то, что искал. А затем с ужасом отшатнулся к той же стене, во все глаза уставившись на свою кровать. — Бэкхён?! — вырвалось у Кёнсу первое, что пришло на ум. Это было немыслимо. Невозможно. На бежевом покрывале, одетый в легкую светлую рубашку и рванные черные джинсы, беззаботно спал… — Он самый, — промычал парень, не открывая глаз, и обессиленно уткнулся носом в его подушку, отворачивая голову вбок. Кёнсу несколько раз больно ущипнул себя за руку, но от этого картина ни коем образом не поменялась. Перед ним был Бён Бэкхён. Живой. Во плоти. Настоящий Бэкхён, каким он его себе представлял, вплоть до родинки на левом ухе. Его светло каштановые волосы скрывали глаза длинной челкой, и он размеренно дышал, по видимому совсем забыв о присутствии писателя. Развалившись, как хозяин дома на его кровати, он выглядел смертельно усталым, хотя скорее всего — Кёнсу судорожно вспоминал все то, что сам про него придумал — он просто слишком много выпил на какой-то очередной вечеринке, возможно трахнув после этого какую-то девку в тесной кабинке мужского туалета. Взгляд До скользнул по изящному полубессознательному юноше, останавливаясь на расстегнутой ширинке. Да, это несомненно был его Бэкхён. Но какого… — Какого черта? — выдохнул он, медленно подходя к своей постели и лежащему на ней парню. Он конечно слышал, что шизофрения часто подает первые симптомы именно с двадцати до двадцати-пяти лет, но чтобы все кончилось вот так? Это было плачевно. — Ты ведь не живой? — Поживее тебя, — усмехнулся персонаж, закрывая лицо тыльной стороной ладони. — Но если не отвалишь и не дашь поспать, реально могу сдохнуть. Несколько секунд До простоял, как вкопанный, беспомощно хватая ртом воздух. В висках настойчиво стучала мысль, что надо сейчас же сдаться в ближайшую психиатрическую лечебницу, но он, в свою очередь, с такой же настойчивостью ее отталкивал. В психушках, как он слышал, таких несчастных, как он, заматывают в смирительные рубашки, качают наркотой, а затем по полчаса в день мирно беседуют с претензией на понимание — выворачивая при этом каждое слово наизнанку и придумывая все новые и новые диагнозы. Таким только сдайся, подумал Кёнсу и решительно покачал головой. Нет, в психушку было нельзя. Тем более, что ни он, ни его глюк буйными пока не были и угрозы, ни окружающим, ни себе не представляли. Чем он опасен, этот Бэкхён? Натрахался себе, нажрался и спит спокойно, никого не трогает. На суицид, как это часто бывает у шизофреников, тоже не толкает… Да, он просто оставит это чудо в покое, пойдет спать на диван, а когда проснется утром — все будет, как прежде. Он просто переутомился, слишком долго сидел над этим долбанным текстом. Сейчас он спокойно выйдет из комнаты, закроет дверь и… — Выключи, пожалуйста, свет, если уходишь. — Х-хорошо. … И все будет хорошо. Завтра он откроет глаза и поймет, что это был просто сон. А может и вовсе не вспомнит. Кто его знает, может подобный бред снится ему каждую ночь, напрочь стираясь из памяти поутру. Во всяком случае, для паники оснований пока не было. ***** Для паники основания были. В этом Кёнсу пришлось убедиться на следующее же утро, найдя выдуманного парня спокойно пьющим кофе за его кухонным столиком. Тот улыбнулся. — Хороший у тебя кофе. Будешь? — Блять, да сгинь же ты… — с отчаянием простонал он, обессилено опираясь о косяк двери. Перед глазами вновь встала картина психушки, в которую его все-таки обязательно засадят, и он тяжело опустился на соседний стул. — Сгину, сгину, — кивнул персонаж, ставя перед ним чашку. — Как только допишешь роман, так сразу. Обещаю. Нет, судорожно подумал Кёнсу, чувствуя, как трясутся руки, и с новым ужасом уставился на Бёна. Это не шизофрения. Это реальная нечисть. Это демон, которому зачем-то нужно его произведение. Он дал ему жизнь. Создал монстра. Он… — Полегче, лупатый, — участливо цокнул языком Бэкхён, похлопывая Кёнсу по плечу и тем самым вгоняя его в окончательное оцепенение. — Так ты себя реально до психушки доведешь. Ну, не переживай! Поживем вместе пару недель, ты допишешь нашу книгу… делов-то! Хочешь, я буду называть тебя создателем? Он обворожительно улыбнулся, автоматически включая все свое природное очарование, и До в который раз отстраненно подумал, что все-таки написал его чересчур привлекательным. Ведь, черт побери, что толку создавать персонажу реалистично идиотский характер и неправильный образ жизни, если потом делаешь его настолько хорошим собой, что на деле все это сразу забывается? — По-моему, «создатель» звучит очень круто, — задумчиво продолжил тот, подперев подбородок руками и выжидающе уставившись на Кёнсу. —Лучше соглашайся, пока предлагаю… Да, персонаж его романа был хоть и не гордым обладателем длинных, пушистых ресниц, высокой переносицы или подобных общепринятых атрибутов физической красоты (наоборот, его лицо было даже чуть простоватым, со слегка «картошечным» плосковатым носом, тонкими губами и немного прямоугольной улыбкой), но в нем определенно был шарм. Некая изюминка, которую можно было сослать как на веселые искорки в глазах, расслабленную манеру говорить и заговорщически приподнятые уголки губ, так и просто на то, что он был творением До, ненавидящего всякие банальности и шаблоны. По его описанию, Бэкхён не походил на очередного штампованного айдола, которыми так болело все его поколение. По его описанию, Бэкхён был чертовски красив. — Э-это шантаж, — только и смог выговорить он. — Не шантаж, а вдохновение, — возразил тот, хитро прищуриваясь. — Сам подумай, разве не легче будет писать, имея живого меня перед глазами? Ну же, создатель, не бросай меня! Персонаж шутливо захныкал, с деланной беспомощностью протягивая к нему руки поверх стола, и Кёнсу невольно шарахнулся, чудом не переворачивая чашку с кофе на клавиатуру ноутбука. Руки Бэкхёна были для него отдельной темой. Утонченные и хрупкие на вид, с длинными изящными пальцами и аккуратными ногтями, они обычно вызывали у него особое чувство восторга и гордости. Сейчас, однако, их непосредственная близость и реальность пугали просто до чертиков. Бэкхён засмеялся. ***** Вопреки опасениям Кёнсу, шизофреником ему себя приходилось чувствовать не так уж и часто. Персонажу, который ворвался в его жизнь якобы с целью «вдохновлять», по всему видимому было с ним скучно, потому что уже на второй день он ушел хрен знает куда, вернувшись домой в полу-осознанном состоянии лишь на третий. И с тех пор зажил какой-то своей бурной жизнью, о которой До имел лишь смутное представление, исходя из того, что написал о нем ранее. — Напиши, чтобы у меня было много денег. Тяжело вздохнув, До взял в руки первые попавшиеся ручку и бумажку и, скептично поглядывая на своего главного героя, написал одну единственную фразу: «Карманы черных брюк Бэкхёна были до отказа набиты купюрами, отчего ему было немного некомфортно сидеть, и что заметно сказывалось на его и без того вальяжной походке, добавляя ей еще больше нахальности.»  — Зашибись, — на выдохе прошептал Бэкхён, расплываясь в довольной улыбке и нащупывая пальцами действительно вдруг оттопыренные карманы. — Что ж, увидимся! Коротко махнув напоследок рукой, он, не говоря ни слова больше, исчез за дверью, оставляя молодого писателя стоять посреди прихожей в гордом одиночестве. Снова. Кёнсу нашел его лишь на следующий день, катающемся на детских качелях в сквере неподалеку от их дома. Бэкхён раскачивался сильно, но выглядел при этом совершенно расслабленным, блаженно прикрыв глаза и наслаждаясь ветерком, то поднимающим челку со лба, то возвращающим ее обратно. Приход Кёнсу он не заметил, как впрочем и недовольные взгляды пару взволнованных мам, смотрящих на него с явным неодобрением. — Обкурился? — бросил До в качестве приветствия. Он невольно снова оглянулся на мамаш и неловко переменулся с ноги на ногу. Ему совсем не хотелось, чтобы они думали, что он с Бёном заодно. Бэкхён же удивленно распахнул глаза, ища взглядом источник звука, и приветливо улыбнулся. — Почему сразу… Это же так приятно… Ты когда то…. нет? Кёнсу слышал лишь обрывки фраз, когда тот пролетал мимо него, и раздраженно вздохнул. — Мы можем поговорить нормально? — Можем, — усмехнулся Бэкхён и кивнул в сторону соседней качели. Стыдливо оглядываясь по сторонам, Кёнсу подошел к ней и аккуратно сел. Кататься, как этот инфантильный придурок, ему совершенно не хотелось, и пару минут он просидел так молча, надеясь, что у того хватит порядочности хотя бы сбавить темп. Но тщетно. В итоге, преодолев смущение, он все же несильно оттолкнулся, и чуть согнул ноги в коленях. Разогнул. Согнул… Скорость он набрал на удивление быстро, прям как в детстве, и до персонажа оставалось совсем немного… — Раз ты в моей реальности и живешь в моем доме, то должен жить по моим правилам, понял? — выпалил он наконец, изо всех сил раскачиваясь, чтобы поравняться с ухмыляющимся Бёном. Он не знал, почему сказать это было так важно. Потому что нес ответственность за все его проступки? Потому что надоело чувствовать себя использованным собственным творением, превращаясь из писателя в некий живой банкомат воображаемых денег, которые затем уходили на алкоголь, наркоту и женщин? Потому что «знай свое место, ненастоящий ты мудак»?   — По чьим же правилам я по-твоему жил до сих пор? — засмеялся тот в ответ, закатывая глаза. И Кёнсу опешил, не зная что сказать. Потому что действительно, винить кроме себя было некого. Да, Бён Бэкхён был смазливым уебком с хроническим хитрым прищуром и чересчур яркой улыбкой, оставляющим запечатанные презервативы во всех мыслимых и немыслимых местах, ходящим по квартире полуголым и не умеющим даже помыть за собой гребанную тарелку. Да, любая, даже самая серьезная тема при нем непременно опошлялась, превращаясь в очередную дешевую шутку сексуального характера (хотя что там серьезные темы, Кёнсу даже не мог в его присутствии нормально посмотреть фильм: «так они трахнутся наконец, или мне еще два часа смотреть, как она ломается?»). Да, он таскал домой пьяных девок, заставив Кёнсу в итоге торжественно поклясться самому себе, что никогда больше не сядет на собственный диван, или же возвращался под утро, пахнущий женскими духами, алкоголем и сигаретами. Да, он называл его занудой, с третьего раза успешно вычитывая из интернета очередной неприличный пост, задыхаясь от смеха и возмущаясь, что Кёнсу не смеется вместе с ним. Говорил, что это невыносимо, что не верит, что вышел из-под пера такого, как он… В общем, Бён Бэкхён был хреновым соседом, но ведь написал его таким именно До, поэтому и претензии выставлять было действительно некому, разве что только собственному больному воображению. — Знаешь, я начинаю понимать, в чем твоя проблема, — бросил Бэкхён однажды, закрывая ноутбук и откидывая его на диван. — Ты читал мой роман? — В сюжет не вдавался, но описания твои — дерьмо. То, как ты описываешь меня, мою жизнь… Ты будто все время пытаешься доказать, что ты не такой, что ты лучше меня. Так не пишут. — Бэкхён, я не… — Не оправдывайся, — в первый раз в жизни голос Бэкхёна звучит серьезно и даже строго, без привычной усмешки между словами, и Кёнсу невольно настораживается, поворачиваясь к нему лицом. — А лучше подумай нормально. Как должен понять меня читатель, если отказываешься понимать ты сам? «Прожигая свою жизнь по клубам и вечеринкам»… Бэкхён фыркнул. — Какие громкие, пустые слова. Ты хоть раз на такой вечеринке был? Знаешь, каково оно, когда музыка играет так громко, что сердце сбивается, и тебе кажется, что ты или продолжишь танцевать до утра или сдохнешь, и совершенно плевать, какой из этих двух вариантов? Знакомо тебе это ощущение, когда девушка вдруг смотрит на тебя как-то по-другому, и становится предельно ясно, что она для себя уже все решила и сегодня ты точно с ней переспишь? Знакомо? Оно длится всего долю секунды, но именно ради него то и стоило весь вечер смешить ее и угощать дорогими коктейлями. Ты можешь это понять? Описать? — Я… — А если нет, то нафиг вообще взялся? На пару мгновений в комнате становится невыносимо тихо. Потому что я идиот, хочет сказать Кёнсу. Потому что твой образ пришел ко мне черт знает откуда и вдохновил. Потому что ты как-бы просил написать тебя, мешая спать и учиться к экзаменам. Потому что я хотел попробовать, и… — Слушай, — лицо Бэкхёна проясняется, и он уже не похож на разочарованного педагога, недоумевающего ограниченности своего ученика. Перед До снова веселый, смотрящий на него с хитрым прищуром непутевый парень. — А пойдем сегодня со мной. — Нет, — отрезает Кёнсу на автомате. Варианта заставить себя пойти с Бэкхёном в какой-то шумный тесный клуб для него просто не существует, и даже слово «нет» он говорит чисто символично, делая старшему одолжение, что не игнорирует его вопрос целиком.   — Пойдем. У тебя, наверное, и секса то нормального уже сто лет не было,— настаивает хён. И он прав. Секса у Кёнсу действительно не было давно. И не потому что он был непривлекателен (это был вопрос вкуса), но куда-то идти, с кем-то знакомиться… все это напрягало его до такой степени, что на поход в ночной клуб или бар он решался исключительно в случае крайнего, невыносимого недотраха. А пока терпел еще. ******* Нет, подумал Кёнсу, щурясь от ярких огней и делая большой глоток светлого пива, в Бэкхёне конечно были и положительные черты. В некотором (очень узком) смысле, он возможно даже был неким преувеличенным воплощением всего, чего не хватало ему самому. Бён был чуть выше него, обаятельный, непринужденный и, чему больше всего завидовал в данный момент Кёнсу — невероятно свободный. И речь шла даже не о свободе от уставов общества или каких-либо правил… Бэкхён был свободен от самого себя. Он не заморачивался, как Кёнсу, по пять раз обдумывая каждый поступок до совершения и протирая его мыслями просто до дыр после. Он говорил первое, что взбредет на ум, заранее наплевав на то, как отреагирует До и интересно ли ему вообще его мнение о том, как правильно писать и почему он идиот, если еще не опробовал светящееся в темноте презервативы... От ярких белых вспышек происходящее приобретает некую фрагментарность, представляясь Кёнсу будто в замедленном действии. Вспышка. И вот рука этого свободного Бэкхёна воровато скользит вверх по обнаженной ноге хрупкой крашеной блондинки, забираясь ей под юбку, а Кёнсу переводит взгляд на его хитрую улыбку и отстраненно думает, что создал поистине живого человека. Придурка полного, правда, но живого. Вспышка. Мысль пафосная и дурацкая, и Кёнсу думает, что ни за что не написал бы ничего подобного, если бы писал рассказ о самом себе. Вспышка. Бён продолжает увлеченно танцевать, свободной рукой прижимая к себе хихикающую девушку, а Кёнсу невольно восхищается раскованной пластичности его движений. В своей естественной среде обитания тот буквально завораживает, наполняя собой пространство так, что в итоге кроме него уже не видно ничего, и… То, что последние пару минут он только и делает, что пялится на Бэкхёна он осознает только на четвертой вспышке, когда тот ловит его взгляд и слегка приподнимает брови. Чего, мол? Он поспешно отвернулся, делая еще один большой глоток из бутылки. И тут же поперхнулся, с опаской снова поворачиваясь к Бёну. — Эй! — крикнул он, изо всех сил стараясь обратить его внимание. — Эй! — Однако было слишком поздно. Из танцующей толпы к тому уже пробирались двое, вид которых не вызывал у Кенсу ни малейшего сомнения в том, что Бэкхён, как говорится, попал. Тот, кто шел впереди (с особо яростным выражением лица, оттопыренными ушами и походкой, будто в Сеул он скакал верхом на лошади три дня), оказался рядом с персонажем в считаные секунды, резко дергая на себя его партнершу и угрожающе нависая над ним, каким-то образом умудряясь смотреть одновременно сверху вниз и исподлобья. — Ты, уебок, совсем блять охуел, да? Тебя, сука, не учили, что чужое трогать нельзя?! До неприличия высокий и широкоплечий, парень создавал самое, что ни на есть угрожающее впечатление. И дело было даже не в самом росте или телосложении… Больше всего До пугали его глаза. Не обремененные проблеском каких-либо глубоких мыслей или интеллекта, они выражали лишь полную оторванность, ярость и легкое алкогольное опьянение. Сделав еще один шаг вперед, он подошел вплотную к Бэкхёну, и от сильного толчка в грудь персонаж врезался спиной в барную стойку. На пол полетел неудачно попавшийся под руку стакан, кто-то испуганно вскрикнул, а сердце писателя екнуло в груди, заставляя сильнее сжать в пальцах горлышко полу-пустой пивной бутылки. Бэкхён же очевидно не впечатлился. — Что-то на ней не написано, что она твоя, — насмешливо огрызнулся он, чуть приподнимая юбку девушки. — Или написано? Я просто еще не везде проверил… «Идиот, » — с отчаянием подумал Кенсу и содрогнулся. Потому что не содрогнуться, когда тяжелый кулак парня столкнулся с лицом Бэкхёна, было попросту невозможно. В одно мгновение черты того исказились бешенством, а в следующее Бён опал, как озимые, ударяясь локтями о грязный каменный пол. Из рассеченной кулаком о зубы губы тотчас же хлынула кровь. — Что ты там еще не проверил? — хрипло поинтересовался второй, склонившись над ним. Схватив Бэкхёна за ворот одной рукой, он присел на корточки и дернул его на себя, вновь устанавливая зрительный контакт. — Может, повторишь? Окровавленных губ Бёна коснулась снисходительная полуулыбка. Парень завел свободную руку назад, намереваясь нанести еще один удар. А Кёнсу вдруг осознал, что так, как было раньше, уже не будет. Осознал примерно в тот момент, когда его нога изо всех сил толкнула сидящего в плечо, заставив потерять равновесие и завалиться набок, а дрожащий от негодования голос, заоравший: «не трогай его, скотина!», оказался его собственным. — Кто виноват, что твоя подружка шлюха?! Сам до конца не понимая, что творит, он пнул обидчика Бэкхёна еще раз, чувствуя, как в крови закипает такой ранее незнакомый, пугающий, но до дрожи пьянящий адреналин. По венам пробежал ток возбуждения. Давай, рычало что-то внутри него, ударь меня, сука! Попробуй! Парень, однако, тоже озадачился. В глазах его уже не читалось ничего, кроме недоумения — исчезла даже агрессия — и он уставился на Кёнсу снизу вверх, будто только сейчас его заметив. Казалось, даже ему было ясно, насколько неуместен До в этом «мире», которому принадлежали они с Бэкхёном; и это сбивало. Вводило в некий ступор. Неловкую паузу прервал товарищ. Стоя до сих пор чуть поодаль с совершенно бесстрастным, скучающим выражением лица, он одним резким движением оказался между ними — и в следующую секунду До уже лежал на полу, задумчиво рассматривая черный потолок. Он даже не успел понять, больно ли ему или нет; мир просто на миг исчез. А когда он появился вновь, над ним уже склонялся ухмыляющийся Бэкхён. — Живой? Ты молодец, не ожидал от тебя. — Г-где они? — выдавил из себя Кёнсу, оглядываясь по сторонам. Левая сторона его лица буквально горела и казалась тяжелее правой. Бэкхён передал ему позаимствованный у бармена пакет со льдом и кивнул куда-то в сторону. — Вон, возвращаются. Ты только не думай, оно не всегда так. Кто же знал, что ее парень такой тупой громила? До грубо выругался, морщась от неприятных ощущений. А затем над ними нависла тень. — Пойдемте со мной, — прогремел басом «тупой громила», стараясь перекричать популярный дуэт Мино и Бобби*, под одобряющие возгласы молодежи требующих изо всех стерео колонок клуба, чтобы им позвонили. — Хуй тебе, — отозвался Бэкхён, помогая Кёнсу подняться на ноги. Парень почему-то усмехнулся, неожиданно добродушно закатывая глаза, и, видимо не привыкший долго уговаривать, просто потянул Бёна за собой, крепко держа за изгиб локтя. Кёнсу оставалось лишь семенить следом. Оказались они в ВИП комнате. Небольшой, звуко-изолированной, с мягкими диванами вдоль стен, собственной стерео системой, и длинным, низким столом по центру, заставленным подносами с маленькими бутербродами, фруктами и сладостями. Еще на нем стояла большая, еще не начатая бутылка виски. Бэкхён присвистнул. Кёнсу вопросительно посмотрел на их обидчика. — Мне как-то неприятно… — начал тот, обращаясь к Бэкхёну, неловко переминаясь с ноги на ногу, и махнул рукой на диван, указывая им сесть. — И потом, твой друг прав; ты не виноват, что она шлюха, и я… Короче, извини. На губах парня появилась немного смущенная, виноватая улыбка и он стал разливать виски по бокалам. — Я Чанёль, кстати. А это Сехун. Он кивнул в сторону того самого отмороженного на вид крашенного блондина со скучающей миной, что ударил Кенсу, и взгляд Бэкхёна тут же метнулся к писателю. Несмотря на ледяной компресс, синяк все же начал проявляться. Бён нахмурился. — Полагаю, я должен быть рад знакомству? — холодно поинтересовался он, придвигая к себе бокал со спиртным. — Это уж как хочешь, — улыбнулся Чанёль в ответ. — Мое дело извиниться, поставив на стол самую дорогую здесь бутылку. А дальше… А дальше между ними произошло то, чему Кёнсу не мог подобрать никакого иного слова, кроме странного термина «химия». Он затруднялся понять как это вообще возможно, учитывая до сих пор немного кровящую губу персонажа (виски, пожалуй, сыграло немаловажную роль), но уже через полчаса колкие реплики Бэкхёна постепенно сменились их с Чанёлем взаимным хохотом, через час долговязый начал называть его «хён», а через два Бён уже сидел рядом с ним, положив голову ему на плечо, и тихо смеялся, погружая их обоих в облако сигаретного дыма. — Что, так и сказала? — Ага, — Чанёль прыснул и забрал сигарету из его пальцев. Затянувшись, он посмотрел на ухмыляющегося Бэкхёна сверху вниз и поднес ее к его рту, предлагая взять губами. Кёнсу почему-то передернуло. — Сумасшедшая сучка. — Не то слово. И так — всю ночь. Виски в бутылке становилось все меньше, а окурков — больше. Сехун, который, как оказалось, принял какую-то дрянь еще до встречи с ними, довольно скоро «выпал», и почти все время просидел буровая стену пустым стеклянным взглядом, чем вызвал у До не столько презрение, сколько легкое чувство зависти. Без наркоты, наверное, воспринимать Чанёля, Бэкхёна и всю ту грязную, извращенную реальность в которой он был лишь гостем, а они прибывали постоянно, невозможно вовсе. И плевать, что при воспоминании о недавней драке в пальцах до сих пор приятно покалывало послевкусие адреналина, а перед глазами то и дело всплывало склоняющееся над ним лицо Бэкхёна и его глаза, наполненные благодарностью и неподдельным уважением. Плевать, что от этого взгляда по телу расплылось такое же тепло, как от глотка того же противного, крепкого виски, а грудь переполнилась чем-то очень похожим на гордость. Гордиться ведь тут было нечем; судя по тому, как тот смотрел сейчас на Чанёля, уважение Бэкхёна заслужить было совсем не трудно. Наконец, к пяти утра, одной рукой обнимая Бэкхёна за плечи, а второй придерживаясь стены, чтобы не упасть, Пак предложил подвезти их до дома. Кёнсу решительно отказался, и даже Бэкхёну на этот раз хватило ума не спорить. — Тогда надеюсь, скоро повторим? — широко улыбнулся Чанёль на прощание, провожая Бёна теплым взглядом. — Обязательно, — усмехнулся тот и деланно поморщился. — Только не с самого начала, ладно? ******* — Нет, ну правда он классный, правда же? Ноги Бэкхёна заплетались и он повис на плече у Кенсу, обжигая ухо своим горячим дыханием и расплываясь в какой-то мечтательной, глупой улыбке. Взглянув на него, До нахмурился. — У тебя снова кровь идет. В течении вечера раненная губа то успокаивалась, то снова давала о себе знать, и сейчас алая капля уже действительно вновь катилась по подбородку старшего, грозясь вот вот упасть на каким-то чудом еще не запачканный кровью белый воротник. Кёнсу прикрыл глаза. Почему-то вид пьяного, побитого, но широко улыбающегося Бэкхёна вызывал в нем раздражение. Классный? Это тот-то агрессивный лопоухий дылда? — Не знал, что тебе так нравится, когда пожестче, — попытался съязвить он. Бён, однако, лишь рассмеялся. Заливисто. Изящно. Откинув голову назад и сверкая белоснежными зубами. Причем, как показалось Кенсу, смеялся он даже не в ответ на то, что сказал он, а от свежего воспоминания о чем-то, что сказал или сделал этот самый «классный» Чанёль. Это стало последней каплей. Все напряжение, что накопилось в нем за ночь; весь страх, адреналин, восторг; алкоголь, возбуждение и острая неприязнь к Чанёлю — все это в миг достигло своего предела, и До просто перестал понимать, что делает. — Эй, ты чего? «Бесишь, » — пронеслась в его голове последняя более или менее трезвая мысль, а затем он резко стряхнул парня с себя, толкая спиной к кирпичной стене, отделяющей их от проезжей части. Бесишь, хочет рявкнуть он вслух, и Бэкхён еле заметно подается навстречу, когда большой палец писателя проводит по его подбородку, стирая ярко красную дорожку и задерживаясь на поврежденной губе. Бесишь контрастом улыбки и крови. Бесишь тем, что тебе на все насрать, и что ты так быстро все прощаешь. Тем, что тебя можно купить одной бутылкой виски и тупым рассказом про телку с большими сиськами. Палец на губах второго парня чуть дрогнул. Взгляд же приковало к хмелю, сигаретам и ярким клубным вспышкам, смотревшим на него сквозь расширенные зрачки карих глаз. Бесишь этой своей простотой и порочностью и, черт, бесишь тем, что ни в том, ни в другом ты совершенно не виноват!   — Так ты бить собрался, или целовать? Шепот Бэкхёна доносился откуда-то издалека; то ли шуткой, то ли провокацией, и До почувствовал, что у него кружится голова. Обида и алкоголь смешались с чем-то третим, и реальность окончательно потеряла свою четкость. Он не понимал, почему в ноздрях будто поселился запах табачного дыма и Бэкхёновского одеколона, почему так ведет от ощущения дыхания второго на своих губах, почему… «Черт с тобой, » услышал он наконец тихий вздох, прежде чем его губ коснулись чужие. Теплые и влажные от слюны и крови, они накрыли его собственные, и жаркая волна накрыла его с головой. Дыхание перехватило, по всему телу распространилось одновременно приятное и пугающее покалывание, собственные губы разомкнусь и… и наваждение рассеялось. В голове раздался звук, очень напоминающий пожарную сирену, и он отскочил, как ошпаренный, едва ли не потеряв равновесие. Щеки горели. Ноги, словно ватные, отказывались подчиняться. — Какого черта?! Ты что творишь вообще?! Это не поцелуй, судорожно уверял До себя, чувствуя на губах легкий привкус крови. Бэкхён, сука! Он всего-то хотел вытереть кровь (да, именно это он и делал!), раз тот сам безрукий. Просто, чтобы прохожие не шарахались. А он… он… Ах ему еще и смешно?! — Хватит ржать, извращенец! В голосе прозвучали истеричные нотки. Бэкхёну, кажется, стало еще веселее. — Подожди, я не угадал? Ты все-таки хотел подраться? — Я не понимаю… — растерянно залепетал Кёнсу, пропуская его слова мимо ушей и беспомощно уставившись на свое творение. Руки тряслись от негодования, и он засунул их в карманы, дабы не дать тому очередной причины над собой издеваться. — Не понимаю. Я же никаких гейских наклонностей тебе не писал, я… — Сублимировал, значит, — пожал плечами Бён. — Я твой персонаж, и раз я тебя поцеловал, то педик у нас именно ты. В течение нескольких секунд он выдержал многозначительное молчание, наблюдая, как одна за другой сменяются эмоции на лице собеседника, пока милосердие все-таки не взяло верх:   — Шучу, — устало улыбнулся он, сжалившись над ошеломленным писателем. — Просто шучу по пьяни. Не заморачивайся ты так. Поправив на себе рубашку, он легонько толкнул Кёнсу в грудь, проходя мимо, и собрался уже идти дальше, бросая на него последний взгляд через плечо. — Небось, понравилось? — кокетливо подмигнул он. И тут же со смехом увернулся от брошенного в себя скомканного пиджака. ****** — Кстати, — как бы между делом бросает Бён, натягивая на себя новую белую рубашку. — Сегодня я иду на одну тусовку с Чанёлем, так что не жди меня. Я буду поздно. — Что, опять? — глупо переспрашивает Кенсу. Наблюдая за тем, как старательно Бэкхён поправляет воротничок, в нем зарождается какое-то липкое, нехорошее предчувствие, и он опускает взгляд на собственные руки, надеясь, что второй парень не уловил перемену в его лице. — Да. Он обещал провести меня в какое-то реально крутое место. Подпольное. Говоря нарочито тихо, Кёнсу старается, чтобы следующий вопрос прозвучал как можно бесцветнее, но и это усилие он прилагает зря; Бэкхён, которому явно сейчас не до него и который сосредоточенно проверяет все ли он взял, все равно ничего бы не заметил: — И ты ему доверяешь? — Конечно, с чего бы мне ему не доверять? Мы ведь с ним… Он отвлекается, стряхивая пушинку с кожаной куртки, которую собирается надеть, но Кёнсу и сам прекрасно может закончить фразу за него. «Одного поля ягоды», «братья по разуму», «до тошнотворности совместимые придурки, которые смеются над идиотскими шутками друг-друга, выкуривают пачки сигарет на двоих, и девушек трахают, наверное, тоже на пару…» — … друзья, — договаривает тот. И ярко улыбнувшись на прощание исчезает за дверью. Кёнсу же остается наедине со своими мыслями. Странными мыслями. Неприятными. Как бы он ни хотел этого, из головы не выходит подозрение, что все не так просто, как представляет ему, или даже самому себе Бэкхён. Друзья… Он хмыкает, вспоминая недавний приход Чанёля к ним в квартиру: «Друзья» не бросают на друзей долгих, непонятных взглядов, когда те отворачиваются. «Друзья» не считают практически своим долгом все время так или иначе касаться своих друзей, будь то забытая на чужом колене рука, соприкасание плечей, взъерошивание волос, или что-либо тому подобное. «Друзья» не… Перед мысленным взором почему-то всплывает Бэкхён, послушно открывающий рот, чтобы взять предложенную Паком сигарету, и его вновь передергивает, в точности так же, как и в первый раз. На часах одиннадцать. Затем двенадцать. Час… Пол-второго? Конечно, не возвращаться домой раньше восхода солнца для персонажа было самым обычным делом, но зато для Кёнсу-то сегодня все было по-другому. Потому что его наконец осенило: Чанёль хочет Бэкхёна. Обвинение, конечно было из смелых, и Кёнсу не был уверен, что у него достаточно оснований на то, чтобы подозревать долговязого в чем-то таком (в каком, он не хотел произносить даже мысленно). Но тем не менее он знал. Часы текли один за одним, а Чанёль хотел Бэкхёна. Он ужинал в одиночестве, мыл посуду, а Чанёль тем временем хотел Бэкхёна. Он пытался писать, лечь спать, думать о чем угодно другом, а гребанный извращенец Пак Чанёль, мать его, хотел Бэкхёна! «Черт, а что если он специально заманил его в этот подпольный клуб? Чанёль ведь тоже уже знает, какой Бэкхён наивный и безрассудный; что ему мешает напоить его и воспользоваться положением?» При мысли об униженном, потухшем персонаже на сердце похолодело, и Кёнсу опустился на стул, судорожно прикусывая нижнюю губу. «Друзья», сказал Бэкхён. «С чего бы мне не доверять ему, » сказал Бэкхён… «Ты идиот и параноик», мысленно перебил сам себя До, качая головой. «Даже слепому видно, что упоротый придурок Чанёль, смотрящий на Бэкхёна, как на самого чудесного человека из всех ему знакомых, скорее сам убьется, чем позволит чему-либо произойти с ним. А каким долбанутым надо быть, чтобы представить, что он способен намеренно…» «И все же, » не унимался гадкий голос в его голове, «все может быть. Кто знает, что он может сделать, если сам напьется настолько, что потеряет контроль? А если Бэкхёну это покажется забавным? Нет, он конечно способен на что угодно, если это сулит что-то новенькое и прикольное, но ты действительно позволишь так опуститься собственному персонажу?» — Нет, — выдохнул Кёнсу вслух, судорожно хватаясь за ноутбук. Бэкхёна надо было спасать. Может ничего еще не произошло, и надо было просто заставить его уйти, вернуться домой. Да, все еще можно было исправить… «Бэкхён посмотрел вокруг, окидывая помещение внезапно потускневшим взглядом, и остановился на Чанёле, пытающемся ему что-то донести, глупо улыбаясь и жестикулируя руками. Почему-то смотреть на него совершенно не хотелось, и Бэкхён отчаянно захотел оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Не с ним. От вида рюмки спиртного в собственной руке к горлу подступила тошнота, и он со звоном опустил ее на стеклянный стол. Какого черта он вообще здесь делает? Горло сжала необъяснимая тоска. Он не хотел этого. Ничего из этого. Не сейчас. Пошатываясь, он встал и направился к выходу. Чанёль протянул к нему руку, намереваясь остановить, но он все же скользнул мимо него к двери, силясь скрыть внезапно накатившее отвращение. — Не трогай меня, ладно? — пробормотал он то ли вслух, то ли про себя (судя по выражению лица второго парня — вслух), и вырвал кисть из сильных пальцев. За дверью вип комнаты орала очередная песня GD**, припев которой они с Чанёлем всегда самозабвенно орали вместе, но теперь его тошнило и от нее. Слова, которым он раньше не придавал значения, хоть и знал наизусть больно били по рецепторам, о существовании которых он ранее и не подозревал, и ему вдруг стало стыдно. Стыдно от собственной пустоты. —Бэкхён-хён, — раздался над его ухом озадаченный голос Чанёля, приглушенный громкой музыкой. Он брезгливо вздрогнул и, не оборачиваясь, стал проталкиваться к выходу, надеясь затеряться в толпе. На улице его обдало холодным воздухом и несколько мгновений он просто стоял у входа в клуб, вглядываясь в кусочек темного неба, видневшегося между крышами двух близко построенных зданий, выдыхая в ночь теплый пар. Хотелось курить. Нащупав карманы, однако, он не обнаружил ни сигарет, ни денег. Только мелочь, которой возможно хватило бы на то, чтобы добраться до дома. Ну и нафиг. Вжав голову в плечи и спрятав руки в карманы кожаной куртки, он поплелся прочь.» ******* — Нет, это уже свинство! — яростно крикнул Бэкхён с порога, швыряя Кёнсу в лицо свой пустой бумажник. — Что ты со мной сделал, ублюдок?! В голосе, обычно таком бодром, слышались еле сдерживаемые слезы, и казалось он вот вот сорвется и зарыдает. Кёнсу кольнула совесть. — Почему мне так хреново, мать твою?! Что ты сделал?! Ярость погасла так же быстро, как и вспыхнула, уступая место слабости и обиде, и персонаж обессиленно оперся спиной о косяк двери, зарываясь пальцами в отросшие каштановые волосы. — Как ты мог? — уже еле слышным шепотом спросил он. Прикрыв глаза, будто не желая и смотреть на писателя, Бэкхён презрительно отвернулся — что-то, чему Кёнсу был втайне даже немного рад. Встретиться с ним взглядом было страшно. Распахнутая настежь старшим дверь тихонько скрипела на петлях, запуская в квартиру холод с не отапливаемой лестничной площадки, но дрожь, которая ходила волной по телу Кёнсу была вызвана отнюдь не этим. Что он, разозлился? Заревновал? Потерял терпение и наказал Бэкхёна за то, каким сознательно создал его сам? Теперь, как никогда раньше, он чувствовал, что имеет над персонажем полную власть, но эта мысль совсем его не радовала. Наоборот, в горле образовался ком ненависти к самому себе, а язык — его глупый, бессовестный язык — начал выдавать такие же глупые, бессовестные оправдания:   — Я хотел показать тебе, что ты просто бестолку пытаешься заполнить внутреннюю пустоту. Весь твой образ жизни… — А что, лучше опустить руки и жить в ней, как ты? — негромко отозвался Бён, стреляя в него укоризненным взглядом. — Ненавидишь меня? Можешь написать, что я попал под автобус или что меня зарезали в темной подворотне, мне плевать. Но не смей пихать в мою голову свои гребанные депрессивные мысли, которым там не место. Не хочешь быть мне другом, будь хотя бы настоящим писателем. Кёнсу отшатнулся, будто от пощечины.   — Я… я все исправлю, сейчас, я только… — Не трогай меня! Не смей. Ты сделал достаточно… — зло процедил Бэкхён, толкая его плечом, и прошел в квартиру, не закрыв за собой дверь. А затем, не удостоив До и взглядом, молча плюхнулся на диван и отвернулся к стене. Кёнсу же еще некоторое время простоял в прихожей, проклиная себя всеми возможными способами. Пожалуй, никогда еще в жизни он не чувствовал себя таким ничтожеством. И лишь когда он был уверен, что Бэкхён крепко спит, все-таки взял листок бумаги и нацарапал на нем следующие слова: «Когда Бэкхён проснулся на следующее утро, внезапно нахлынувшую на него вчера тоску, как рукой сняло…» Он задумался. Было бы заманчиво сказать, что тот еще и не злился на него за сегодняшнее, но писать такое у него рука не поднималась. Резкие слова Бёна въедались в него до сих пор, отдаваясь одновременно стыдом и болью. «Будь хотя бы настоящим писателем…» А настоящие писатели не врут. Не надругаются над чувствами и мыслями персонажей, заставляя их чувствовать несвойственные им, неискренние эмоции. На этот раз, он должен был написать правду. «Мысль о Кёнсу все так же вызывала в нем обиду и злость, в перемешку с ноткой разочарования, но спрыгнуть с моста больше не хотелось, а это уже было большим плюсом.» **** Опрокинув пятую рюмку текилы, Кёнсу оперся всем телом о барную стойку, ожидая когда же наконец войдет в действие обещанная напитком смелость. Перед глазами уже начали расплываться силуэты танцующих вокруг него девушек, в ушах гудело, а в голове то и дело будто перекатывался небольшой мягкий мячик, заставляя терять равновесие и хвататься за ближайшие предметы и более устойчивые тела. Однако подходить к Бэкхёну желание пока еще не возникало. Как всегда до неприличия веселый и беззаботный, за время наблюдения До тот успел поменять трех партнерш, послать нафиг двух их грозных парней и выпить один крайне подозрительный коктейль, ядовито оранжевого цвета. Еще он выкурил полторы сигареты, и теперь заливисто смеялся в небольшой компании новых знакомых, сгибаясь чуть ли не пополам и разливая остатки напитка на собственные лакированные туфли. Присутствие писателя он упорно не замечал, а если и замечал, то виду не подавал — разве что улыбался новым друзьям чуть шире, и в сторону бара смотрел лишь бегло, когда выбирал себе очередной напиток. Кенсу закрыл глаза. Сейчас он подойдет к нему. Сейчас. Ему ведь стоило таких усилий проследить за ним и найти его здесь, после того, как тот уже два дня как избегал его, не позволяя ни объясниться, ни даже извиниться по-человечески. Сейчас он решится. Еще пару секунд. Однако снова открыв глаза, взору Кенсу представилась странная картина. Нет, все вроде было, как прежде: компания все еще смеялась вместе с его персонажем, поднимая бутылки и бокалы вверх для тоста, вот только рука незнакомого парня, секундой ранее хлопавшая Бёна по плечу, теперь скользнула ниже, задерживаясь на пояснице. Какого черта?! В глазах потемнело, текила ударила в голову, и на несколько мгновений Кёнсу потерял связь с реальностью. Когда же он вновь ее обрел, то понял, что до хруста сжимает в руке хрупкие, теплые пальцы Бэкхёна. Понял, что протаскивает его через толпу, грубо расталкивая всех со всего пути, а Бэкхён даже не сопротивляется. Хотя зачем? Он же не девка какая-нибудь, чтобы устраивать громкие сцены, крича что-то типа: «Ничего не хочу слышать! Оставь меня!» или нечто подобное. Ему плевать. Появление Кёнсу по-видимому даже не испортило ему настроение. Скорее, судя по заинтригованному выражению лица, ему было любопытно. — Хоббит все же выполз из своей норы, — хихикнул он, когда дверь туалета захлопнулась за ними, чуть приглушая музыку и делая возможным друг-друга слышать. А Кёнсу почувствовал как адреналин предательски покидает кровь, забирая с собой всю решительность, по милости которой Бэкхён сейчас стоял напротив него, опираясь о белую кафельную стену и склонив голову немного вбок. В прищуренных карих глазах читались одновременно ожидание чего-то и насмешка. — Если хочешь еще раз извиниться, то… — Мне понравилось! — перебил Кёнсу, не дав себе подумать. Бэкхён озадаченно вскинул брови. — Что понравилось? — Жить. Заполнять пустоту всем, что вокруг, — теперь, когда он начал, словам было уже не остановиться, и он выливал все, смотря прямо в глаза все более и более удивленного Бэкхёна. — Даже твоими идиотскими шутками. Они, блять, реально тупые, но смешные, правда! Я не ненавижу тебя. Не хотел делать тебе больно. То есть, хотел, но… Он снова запнулся, понимая, что сам не знает, что хочет сказать. Вернее, знает на каком-то абстрактном уровне, но словами выразить не может. Писатель хренов. — Просто, когда ты ушел в тот вечер, с Чанёлем… Тебе с ним интереснее, чем со мной? То есть, это сейчас не важно. Просто я… — Ты неважно выглядишь. — Ты не подумай, я не ревную, это было бы глупо, и вообще… К горлу подступает тошнота, и он пошатывается, хватаясь за край ближайшей раковины. Чужая рука тут же обнимает его за плечи, а по взмокшему лбу нежно скользит прохладная ладонь. — Мудак несчастный, ты сколько выпил? — Черт побери, Бэкхён! — огрызается Кёнсу, отмахиваясь от второго парня, и от резкого движения еще сильнее заваливается на раковину. — Я пытаюсь просить прощение, мать твою! Можно выслушать не переби… Его тело охватывает спазм, желудок выворачивает наизнанку, и он рвет, опуская голову под включенный встроенным сенсором напор холодной воды, в то время как чужие пальцы зарываются в его волосы, методично зачесывая их назад со лба и страхуя, чтобы он не ударился затылком о кран, когда его отпустит. Хотя, если честно, под конец ему уже в общем-то фиолетово, бахнется он башкой или нет. После первого спазма его настигает второй, а затем третий, доводя почти до полного опустошения и оставляя лишь отстраненную, не совсем осознанную мысль, что неплохо бы сдохнуть. Прям здесь, в грязном, заблеванном туалете второсортного ночного клуба. И пусть все потом говорят, как типично кончил еще один писатель неудачник: пьяный, мокрый, в рвоте и объятиях несуществующего человека, которого он еще и умудрился обидеть. Пусть. Ему стыдно и невыносимо противно. По телу бегает мелкая дрожь, колени подкашиваются, а пальцы трясутся, пытаясь дотянуться до стопки салфеток. Но Кёнсу не может не отметить, что в этом даже что-то есть. Очень гармонично, когда физическое состояние в точности совпадает с душевным. — Придурок, — слышит он недовольный шепот возле своего уха, и его полу-осознанную тушу поднимают на ноги и бесцеремонно выталкивают из туалета. На несколько минут музыка снова становится оглушительной, со всех сторон давят потные, полуголые тела, и Кёнсу плотнее закрывает глаза, стараясь вытеснить из своего восприятия яркие вспышки, видные даже сквозь опущенные веки и грозящиеся вызвать новый приступ рвоты… А после становится холодно и тихо. Под подошвой слышен лишь скрип тонкого слоя снега, и еще некоторое время он просто послушно передвигает ноги, наслаждаясь этим негромким, умиротворяющим звуком. Звуком, и близостью Бёна, который крепко держит его под руку, не позволяя упасть лицом в приукрашенный белым серый асфальт. Бён… Какой он, сейчас? Кенсу чувствует легкую дрожь его тела через тонкий материал белой рубашки, ощущает холод улицы вокруг них, логично осознает, что, да, черт, холодно, но почему-то с трудом представляет себе Бэкхёна с красным носом или другими признаками дискомфорта из-за погоды. Он ведь такой… До с усилием разлепляет глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на втором парне. Такой… Его собственная кожа покрыта мурашками, и ему жутко интересно, как обстоят дела с кожей Бёна. Она такая же гладкая и красивая, как всегда, или же «настоящая», как у него? Хотя разве может что-то в нем быть как у Кёнсу, когда он такой нереальный, неправдоподобный, такой… Бэкхён горячий. В его каштановых волосах запуталось несколько снежинок, сдутых с крыши соседнего здания, изо рта идет пар теплого дыхания, а на щеках проступил морозный румянец. Он кажется очень красивым, но не как видение, не как глюк, порожденный воспаленным воображением До, а обычно — по земному. И Кёнсу протягивает руку, потому что очень хочется до него дотронуться. Убедиться, что он есть. Что весь сегодняшний бред имеет хоть какой-то смысл… Домой они не идут, а вместо этого, дойдя до своего квартала, сворачивают в безлюдный темный сквер. Небольшой, с несколькими разбросанными деревьями и детской площадкой по центру, как и любой другой городской сквер, он редко бывал пуст — днем в нем гуляли мамы с детишками, а по ночам частенько собирались пьяницы и наркоманы, не говоря уже о молодежи, тихо трахающейся в кустах за неимением более подходящего места. И если бы до писателя и персонажа вдруг донеслись звуки вроде треска разбитых бутылок, смеха или даже протяжных, пошлых стонов, они бы ничуть не удивились и даже, наверное, не смутились бы. Мало ли, что? Однако, к счастью, в такой предсказуемо холодный Декабрьский вечер место оказалось совершенно заброшенным и встретило двух парней приятной, равнодушной тишиной. Трава, покрытая инеем, негромко хрустела от их шагов, в кармане Кёнсу позвякивали ключи, а где-то в другом мире проехала машина. — Будешь? — Бэкхён взял губами сигарету и протянул открытую пачку Кенсу. В его голосе не было ни враждебности, ни презрения, и впервые за последние пару дней До посмел вдохнуть полной грудью, пусть легкие и обожгло морозом. Он благодарно улыбнулся. — Буду. Не спеша, они пересекают присыпанную снегом лужайку и, не доходя до лавок, устало опускаются на детские качели. Те жалобно скрипят под их весом, холодное железо цепочек неприятно саднит ладони, но Кёнсу отчего-то хорошо. Очень. Он плавно покачивается взад-вперед, одной рукой держась, чтобы не упасть, а во второй держит тлеющую сигарету, и расслаблено поглядывает на Бэкхёна — такого же умиротворенного, пускающего в ночь струйки серого дыма. В темноте не освещаемого ночью сквера два одиноких огонька их сигарет кажутся чем-то мистическим и невероятно красивым, как глаза какого-то невиданного зверя или светлячки, и Кёнсу хочет окликнуть Бёна, чтобы сказать ему об этом, но, увидев слабую улыбку на его губах, осекается. Почему-то он уверен, что тот и так все видит. Желание говорить что-то красивое и многозначительное пропадает, и Кёнсу, предварительно икнув, расплывается в пьяной ухмылке.   — Хорошо, что сегодня здесь никого нет. А то обычно, знаешь, алкоголики, торчки всякие, извращенцы озабоченные по кустам… Я как-то гулял, так… — Ты дурак? — перебил его Бэкхён, стряхивая пепел на землю. Кёнсу уставился на него непонимающим взглядом, и тот, еще раз затянувшись, продолжил: — Ведь здесь есть мы. Или ты всерьез думаешь, что чем-то отличаешься от тех, кого видел тут раньше? Его язык слегка заплетался, в словах звучали стальные нотки, а в голосе какое-то непонятное возбуждение и чуть ли не праведное негодование. В общем, это была самая обыкновенная пьяная ересь. Но До отчего-то прислушивался, ощущая себя вдруг маленьким и абсолютно разоблаченным. Желание спорить не было никакого, и, несмотря на обидный посыл, он готов был подписаться под каждое Бэкхёновское слово. Ему казалось, что никто и никогда еще не видел его насквозь так, как Бэкхён, никто так не понимал. И если бы Бён решил закончить свою внушительную речь вопросом, уважает ли Кёнсу его, то на все сто процентов он готов был поклясться, что да, блять, реально уважает. — Когда же ты наконец поймешь, что создал меня именно потому, что хочешь быть таким сам? Поймешь, что мы и есть та самая ненасытная молодежь, которая не может дотерпеть до дома или до лав-мотеля? Та, которая хочет все, здесь и сейчас? Глаза Бэкхёна лихорадочно блестели, что было заметно даже при тусклом свете неполной луны, и Кёнсу немного опешил, теряясь в этом блеске, сигаретном дыме и приятном, слегка осипшем голосе. Бён, тем временем, повернулся к нему и посмотрел на него в упор. — Когда же наконец перестанешь быть чертовым лицемером и признаешь, что, будь ты хоть чуточку смелее, уже давно трахнул бы меня в тех самых кустах, как последний озабоченный извращенец?! Да что там в кустах, прямо на этих долбанных скрипучих качелях! Одним легким движением соскочив с качели и в тот же миг оказавшись напротив Кёнсу, Бэкхён навис над ним. — Думаешь, я не знал, что ты меня хочешь? — с издевкой прошептал он, вздернув уголок губ в косой усмешке. — Думаешь, это можно было не заметить? И До внезапно становится страшно. Так страшно, как было только раз до этого, в музее, когда ему было десять. В тот день он долго смотрел на картину размером в пол стены, изображающую одинокого пастуха, стоящего к нему спиной и всматривающегося в простирающуюся перед ним степь и окружающие зеленые холмы. Он всматривался тогда в безмятежный пейзаж горизонта вместе с ним и гадал, когда же наконец из-за холма покажется первый силуэт всадника и его оравы монголов, несущих смерть бедняге и всей его деревне. Это ожидание на фоне безоблачного неба, понимание неизбежного, нечто скрытое, необратимое, грозящееся выйти на поверхность… Это чувство страха запомнилось ему на всю жизнь и теперь дико стучало в висках, заглушая всякую здравую мысль. Нельзя. Нельзя смотреть туда, куда показывает Бён. Туда, где скрывается… Но второй парень наклоняется к нему, и вот уже кончик чужого языка скользит по мочке его правого уха, шею обдает горячим дыханием, и Кёнсу хочет оттолкнуть его, честно хочет, но то ли весь алкоголь, что он влил в себя сегодня решил вдруг ударить в голову одним махом, то ли потрясение от происходящего сказалось на его владении собственным телом, но у него попросту нет сил двинуться с места. Руки и ноги его скованы невидимой тяжестью и даже лицо, кажется, онемело, оставляя чувствительность — жгучую, повышенную до боли — лишь в тех местах, где его касается Бэкхён. — Это… н-неправда, — кое-как выдавливает он из себя из последних сил и тотчас же со свистом втягивает воздух. Рука Бэкхёна нагло легла на его ширинку.   — Неправда? — ехидно переспрашивает тот, не сдерживая смешка. Одна его рука нащупывает возбужденную плоть через брюки писателя, второй же он настойчиво водит вверх и вниз по его бедру, поглаживая внутреннюю сторону — заставляя расставить ноги шире — и Кёнсу больше ничего не остается, кроме как подчиниться его ласкам. Вернее, подчиняется его тело само — он же лишь глухо стонет, изо всей силы вцепившись в ледяные цепочки качель. Ну почему, черт возьми? Почему он не может сопротивляться? Ведь в Бэкхёне он олицетворил все то, что ненавидел в современном обществе. Распущенность, разврат, легкомыслие и… И вовсе он не хочет быть таким, как он. Не хочет его. А то, что он не раз просыпался со стояком, увидев во сне его руки, так же как и сейчас ловко справляющиеся с молнией на его брюках — это ничего еще не значит. Это всего лишь… Член наливается кровью, пуще прежнего твердея в цепких, проворливых пальчиках персонажа, и внутренний голос До давится собственными словами, срываясь на какое-то невнятное всхлипывание и жалобный, неразборчивый мат. — Сказать, когда я понял наверняка? — невозмутимо продолжил Бён, очерчивая кончиком пальца влажную головку, срывая с губ Кёнсу еще один беспомощный, тихий стон. — «Его длинные, изящные пальцы сильнее сжали горлышко запотевшей бутылки, и он провел языком по пересохшим губам.» Процитировав строчку из его романа, Бэкхён по-блядски улыбнулся и крепко обхватил пальцами ствол. — Ты ведь этого хотел, да? — Нет… — прохрипел До, откидывая голову назад. — Н-нет… Но отрицать вслух уже не имело смысла. Рука Бёна ласкала умело — до искусанных в кровь губ, до пятен перед глазами. Настолько, что в измученном, притупленном алкоголем сознании автора перемешалось все: стыд и наслаждение, отвращение и невыносимое, всепоглощающее желание — все это, сквозь пелену удовольствия и движений Бэкхёна, казалось одним и тем же. А среди бессвязных, разнесенных ко всем чертям мыслей невольно, но очень упорно возникал один лишь четко сформулированный вопрос: Скольких же еще тот успел так «проучить»? Ведь с одной стороны, геем со стажем его Кёнсу вроде не писал, но с другой — он много чего о нем вроде не писал, а так или иначе, дрочить себе и вот так уметь надрачивать другим — вещи разные. В голове тотчас-же возник образ Чанёля, и из недр груди До вырвался звук, очень похожий на рычание. — Не можешь признаться даже себе? — мягко промурлыкал Бён, наблюдая за реакцией писателя со смесью возбуждения, жалости и разочарования. — Неужели хотеть меня — так стыдно? — Да пошел ты нахуй! Сука! О черт, Бэкхён!— Кенсу задыхался, отпустив наконец цепочки и вцепившись в ворот Бэкхёновской рубашки, по инерции притягивая его к себе. Что же именно он имел тогда ввиду, забравшись руками под чужую рубашку и слепо царапая ногтями спину Бёна, впиваясь ими в бока, оставляя алые полосы на выступающих кубиках его пресса — не знал, наверное, даже он сам. Снизу живота по всему телу распространялся удушливый жар, в глазах двоилось от предвкушения оргазма, и ему просто до безумия, до одури хотелось, чтобы Бэкхён был ближе, чтобы он мог чувствовать его каждой клеткой, чтобы тот не останавливался — то есть, нет, чтобы все уже кончилось… Персонаж зашипел, сильно прикусывая кончик его уха, ускорил темп… И Кёнсу не выдержал.   — Твою же мать, — всхлипнул он, несильно ударяя Бэкхёна в грудь. Нет, До не был девственником, и нет, по сути это был даже не секс, но еще ни разу, кончив, он не чувствовал себя таким опустошенным. Опустошенным, слабым и отвратительно зависимым. Будто он стоит на еле ощутимой грани, с одной стороны которой, хорошо, а с другой настолько паршиво и больно, что от одной лишь мысли на глаза наворачивались слезы. И только от Бэкхёна — чертова придурка Бэкхёна, которому он не доверил бы даже уход за долбанным кактусом — зависело все его внутреннее состояние. Это капец. Уткнувшись лицом в его плечо, он закрыл глаза, силясь выровнять дыхание, или хотя бы справиться с нахлынувшим стыдом. — Ненавижу. Бэкхён усмехнулся, и До почувствовал, что он вытирает руку. — Еще полчаса назад ты утверждал обратное. — Я передумал, — промычал он и, не в силах унять дрожь, сильнее сжал в пальцах тонкий материал его полу-расстегнутой рубашки. — Ты редкостная похотливая тварь. Как можно было так опошлить мои чувства?! Пальцы Бэкхёна дотрагиваются до его волос, и он немного отстраняется, снова глядя на писателя в упор. В серьезных потемневших глазах вновь проблескивает что-то, похожее на разочарование, и вопреки всему, Кёнсу почему-то чувствует себя виноватым. Он собирается открыть рот, чтобы сказать что-нибудь еще, но Бён перебивает его своим как и прежде немного насмешливым, наставительным тоном. — Я ничего не опошлил, создатель. Или ты всерьез полагаешь, что чем чувства и мотивы непонятнее, тем они глубже и сложнее? Не смеши меня. Вся суть твоих чувств в том, что ты латентный ревнивый педик, которого влечет к собственному персонажу. А уж пошло это или нет, решать тебе. Понимаешь? Удивительно, но Кёнсу, кажется, действительно понимает. С минуту в его сознании длится последняя схватка со всем, что он думал о себе раньше, и он просто смотрит на распрямившегося Бёна снизу вверх, а затем молча встает с качели и неловко прижимается губами к его губам. Неловко, потому что у него все еще расстегнута ширинка. Потому что Бэкхён не ожидал и как раз повернул голову вбок, отчего поцелуй получается немного смазанным. Потому что где-то рядом шокировано охает девушка, а какой-то парень говорит ей, что в скверах по ночам часто слоняются извращенцы, и чтобы она не смотрела. И все это до того неловко, пошло и неправильно, что раньше он бы с радостью провалился сквозь землю… но Бэкхён целует его в ответ, и До вдруг делает для себя еще одно поразительное открытие: Когда ему хорошо, плевать он хотел на подобные мелочи. … Ну, то есть, почти. — А ты? — еле слышно шепчет он, отстраняясь. — Зачем это тебе? Ты не педик, я точно знаю. А если бы и был им, то предпочел бы кого-то, как Чанёль. Такого, как ты. Красивого, свободного, веселого… Так зачем? Зачем тебе я? Голос дрогнул, но он продолжил лепетать, с каждым словом все сильнее ощущая, как нутро сковывает безнадега и отвратительное чувство самоуничижения. — Если ты думаешь, что должен, что я могу еще раз выкинуть что-то, как два дня назад, то не надо. Я… я больше никогда, слышишь, я… — Ты хотя бы раз в жизни можешь не анализировать все до блевотного импульса? — тихо прорычал Бэкхён и закрыл ему рот очередным требовательным поцелуем, больно прикусывая и оттягивая на себя нижнюю губу. А затем отстранился и покачал головой. — Придурок, — выдохнул он. — Я ведь решил уйти от Чанёля еще до того, как ты завел свои идиотские игры разума… Я не знаю. Не знаю почему меня тянет к тебе. Возможно у меня действительно нет выбора и все дело в том, что меня хочешь ты, — Бён пожал плечами, медленно скользя взглядом по лицу писателя. — Но мне так не кажется. Ты меня придумал, да. Ты знаешь обо мне то, о чем не могут знать другие, и даже то, о чем не догадываюсь я сам. Но тебе почему-то и в голову не приходит, что по той же причине и я знаю тебя. Знаю, какой ты на самом деле. Знаю по себе, чего ты боишься и чем дорожишь. Знаю истинное лицо, скрывающееся за всем этим внешним снобизмом и напускной зажатостью. Что бы ты не делал, что бы не говорил, я тебя вижу. Он мягко улыбнулся, прислонившись лбом к его лбу, и Кёнсу прикрыл глаза, чувствуя его теплое дыхание на своих губах. — И то, что я вижу, мне нравится, — промурлыкал Бэкхён, зарываясь пальцами в его волосы. — Представляешь, как все просто? ******** Он лежит, устроив голову у Кёнсу на коленях, и молча смотрит в потолок. А Кёнсу листает газету и изо всех сил притворяется, что не видит того, как с каждым днем пустеет и становится все более безжизненным его взгляд. Он говорит себе, что не может сказать точно, когда это началось, ибо перемены в Бэкхёне произошли так постепенно, что сначала он попросту не замечал… Ведь бывает же так? Не замечать, что с каждым разом улыбка друга чуть вымученнее, голос тише, а глаза тусклее? Что день за днем, Бён становится все менее и менее похожим на себя, пока в итоге не напоминает скорее обесточенный домашний прибор, нежели того нахального жизнерадостного персонажа, что вышел из-под его пера. Не замечать, что губишь единственного, чей взгляд делает тебя по настоящему живым… Бывает?! — Пойдем сегодня в клуб? — ненавязчиво предлагает он, откладывая новости и поправляя чужую каштановую челку. Ответ же ему известен заранее. — Ты иди, если хочешь. — Тогда посмотрим какой-нибудь ужастик? — Не хочу. Голос Бэкхёна тихий, исходящий из самой груди, безразличный — но для Кёнсу он звучит, словно крик, отзывающийся в нем одновременно болью и страхом. И он, сам того не замечая, кладет ладонь на грудь второго парня, убеждаясь, что все еще слышит глухой стук его сердца. — Ты не похож на себя, — негромко говорит он куда-то в пространство. — Я не чувствую себя собой, — тихо отзывается Бён, часто моргая, и Кенсу с ужасом наблюдает, как на его глазах выступают слезы. — Я устал. Пересохшие губы подрагивают, и слова даются Бэкхёну тяжело, но начав говорить, он будто дает волю пустоте, которая рвется наружу, переполняя собой все помещение. — Я знаю, каким ты меня придумал, и я стараюсь, правда, но у меня нет сил… Просто нет больше сил, понимаешь?   — Быть со мной? — одними губами произносит До первое, что приходит на ум. Всматриваясь в бледное лицо персонажа, он старается прочесть на нем хоть какой-нибудь — любой — намек на отрицание, на удивление его предположению, или же… Сердце дико стучит в висках, ладони становятся влажными, и кажется, все его существование сейчас зависит лишь от ответа Бэкхёна, от одного единственного слова или кивка, который разрушит все… но тот будто и не слышит его вопроса. — Почему я все менее и менее реален?! — надламывающимся голосом шепчет парень вместо ответа, продолжая растерянно сверлить взглядом потолок. — Почему мне все время кажется, что ты меня покинул?! — Я… Предательская слеза все-таки скатывается по виску, теряясь где-то в линии волос, и Бэкхён рывком садится на диване, пряча лицо рукой. — Чертов писатель, почему я не чувствую тебя? Почему я совсем один?! На пару мгновений перед глазами Кёнсу снова всплывает сцена их единственной серьезной ссоры, когда он испортил Бэкхёну вечер с Чанёлем, и укоризненный взгляд парня, не пустой, как сейчас, но наполненный такой же безысходностью. В ушах, сквозь гудящую тишину, снова звучат его слова: «не хочешь быть мне другом, будь хотя бы настоящем писателем…», и он не знает, что ответить. Потому что сколько бы он не говорил, не кричал, ему никогда не обьяснить персонажу, что это легче сказать, чем сделать. Что порой интересы друга и писателя расходятся, и приходится выбирать. Не обьяснить, что все это время он знал, почему ему плохо, но не мог ничего поделать, потому что альтернатива была для него еще более невыносимой. Его руки сами собой сжимаются в кулаки, и он смотрит на Бёна в упор, не позволяя себе проявить слабость, как бы не было его жаль. — Потому что я больше не хочу быть твоим писателем. За окном раздается сигнализация чужой машины. Бэкхён же резко поворачивается и смотрит на него широко распахнутыми глазами. Смотрит так, будто Кёнсу только что отвесил ему пощечину. — Не говори так. Никогда так не говори. Что ты… — Я не буду больше про тебя писать. С уст парня срывается судорожный всхлип, и он отшатывается от него, будто оглушенный, погружаясь пальцами в собственные волосы. Бэкхён, смеющийся даже лежа на грязном полу клуба с разбитой губой. Бэкхён, никогда не понимающий, когда надо испугаться и сбавить обороты. Циничный и непоколебимый, на полном серьезе считающий, что ничего более ужасного, чем когда кончаются сигареты в его специально припрятанной для «после секса» пачке, нет, Бэкхён… — Что же ты делаешь? — тихо стонет он, смотря куда-то в сторону Кёнсу отчаянным, напуганным, все более и более расфокусированным взглядом. — Черт побери, за что? Разве я не… Разве… Трясет его уже так, что автор, протянувший было к нему руку, боится до него дотронуться, и на несколько секунд его поглощает леденящее чувство вины и страха — хочется стереть свои слова и начать заново, переписать весь этот чертов диалог с самого начала… Но ведь не может же Бэкхёну быть физически больно? Ему просто надо обьяснить. Он поймет. Он всегда все понимает, даже раньше самого До. Да, надо просто… — Бэкхён, ты же человек, — пробует он. — У тебя есть собственная воля, ты… — Я персонаж, идиот! — По щекам Бёна уже без остановки катятся слезы — обиды же, гнева или боли, трудно сказать. — А ты писатель, чтоб тебя! Возьми свои слова обратно! Возьм- боже мой… Вскочив с дивана, он пошатывается и медленно отступает к стене, бледнея до такой степени, что сам уже не сильно отличается от нее оттенком. И Кенсу почему-то думает, что сейчас его не станет. От этой мысли ему становится так страшно, что внутренне он уже отказывается от всего, что когда-либо говорил или думал, и клянется всем святым сейчас же сесть писать, читать, рисовать, чертить — что угодно, лишь бы Бэкхён не смотрел на него вот так: с недоверием, болью; с предсмертной обидой во взгляде… Но ведь… — Ты исчезнешь! — вырывается у него, и он видит, как в расширенных зрачках Бёна промелькнуло удивление. — Ты испаришься, когда роман будет дописан! Думаешь, я не помню?! На несколько мгновений воцаряется оглушительная тишина, а затем Бэкхён делает шаг к нему, но его колени подкашиваются, и До еле успевает подхватить его, удерживая на ногах. И оттого, насколько нехарактерна и неправильна эта слабость персонажу, которого он сам придумал, ему хочется реветь. Но ведь это все равно Бэкхён. Его Бэкхён. Губы юноши шевелятся и он о чем-то просит, уверяет в том, что для персонажа ничего хуже незаконченной истории нет, что До обязан продолжить… Но Кёнсу уже и сам понимает, что сделает все, как он говорит. Пока от парня не осталась одна оболочка, пока его личность, пусть уже наполовину стертая, не умерла совсем, он вернет Бэкхёну жизнь. Обязательно вернет. Кричит он, однако, совсем другое:   — Я не был готов к тому, что такой мудак, как ты, появится в моей жизни! И я не готов теперь, слышишь? Не готов к тому, чтобы ты, мать твою, из нее исчез! — Не исчезну, — чужие пальцы нежно обхватывают его щеки, и До смаргивает слезы, позволяя заставить себя замолчать. — Я не исчезну, Кёнсу. Ты же понимаешь, что нет… Еле теплые губы Бэкхёна легонько касаются его собственных, будто пытаясь потушить бушующий в нем огонь, но на Кёнсу это действует с точностью до наоборот, и он впивается в них со зверским остервенением, дергая голову Бёна назад и силой вторгаясь в его приоткрытый рот. Получается пошло и немного грубо, и Бэкхён болезненно стонет — может, от неожиданности, а может из-за того, с какой силой младший вцепился в волосы на его затылке — но отстраниться не пытается. — Я всегда… всегда буду на страницах твоего романа, — только и шепчет он — сбивчиво — когда До позволяет ему сделать вдох, а затем цепляется пальцами за воротник мятой рубашки и сам притягивает его к себе. Схватить за плечи и встряхнуть, заорать, что этого мало, что он, должно быть, издевается… Все это кажется настолько тщетным, что Кёнсу отчаивается и просто целует второго парня, изо всех сил пытаясь сохранить в трясущихся руках тепло его вымышленного тела. — Я не хочу. Слова звучат глупо и как-то по-детски, но ничего лучше он придумать не может. Судорожно выдыхая, он утыкается лбом в плечо Бэкхёна и закрывает глаза, чувствуя, как тот перебирает пальцами пряди его волос. — Не хочу с тобой прощаться. Некоторое время единственным ответом ему служит тяжелое и немного неловкое молчание, после которого Бэкхён лишь тихо хмыкает: «Охуеть, как пафосно…», но все же обнимает его чуть крепче. ******* — И что, ты совсем не будешь тосковать по мне? — спросил вдруг Кёнсу, отрывая пальцы от клавиатуры и поворачиваясь к персонажу. Словно на зло, роман писался, как никогда легко и правильно, будто сам собой, и Кёнсу готов был биться головой о стену, так сильно он вдруг возненавидел то, что делает. С каждым щелчком клавиши он толкал себя все ближе и ближе к той столь знакомой пустоте, которую представляла из себя его жизнь без Бэкхёна — легкомысленного, испорченного Бэкхена, который встает с пола и подходит, глядя на него с каким-то странным, не читаемым выражением. Глупо обижаться на тобой-же придуманного персонажа, До знает, особенно, когда ты сам придумал его таким пофигистом. Глупо чувствовать, как в груди становится одновременно тяжело и пусто от легкой, снисходительной улыбки что он видит в ответ. Глупо, но… — Как же я буду тосковать по тебе, если я сам и весь мой мир — ты? Теплые ладони успокаивающе накрывают его руки, и Кёнсу вздрагивает от этого прикосновения, силясь впитать в память то, как медленно они скользят вверх и как наконец останавливаются, чтобы несильно сжать его плечи. — То есть, то, каким я хочу стать? — вяло уточняет он и безуспешно пытается выдавить из себя улыбку. — Ты, — тихо повторяет Бэкхён, глядя ему прямо в глаза. И больше они об этом не говорят. Каждый день До встает с рассветом и пишет. Пишет самозабвенно, безжалостно, игнорируя страх и тянущую, засасывающую боль чуть ниже груди, грозящуюся порой задушить его изнутри. Пишет, потому что так хочет Бэкхён, потому что так надо — потому что он писатель и не писать, черт его дери, не может. «Ты нужен мне, » выбивают его пальцы по клавиатуре и тут же удаляют, когда сонный и полуголый Бэкхён проходит на кухню, мимоходом хлопая его по плечу, и начинает варить им обоим кофе. «Нуждайся во мне тоже, идиот, » невольно печатает он и воровато захлопывает ноутбук, когда Бэкхён садится рядом и начинает непринужденно о чем-то болтать. Эти последние несколько дней они проводят вместе — на набережной, в парках, кафе, лав-отелях и просто дома, со смехом пытаясь спихнуть друг-друга с дивана и совсем уже не обращая внимание на несчастную героиню фильма, которую вот-вот настигнет и выпотрошит страшный человек в маске. Это похоже на монтаж воспоминаний в каком-то дешевом сериале, и в первый раз, когда Кёнсу это осознает, по его телу пробегает холодок, а подушка, уже занесенная над головой Бэкхёна, замирает в воздухе. Потому что Кёнсу не хочет вспоминать. Не хочет больше смотреть на свою жизнь со стороны или с чем-либо ее сравнивать. Он просто хочет. Сейчас. Подушка глухо падает на пол, а губы накрывают собой чужие — жаркие, влажные и такие же жадные. Бэкхён улыбается в поцелуй, притягивает его ближе, вновь заражая своим весельем, и боль на время утихает. По ночам же они пьют, заполняя маленькие традиционные Сеульские кабаки своим громким хохотом, проливая соджу на пол и одежду, вжимая друг-друга в кафельные стены публичных туалетов — так, чтобы язык скользил по влажной от пота коже на ключицах, а чужие зубы прикусывали кончик уха, и чтобы тесная кабинка переполнялась сдавленными вздохами и бессмысленным пьяным лепетом — а потом часами бродят по улицам, ежась от холода и выкуривая одну за одной. И если бы не отчаяние, что накрывало его с головой каждый раз, когда Бэкхён пьяно и как-то по-детски смеялся, привлекая его внимание к какой-то очередной забавной мелочи, которую сам бы он никогда не заметил, то Кенсу даже мог бы сказать, что действительно счастлив. ******** — Не переживай так, — почему-то шепотом говорит Бэкхён и пытается улыбнуться. — Я готов. Вопреки спокойствию в голосе, его пальцы судорожно сжимают руку Кёнсу, и даже лицо кажется чуть бледнее, чем обычно. Рвано выдыхая, писатель переводит взгляд с его напряженных глаз на ноутбук и растерянно смотрит на экран. — Надеюсь, у твоего романа хороший конец, — немного подумав, тихо добавляет Бён. Со стороны они, наверное, напоминают самую обыкновенную сладкую парочку, сидя друг напротив друга за маленьким кухонным столиком, переплетая пальцы и пристально глядя друг на друга поверх открытого компьютера. И Кёнсу сглатывает, стараясь представить, что это именно так. Представить, что Бэкхёну не страшно, а ему не больно. Представить, что те пару фраз, которые ему осталось дописать, не отнимут жизнь у того, чье тепло стало ему так необходимо. Он чувствует жар, исходящий от Бёна, и сильнее сжимает его ладонь в своей.  — Ты ведь можешь печатать одной рукой? — доносится до него голос Бэкхёна, и он кивает. — Хорошо. Тогда не отпускай, ладно? И снова лишь слабый, немой кивок. А ведь можно было бы сказать так много — пафосного, шаблонно приторного, искреннего… Заставить поверить, что хороший конец их с ним настоящего намного важнее, чем конец какой-то никому не нужной книги… Можно было бы все, но к горлу подступает ком, и голос умирает вместе со всеми красивыми словами. — Бэкхён, — все же пробует он, — я… — Знаю, — перебивает тот, улыбаясь как-то на удивление ласково, без столь характерной ему небрежности. — В том, как ты меня написал, это очевидно. ******* Ввалившись в свою темную, холодную квартиру, Кёнсу с трудом нащупал выключатель и грубо выругался, споткнувшись о забытую им самим посреди прихожей сумку. Бэкхён соврал, в очередной раз с горечью подумал он, следуя уже четко установленному плану таких ночей, как эта. Напиться в хлам, отчетливо осознать, что идея написать гребанный роман про гребанного смазливого плейбоя была худшей, за всю его жизнь, вырвать над унитазом, а затем понять, что легче от этого не стало и вряд ли уже когда-нибудь станет — каждый раз было одно и то же, но больно во все разы, как в первый. Обычно в ситуациях, если тебя бросили, принято еще обрушивать на телефон бывшей пьяные, местами неграмотные смс-ки, умоляя, требуя, осуждая… Пошатываясь, До добрел до кухонного стола и сокрушенно рухнул на стул, закрыв лицо руками. Ему некуда было писать. Потому что Бэкхён соврал. А ведь если подумать, то за последние несколько месяцев, он уже почти смирился с отсутствием второго парня в своей жизни. Он исправно посещал как университет, так и мероприятия, где ему приходилось подписывать экземпляры собственной книги, смеялся с друзьями и водил домой девушек, падких на романтичный образ «писателя» (совершенно не представляющих себе, что на деле это темные круги под глазами, сгорбленная над ноутбуком спина в три часа ночи и капающие на клавиатуру бутерброды из Сабвэй в любое другое время дня). Он заполнял оставленную Бёном пустоту сексом, лестными отзывами читателей, новыми проектами и знакомствами… Заполнял так, что в итоге, сдохнуть по утрам оттого, что его нет рядом, уже почти не хотелось. Более того, он даже научил себя не вздрагивать и не терять контроль над мышцами лица, спокойно улыбаясь всякий раз, когда кто-то говорил, что в его персонажа просто невозможно не влюбиться. Да, До Кёнсу действительно почти смирился. Но, черт, как же это все-таки в стиле Бэкхёна — сначала подарить надежду, пусть даже такую робкую, а затем испариться как ни в чем не бывало, оставив ее неприятно звенеть в груди, словно ржавую монетку на дне пустой жестяной банки… « — Я не исчезну, » уговаривал Бён его, умоляя дописать произведение. « — Я всегда буду на страницах твоего романа.» Этот пылкий шепот, сорванный с губ увлеченного моментом парня, ничего не значил. Кёнсу знал это еще тогда. И все же цеплялся за него из последних сил. Цеплялся, когда по привычке просыпался в четыре часа ночи, ожидая услышать, как тот возвращается домой из клуба, но не слышал ничего. И в день когда из его маленькой квартиры окончательно выветрился запах его сигарет. Цеплялся, черт возьми, даже тогда, когда от Бэкхёна в его мире не осталось уже совсем ничего, и даже насмешливый внутренний голос, ехидно мурлыкающий: «так она мне вчера и сказала» в любой ситуации, где слова собеседника можно было вывернуть и подогнать под сексуальную коннотацию, принадлежал уже не веселому идиоту с прямоугольной улыбкой, а самому Кёнсу. Что же касается страниц его романа — Кёнсу даже не проверял. Он был не настолько мазохистом. С того самого момента, когда он поставил последнюю точку в своем тексте, он старался ни коем образом к нему больше не возвращаться: в издательство он отнес его на следующий же день, как только пришел в себя, и даже его авторская копия до сих пор лежала на столе, не распечатанная, успев за несколько недель покрыться толстым слоем пыли. Мысль, внезапно пришедшая в голову, заставляет его рывком податься вперед и взять ее в руки. Не бережно, как он обращался с книгами обычно, любовно пробегая пальцами по качественному переплету, а резко, грубо, дрожащими руками срывая светло коричневую бумагу и обнажая приятную на ощупь матовую обложку. Он не знает, что именно им сейчас движет, не понимает порыв столкнуться лицом к лицу с тем, чего так старательно избегал уже который месяц, но чувствует, что не сделав этого, просто не сможет жить дальше. Эта издевка, эта последняя надежда — губящая его, не позволяющая сдвинуться с того самого места, где его оставили — что Бэкхёна еще можно как-то вернуть, где-то найти… Ей пора положить конец. Кёнсу ощущает тяжесть романа в своих руках и громко выдыхает. А затем открывает его, чтобы наконец сделать себе так больно, как не было еще никогда, и… и думает, что издательство вконец, блин, обнаглело. Нет, ну он же вроде доходчиво объяснил, что ни посвящение, ни предисловие не пишет принципиально. Так какого же черта первое, что он видит, открыв книгу, это почти пустая страничка, в верхнем углу которой, крупным витиеватым шрифтом написанно это самое «Предисловие»?! Неужели от себя, суки, написали? Мысленно кроя редактора самыми последними словами, он, не отрывая глаз от прямого нарушения своих авторских прав, потянулся уже было к телефону… Как вдруг в его зрачках пронеслось осознание. Во рту пересохло. Сердце же забилось так, что все остальные привычные ночные звуки отошли на второй план. На белой странице, на которую уставился Кёнсу, красовалась всего одна аккуратная строка текста. Нельзя сказать, чтобы очень литературная или глубокая, и поэтому что именно вызвало у него столь эмоциональную реакцию — непонятно. Однако дыхание его перехватило, на глаза выступили слезы, и он, словно завороженный, одними губами перечитывал написанное вновь и вновь, вопреки себе чувствуя, как уголки собственных губ дергаются вверх.

«Не скучай, создатель. В крайнем случае, никогда не поздно начать писать вторую часть ;)»