Раф - это Раф

Когда Лео бесится, он понижает голос. Он начинает шипеть, как, наверное, шипел когда-то давно, когда они все еще волочили по земле костяное пузо на неуклюжих вывернутых лапах; Майки совсем не помнит того времени, но знает, что так все и было: Энимал Плэнет часто показывает родню. Он любит эти передачи, искать сходство, находить различия – это интересно. Находить связь. Задумываться. Хотя задумываться, конечно – это больше к Донни. Или вот к Лео. Но Лео только снисходительно посмеивается: мне, говорит он, и вас с лихвой хватает. С большей охотой он уткнется в какой-нибудь боевик – и, скорее всего, задремлет, не досмотрев и до середины: любая их тренировка даст фору в сто очков самому эффектному боевику. Майки думает, и ему не нравится то, что он думает. Лео шипит, хмурит над кромкой маски брови, которых нет. Со стороны он выглядит очень спокойным, но Майки ему не провести; никого ему не провести. Они знают друг друга, как себя самих. Майки думает, пусть бы лучше он кричал. Вот как Раф. Раф орет, дико сверкая белками глаз в прорезях маски. Красная маска, красные прожилки на глазах. Раф вопит так, что по близлежащим туннелям гуляет эхо. Наверное, его слышат даже пассажиры местной ветки метро. Раф щерится, совсем не по-черепашьи, – Майки знает, черепахи так не делают, у черепах не бывает зубов, - прямо в лицо Лео, и слышать его просто страшно. Но еще страшнее приглушенный, словно специально, словно назло Рафу, голос Лео. Майки закрывает глаза и думает, что им всем не помешало бы завести по парочке бровей. Потому что невозможно беситься, глядя на черепашку с бровями. - Ты ведешь себя, как будто ты один, - говорит Лео. Руки свободны, поза будто бы расслабленная. Он готов к конструктивному диалогу. Вроде бы как. Черта с два, думает Раф. Он знает эту позу. И у него сейчас точно так же суставы пружинят и когти на ногах упираются в пол, - он точно так же готов в любой момент броситься с места. Только не скрывает этого, в отличие от Лео. Рафа никто не упрекнул бы в лицемерии. - Ты забываешь, что подвергаешь опасности не только себя, но и семью, - говорит Лео. Лео хрипит, как будто это его чуть не придушили неделю назад, а не Майки. Рафа бесит этот его тон, в который надо вслушиваться, чтобы понять очередную порцию нравоучений. В таком виде нравоучения бесят Рафа вдвойне. - Ты никогда не думаешь, прежде чем сделать, - припечатывает Лео. Раф складывает на груди руки и чувствует, как под пальцами у него дрожат его собственные мышцы. Он не стоит того, ни Лео, ни его штампованные тезисы не стоят... И все же Раф едва сдерживается. Непонятно, как еще сдерживается. Иногда Лео кажется ему очень даже славным парнем – иногда, когда спит на диване перед телевизором. Сейчас ему почти физически хочется заставить Лео заткнуться. - Я единственный, кто делает! – рычит Раф, брызгая слюной сквозь стиснутые зубы. Лео вздергивает подбородок, чуть заметно, но они же ниндзя, они видят и вовсе незаметное. Лео брезглив, и почему-то это заводит Рафа еще сильнее. По матовой коже Лео стекает капельками вода и задерживается прозрачной лужицей в выемке между ключицей и краем пластрона. Он только что с поверхности, спустился, снизошел к ним из мира дождя и ветра в спертую духоту канализации. Раф жалеет, что это на самом деле вода, а не кровь. Пусть и секунду всего. - Пока ты занимался самодеятельностью, Донни чуть не убили, - шипит Лео, забирая еще на тон ниже. За краем его панциря над спинкой дивана виднеется физиономия Майки – тот смотрит на Рафа умоляюще, но Раф смотрит только на Лео. Ему кажется, что шум от ударов сердца эхом шарахается по всему панцирю. - Если бы я не занимался самодеятельностью, Донни бы убили! – ревет Раф, почти вплотную подступая к Лео, почти утыкаясь носом ему в нос. – Пока ты составлял свой трахнутый план! Лео неподвижен, только зрачки в его глазах сужаются, и Раф видит свое отражение в ореховом огне его радужек. - Это называется – работать в команде, - почти беззвучно огрызается Лео. – Пора бы уже запомнить, Раф. Раф чувствует его дыхание у себя на губах. Собственное имя врезается в них, будто удар. - Это называется – диктатура, - выплевывает он, возвращает Лео разогретый яростью выдох. Приваливается выставленными локтями к пластине на груди Лео; страшно хочется толкнуть, но тогда Лео ответит, и все это увидит Майки. У Лео взгляд ясный и очень сосредоточенный, и смотрит он Рафу прямо в глаза. - С чего ты взял, что можешь тыкать меня носом? – рычит Раф. От Лео пахнет свежестью дождя и ржавчиной сточной трубы, и чем-то еще – тем же, что и от Майки, и от Донни, и от самого Рафа. Но Рафу сейчас кажется, что Лео воняет кровью. Слабостью. - Тебе просто не понравилось, что я тебя не послушался, - давит Раф. Жмет сильнее, упираясь когтями в пол. Лео непоколебим, только мышцы на шее у него натягиваются и напрягаются под челюстью, когда он сжимает крепче зубы. - Тебе главное – чтобы тебя слушались, – бьет Раф. – На остальное тебе – наплевать. Майки исчезает за спинкой дивана, только доносится оттуда до Рафа задавленный стон. Лео замирает. Он побледнел бы, наверное, если бы черепахи умели бледнеть. У него даже глаза застывают, сощуренные так, что, были бы ресницы, казались бы закрытыми совсем. Наверное, Лео и хотелось бы сейчас закрыть глаза. Лезвие прижимает кожу под подбородком Рафа, словно появившееся ниоткуда, но Раф только ухмыляется, скалясь в подергивающиеся от напряжения губы Лео. - Я буду наверху, - говорит Лео одними губами. Рафу кажется, что блеск глаз Лео сливается с тускло отсвечивающей сталью его меча. Донни мнется, прежде чем сказать. Это почти святотатство – подвергать сомнению слова Учителя, но у него уже с неделю плохо получается чтить святое. У него внутри болит, и он отдал бы свой микроскоп, чтобы боль эта была всего только физической. - Я слушаю тебя, Донателло, - подбадривает Учитель. В голосе его звучит мягкая улыбка; Донни думает, как это странно, уметь улыбаться с таким серьезным выражением лица. Он осторожно опускается на колени рядом с Майки. Физическая боль тоже пока что никуда от него не делась; несмотря на оптимистичные прогнозы доктора Майки, Донни склонен предполагать, что забыть о ней он сможет еще очень нескоро. Хотя сейчас почти о ней не вспоминает. - Мне неспокойно, Учитель, - признается Донни, глядя в пол прямо перед собой. Ему не хочется говорить об этом: это тяжело и, кажется, это совсем не его дело. Но кто-то же должен. Как это может быть не его делом, если семья – его? - Говори, сын, - соглашается с ним Учитель. Словно дает добро. Навряд ли это будет для него новостью, думает Донни. Наверное, теперь можно почувствовать себя увереннее. Майки прерывисто посапывает возле его плеча. Периферическим зрением Донни видит понуро опущенную голову, соскользнувшие на шею оранжевые хвосты повязки. - Раф и Лео, - выдает Донни на одном дыхании. – Учитель, боюсь, это все же случилось. - Я видел, как они ушли, - подает голос Майки. Приваливается плечом к плечу Донни, сжимает на коленях руки так, что складчатая кожа гладко натягивается на суставах. Учитель молчит. Долго, почти непозволительно долго, но Донни не смеет торопить его. Если он молчит – значит, так нужно. Хоть и больно. Донни трудно сидеть на коленях; хуже, чем сидеть, для него только вставать, но сейчас он вскочил бы на ноги одним рывком, если бы Учитель ему велел. Учитель прикрывает глаза и вздыхает так, что Донни изнутри пробирает сырым канализационным сквозняком. - Что ж, - говорит Учитель. Майки рядом подбирается, готовый рвануть с места по первому слову, и совсем не чувствует затхлого духа неизбежности, который ясно ощущает Донни. От которого у Донни спирает горло. - Что ж, - говорит Учитель. Он неподвижен и спокоен; он расслаблен, и спокойствие его – истинное, столь далекое от самоубийственной выдержки Лео, столь чуждое Рафу. – Я ждал, когда это произойдет. Донни закрывает глаза. Он почтительный сын. Он всегда был почтительным сыном… но и братом тоже. Сейчас он немного завидует Рафу. - Учитель, мне кажется, мы должны вмешаться, - говорит Донни под нервное сопение Майки. Он думает о прошедшей неделе. О том, сколько всего он пропустил. И о том, что, наверное, виноват будет только он, если что-то действительно случится, - а случиться может. Донни не поверил бы в это еще неделю назад, но теперь он верит. В нем по-прежнему стынет ощущение чего-то неизбежного и необоримого. Донни думает, что, может быть, они уже опоздали. - Я понимаю твою тревогу, Донателло. – В знак согласия Учитель чуть склоняет голову, прячет назад лезвия острых полупрозрачных ушей. Донни не смотрит на него, но следит за движущейся на полу тенью. – Но это испытание, которое они должны пройти сами. Вместе. Майки вскидывается, задев краем панциря плечо Донни. - Учитель, они же поубивают друг друга! – потрясенно выдыхает Майки то, что до сих пор пытался произнести вслух Донни. Он привстает на коленях перед татами Учителя, ладонью опираясь на пол, вытянув шею; в приглушенном свете кровоподтек на его горле кажется совсем свежим. Донни наконец поднимает взгляд. Голова у него тяжелая, жаль, не за счет разросшегося ума. Учитель смотрит на него, и зрачки проницательных всезнающих глаз отливают красным. - Сила наша – в единстве нашем, - говорит Учитель и тянется над татами, чтобы положить ладонь Майки на плечо. – Они должны заново осознать это. Мы должны верить в них. Не верить в братьев – это тоже почти святотатственно, думает Донни. Если это действительно все, что он может для них сделать, он будет верить изо всех сил. Майки вздыхает длинно и рывками, словно пытается успокоить сам себя. - Я верю, - соглашается он и оседает обратно на пятки. – Но я верил бы сильнее, если бы… - добавляет Майки еле слышно. Донни обнимает его за плечи, прижимает к себе и чувствует, как боль в пробитом боку сливается с теплом кожи Майки. Раф не заставляет себя ждать. Медлить – это не про него. Тянуть время – это тем более не про него. Дождь хлещет, собирает лужи на поверхности крыши. Приклеивает к загривку концы повязки. Не самые удобные условия. Лео слегка кланяется, прежде чем выпустить мечи из ножен, и видит, выпрямившись, как наливаются кровью глаза застывшего напротив Рафа. Раф и сам никогда не ждет – он ненавидит ждать. Его это бесит. Его бесит Лео. Лео надеется, что теперь они решат этот вопрос. Пусть и не раз и навсегда – с Рафом такое не прокатит, - но на ближайшее время. Как можно более долгое, назначает себе Лео. Иначе – что же это за команда такая, которая не умеет работать сообща? Как он должен уберечь их, если они не будут подчиняться? Лео встает в стойку. Вода тонкими ручейками стекает по безукоризненно выправленным лезвиям. Раф скалится, поводит плечами, демонстративно скрещивает саи. Медленно разводит руки в стороны, издевательски раскрывая грудь. Но он может издеваться, сколько ему заблагорассудится: Лео видит, как выступают тугими тяжами мышцы на его бедрах, как тщательно Раф нащупывает ногами точку опоры. Потому что знает, что Лео сильнее, мастерство Лео острее, удары четче, - они оба это знают. Лео знает и то, почему он снова должен доказывать это Рафу. Раф чует слабость точно так же, как и дикие их братья, которых он никогда не видел живьем, - только по Энимал Плэнет, вместе с Майки. Рафу нужно подтверждение, что Лео и в слабости своей его сильнее. Раф хочет это опровергнуть. - Начнем? – предлагает Лео через всю крышу. Вряд ли Раф хорошо его слышит, но повторять не нужно: им сейчас не очень-то надо слышать. - С вашего позволения, - взрыкивает в ответ Раф одновременно с лязгом скрестившихся лезвий. Глаза у него горят, укрытые красной маской. Он бьет сильно. Он бьет безжалостно. Он бьет на поражение, потому что это – не тренировка, и стоп-слова здесь нет. Это – серьезно. Странно, думает Лео, что вот так – серьезно, вот так – без жалости, надо биться с родным братом, не с врагом. Но с Рафом нельзя задумываться: слишком быстрый, слишком сильный. Лео знает все его приемы, знает слабые места, и то, что Раф осведомлен не хуже, знает тоже. Раф – это опасность. Лезвия сталкиваются, скрежещут друг об друга. Раф тяжело дышит, наваливаясь на рукояти. Плечи у него подрагивают от напряжения. Лео кажется, что ему виден каждый белесый шрам на руках Рафа. - Дерись, черт бы тебя взял, Лео, - рычит на него Раф из-за заграждения слившихся клинков. – Не беси меня! Лео давит со своей стороны, не обращая внимания на боль, разгорающуюся в едва закрывшейся ране. Он спокоен и собран; он смотрит в горящие глаза Рафа и отчаянно жалеет, что не может, подобно Рафу, забыться в азарте сражения. Он смотрит в глаза Рафа и думает, где же ошибся. - Я не буду с тобой драться, - хрипит Лео. Раф от неожиданности чуть поддается, сдвигается на полшага назад. Наверное, Лео смог бы воспользоваться тем, как поднял он локоть, открыл для удара мягкий, не закрытый костяной броней бок; Лео фиксирует ошибку, делает отметку в памяти и ждет, пока Раф не бросится на него снова. Он не имеет права отступить – он лидер, но настоящий лидер должен знать, когда пора опустить оружие. После всех этих дней, после этой невыносимой недели, накопив в себе практически желание убить Рафа на месте, Лео с удивлением чувствует, что для него этот момент настал. - Это еще как понимать? – ревет Раф почти оскорбленно. – Это что еще значит? Лео уворачивается от прямой атаки, уходит от скользящего удара, кувыркается, разбрызгивая холодные лужи. Раф следует за ним неотступно, слаженно, безмолвно; когда все серьезно, драться можно только молча. Лео не хочет драться. - Это не выход, Раф, - говорит он в перерыве между вздохами. - Мы ничего не решим так, - говорит Лео и держится, держится, чтобы не прогнуться под сумасшедшим напором Рафа. - Ты уже решил все сам, да? – рявкает на него Раф. Раф вполне заслуживает того, чтобы надрать ему задницу. Раф – это дерзость. И Лео ловит себя на мысли – точно ли это его мысль? – что этой дерзости хочется уступить, а не доказывать бесспорное. - Как всегда, да? – звенит металлом Раф. – Как тогда? Да? Лео упирается в попавшийся под ноги люк. Рукояти мечей жгут ему ладони. Удивительно, что тогда ему действительно хотелось всего этого; что могло измениться за семь дней их общей болезни – одной на всех, у них всегда все делится на всех. Почти. - Я – стратег, - цедит Лео сквозь зубы. Плечи закаменели между пластроном и карапаксом. Скоро он станет твердым весь, как те большие пустынные черепахи из телевизора. – Это моя обязанность. - Я – лидер, - хрипит Лео. Раф щерится так, что кожа складками собирается у него между бровей и на лбу. Он может сейчас сбить Лео с ног, если правильно ударит, но не замечает этого: он смотрит только на Лео. – Я беру на себя ответственность. - Если бы ты остался на крыше, Донни не сбросили бы вниз, - говорит Лео. Коленом он касается дрожащего колена Рафа, горячего, мокрого и твердого, как сталь его клинков. – Ты пренебрег планом. Ты оставил Донни и Майки одних. - Я вернулся туда, черт возьми! – орет Раф на него, задыхаясь, и мягкий бок ходит у него в вырезке панциря, так тяжело ему дышится. - После того, как ушел, – сипло огрызается Лео. - Ты нарушил приказ. Это недопустимо, Раф. Раф чуть отклоняется назад; совсем чуть-чуть, но это смещение центра тяжести говорит Лео, что Раф увидел шаткость его стойки. Ему хватает времени прикинуть, какова вероятность, что получится не опрокинуться на спину, и расчеты не внушают оптимизма. Падать нельзя. Только не сейчас, не при Рафе. Первый раз за весь бой Лео идет в наступление; Раф замирает, показывает зубы перекрестью лезвий, плашмя улегшихся ему на ключицы. Лео чувствует, что его положение стало еще неустойчивее. Перенести вес не получится без риска разрезать Рафа, но, может быть, он сможет перекатиться через люк назад, если придумает, как избавиться от острия кинжала под подбородком. - Тебя одного оставить в этой мясорубке – вот что недопустимо! – рычит Раф ему в лицо. Струйки воды стекают у Рафа по лбу и срываются с носа. Маска потемнела, и Лео кажется, что она полна кровью… он даже чувствует запах крови. Когда все серьезно, остается только молчать. Лео молчит и ждет движения Рафа – любого, чтобы вывернуться из-под удара, развести мечи, оттолкнуться от выступа с люком. У него даже почти выходит успокоить дыхание; если бы еще и сердце не колотилось так в горле, прямо там, где прижимается к коже холодное лезвие. Что он за лидер. Он ничего не знает о выдержке. Раф ненавидит ждать. Раф – это безрассудство, думает Лео и капает в лужу кровью со своего мокрого красного бинта. Раф – это… Губы, горячие влажные губы, вцепившиеся в раскрытую шею, это звон упавших на крышку люка сай, от которого Лео вздрагивает и все же отступает назад, и, наверное, завалился бы все-таки на спину, если бы не удержал его Раф. Лео таращит глаза. Задыхается. И думает только о том, чтобы не насадить Рафа на лезвия, - а Раф, кажется, ни о чем вообще не думает. Раф и так все знает. Он стукается грудью о грудь Лео. Оглаживает плечи широкими загрубевшими ладонями. И целует расправленное горло, целует ключицы, лезет, куда может дотянуться. Его колено между бедер Лео скользит от воды, прижимается к хвосту, и под хвостом словно бы тяжелеет. Лео не помнит, как мечи возвращаются в ножны. Лео забывается. Раф заглядывает в глаза, касаясь губами губ Лео, смотрит из-под набрякшей водой маски внимательно и чуть смущенно. Когтистыми пальцами проводит осторожно – виски, скулы, подбородок. Оставляет на коже дорожки из капель воды. Лео подается вперед и губами ловит прикосновение его жаркого шершавого языка. Лео считает кончиками пальцев шрамы на руках у Рафа. Ему хочется касаться – плеч, рук, панциря, расставленных ног, набухшего хвоста. Черепахи так, наверное, тоже делают, когда понимают, что их тянет вовсе не драться. Когда до маленьких черепашьих мозгов доходит, где они ошибались. Раф забирается рукой между его расставленных ног, дотягивается до ос-нования хвоста, сжимает там руку. Перебирает пальцами. Легкие с трудом помещаются между жесткими пластинами панциря: это совсем иначе, чем делать так самому. Лео невольно царапает когтями панцирь за плечами Рафа. Раф дышит над ухом часто и громко, щурится от попавшей в глаза воды. - Позволь, - шепчет Раф с объявившимся нежданно смирением, почти что с робостью. Прижимается хвостом к внутренней стороне бедра Лео. Опускается медленно на колени, и Лео позволяет увлечь себя, уступает, подчиняется, некому упрекнуть его в слабости: принять себя значит – быть сильным. Быть с Рафом значит – быть сильным. Раф скрипит нагрудными щитками по мокрой груди Лео. Он не предупреждает – никогда, это тоже не про Рафа. Но, наверное, как и Лео, он просто не знает, о чем тут нужно предупреждать. Он входит до конца, хвостом льнет к хвосту Лео, - и Лео сжимает коленями его бедра. Чуть отклоняется назад, перекатываясь округлым панцирем, расслабляет пальцы, когтями врезавшиеся в спину Рафа. Раф под его руками дрожит, и во взгляде за решительностью прячет едва ли не испуг. - Держись, - чуть слышно хрипит Лео. Раф выдыхает шумно, влажно, наклоняется и целует, неумело, почти грубо, - кто-нибудь видел по Энимал Плэнет, как черепахи целуются, рассеянно думает Лео. Раф коротко, почти беззвучно взрыкивает на каждом рывке – он двигается сильно, рвано, он заходит так глубоко, что пластиной внизу живота бьется об живот Лео; Лео упирается ногами в покрытие крыши, чтобы не раскачиваться. Вода заливается в выемки на панцире и собирается расплескивающимися озерцами в его вырезках. Раф нависает над ним на подрагивающих руках, Лео трется плечами об его наручи, перевязь елозит по мокрой коже, растирает застарелые рубцы. Между ног сыро, стенки клоаки растягиваются, должно быть, до прозрачности, чтобы пропустить член Рафа, и от боли хочется сильнее сжать Рафа коленями… и так и лежать, сцепившись, как собаки, под дождем на промокшей крыше, среди разбросанного оружия. Раф склоняется ниже, Лео чувствует его локоть под своим затылком, краем глаза видит синюю ленту в судорожно сжимающихся пальцах. Пальцы второй руки неожиданно оказываются там, внизу, царапают нежную кожу в паху, внутреннюю поверхность поджимающегося хвоста, и в складках находят наконец набирающийся кровью член. Только бы не узнал Майки, думает Лео и зажмуривается, потому что перед глазами начинает плыть – лицо Рафа расплывается в серых потоках воды, растекается, как акварель, как пятно крови на белой марле. Невидимый Раф стонет над ним хрипло, рычаще, носом утыкается ему в выемку под горлом. Лео обеими руками обхватывает его за шею, хвостом вдавливая в себя его руку, и думает, что теперь точно вырубится. Но не вырубается. Раф наваливается сверху всем своим весом, дышит тяжело Лео в плечо – кожу обдает жаром, а потом холодом просачивающейся сверху воды. Лео открывает глаза, поворачивает голову, перекатываясь затылком по расслабленному предплечью Рафа. В первый момент он даже не совсем соображает, что именно видит, но потом зрение проясняется: сбившаяся промокшая маска. Слуховое отверстие. Выпирающая скула. Под его взглядом все это неохотно, как заржавленный механизм, приходит в движение. - Охренеть, - выдает Раф. Лео садится вместе с ним и осознает, что по хвосту и ногам у него течет. Раф облокачивается об собственное колено, смаргивает с век дождевые капли. Смотрит обалдело, и вид у него почему-то становится беззащитный. А может быть, Лео так только кажется. Лео старается собраться, но догадывается, что получается не очень; сейчас он не склонен полностью доверять своему восприятию: восприятию неадекватно хорошо. Впрочем, если не себе – то можно Рафу. - Так можно вообще? – с сомнением спрашивает Раф. Лео пожимает плечами: он в совершенстве знает лишь то, чему его учили. - Если нет, то мы здорово накосячили, - рассуждает он вслух. Поправляется про себя: не мы, Лео. Твое решение. Твоя кровь. И ошибка тоже твоя, заблуждение длиной в неделю, а может быть, и в полжизни. Быть сильным – значит понимать себя. В том числе. Раф наклоняется, твердым гладким лбом прислоняется ко лбу Лео. В темных прорезях маски Лео ловит золотистые искры его глаз, теплые искры под холодным дождем. - Расслабься, Лео, детка, - ухмыляется Раф. Никакому дождю не затушить Рафа. Раф – это Раф. Может быть, и стоило бы огрызнуться, хотя бы из профилактических целей. Лео молча смотрит в глаза Рафа и думает, что, наверное, он прав. Донателло ниже наклоняет лампу и сам нагибается сильнее на своем стуле, заплетается ногами за ножки. Стул поскрипывает. Донателло неодобрительно качает головой. - Вот что вам, еще недельку было не подождать? – вздыхает он безнадежно. – Половина швов разошлась, у меня все нитки на тебя уйдут, Лео. - Ну так скажи, где их взять, я принесу еще, - со своей верхотуры заявляет Рафаэль. Спинка дивана приминается под его весом, и выглядит это довольно ненадежно, у Рафаэля не самое идеальное чувство равновесия… сегодня особенно. В нынешней рассеянности место бы ему на полу возле Микеланджело. - Извини, Донни, - мягко отвечает Леонардо. Донателло добродушно подмигивает ему поверх колец иглодержателя: - Лучше просто не потеряй их, пока я не разрешу. Рафаэль покачивается сверху, поглядывая краем глаза на движущиеся инструменты в руках Донателло. От рук Донателло пахнет спиртом. На белом полотенце под рукой Леонардо цветут яркие алые пятна. Подлокотник дивана – не самое удачное место для хирургических манипуляций, но, с другой стороны, почему нет, если здесь им спокойнее. Против обыкновения никто не нарушает тишину, но это уютная тишина, несмотря на то, что фоном для нее идет позвякивание медицинской стали; молчит даже Микеланджело, боком привалившись к ногам Леонардо, с любопытством следит за ныряющей иглой… много ли только видно ему с пола. В глазах Леонардо отражается свет лампы, но они сумрачны, его глаза. Мыслями Леонардо не здесь. Вторая рука лежит расслабленно у него поперек живота, лишь сжимаются пальцы, когда Донателло тянет иглу сквозь кожу. Старые раны заживают быстрее, если их снова вскрыть; это – истина, из тех, которые приходится узнавать самому. Можно сколь угодно закалять тренировками тело для сражений с врагом, но самые изнурительные бои всегда происходят один на один с собой самим. Это – тоже истина, это основа, и ей нельзя научить – только научиться. Впрочем, не менее истинно и то, что они дивно смотрятся все вместе. Донателло выпрямляется, чуть не задев головой лампу. Скептически рассматривает на свет зажатую пинцетом иглу. - Что за день такой сегодня, - риторически хмурится он. Леонардо вопросительно наклоняет голову. Микеланджело привстает на коленях: - Сломалась? - Третья, - уточняет Донателло. Без особой надежды он пробует выправить иглу, и та разламывается у него в пальцах на два убывающих месяца. – Будешь мне должен, Лео. Леонардо смотрит на него из-под полуопущенных век, спокойный и усталый - по-правильному, по-хорошему. Как после трудной тренировки, окончившейся успешно; после тяжелого урока, пройденного с честью. В глазах Леонардо мир, которого там не было уже очень давно, подаренный, возможно, отчасти инъекцией анестетика. - Запиши на мой счет, - соглашается он. В воздух взвиваются ноги Рафаэля, и в следующий момент Рафаэль исчезает за диваном с грохотом, заставляющим всех подпрыгнуть. - О-ой, - говорит Микеланджело. Он не тратит времени, чтобы обойти диван, - вспрыгивает на подушки возле Леонардо, в которые только что Рафаэль упирался когтями. На всю комнату слышно, как ноют под ним пружины. Леонардо дергается обернуться, но Донателло прижимает его локоть к полотенцу, каким-то чудом умудрившись не столкнуть на пол лоток с шовным материалом. - Ты мне нитки рвешь, - протестует Донателло громко; вообще говоря, сам он лишь недавно сумел дойти до этого дивана. Местный доктор сам нездоров. – Все хорошо с ним, Лео, не крутись! - Все хорошо, Лео, - рычит из-за дивана Рафаэль, передразнивая раздраженный голос Донателло. Микеланджело перевешивается через спинку, выставив кверху хвост, а потом начинает хохотать. Рафаэль воздвигается над ним, словно из люка поднимается на поверхность, скалится, блестя глазами; со спинки рука его соскальзывает на плечо хохочущего Леонардо. Донателло вытирает глаза тыльной стороной запястья, отвернувшись в сторону. Микеланджело обхватывает шею Рафаэля руками, болтая пятками в воздухе, и пружины вибрируют внутри подушек от его радостного смеха. В конце концов он начинает кашлять и смеется сквозь кашель, прижимаясь к широкой груди Рафаэля. Рафаэль молча ухмыляется, но плечи у него подрагивают, и, конечно, в приступе всеобщего веселья ему никого не удалось бы провести. Откинувшись на подушках в кресле, Сплинтер наблюдает за ними, прячет в усах улыбку. На сердце у него спокойно.