Колыбельная для Солнца

Когда она грустила, Луне почему-то хотелось петь. И так было всегда, сколько они себя помнили. Солнце, лишь глядя на нее, с некой насмешкой в голосе хмыкала, и глупо-глупо улыбаясь, вслушивалась в буквально каждую нотку ее ласкового голоса. Она прикрывала уставшие, согретые теплыми лучами веки, покачивалась, сидя на пушистом-пушистом облачке цвета туманной дымки над озером, и насвистывала назойливую мелодию в течение дня. Луна отчего-то смущалась, тихо хихикала, заглушая сдержанный смех тонкими пальцами, прижатыми к плотно сомкнутым губам. Находила момент, чтобы наблюдать за самым ярким и восхитительным, по ее мнению, светилом в звездном мерцающем параде. Солнце часто уставала светить глупым людям с пустыми душами, которые не видят ничего дальше своего собственного носа. Не чувствуют чужих эмоций, переживаний и в наглую смеются над ними прямо в лицо, воспринимая все как глупую детскую шутку. Утомляя волшебницу, все это заставляло ее лишь убедиться в фальшивости прогнившего народа и в полудреме рухнуть на удивительно мягкие колени Луны. Та лишь медленно моргает в полнейшем недоумении, а затем с облегчением выдыхает и расслабляется, наслаждаясь столь чутким и коротким моментом. Ее дрожащие пальцы зарываются в пушистую лохматую копну волос, что удивительно, темно-каштановых; расплетают слипшиеся от грязи прядки, и гладят, гладят голову — теплую, изумительно греющую. Солнце гостит в царстве не менее уставшего бога, и получает в поощрения сладостные детские грезы, звонко смеясь, пока Луна бережно хранит ее сон, качая на пушистом облаке так, словно оно — серебряная лодка, ее уютная колыбель. Дышит покоем ночной простор, пока на страже хранительница главного светила с ласковым именем «Солнышко». Не Солнце, а именно Солнышко, пусть звучит несколько по-детски и сказано приторно-сладким тоном. Луна чувствует, как внизу, в каком-то чудесном мире спят зеркальные глади кристально-чистых озер, а белоснежные лилии спрятались от всего, закрывшись широкими мягкими лепесточками. Луна сдавленно смеется, будто вот-вот готовится заплакать, и сама не понимает от чего: не то от нахлынувших эмоций в сегодняшнюю теплую ночь, не то от неприятного пощипывания в носу. Она не спрашивала ее, просто чувствовала, что Солнце устало — Солнцу стоит забыть обо всем, укрыться пуховым одеялом щедрых тучек. Ее сон самый сладкий, и самый короткий из тех, которые Луна знала. А она, поверьте мне, знала все. Луна видит, как залиты чистым серебристым светом ее лучей равнины; как в мягком тумане над тем самым старым озером, про которое ходят легенды, исчезли вершины. Где-то далеко горы смыкаются в кольцо, а кто-то качает в лодке свою истинную любовь. Луна лишь твердит монотонные сутры себе под нос, слушая стихающий шепот песочных часов, и бережет, тщательно бережет ее сон… Ах, а еще Солнце чудесно танцевала, пусть неумело, отчасти неуклюже — но до трепета чудесно! Луна в шутку хмурилась, шептала что-то «Ты невыносимо беспечна», а затем звонко смеялась, в такт задорному голосу волшебницы. Солнышко кружилась вокруг, желая радовать хранительницу, и вызывать все больше и больше восхищения, ведь ей нравилось в столь хрупких движениях абсолютно все! Скромный, редкий, но великолепный радостный смех, невольно рвущийся наружу; светлые, серые-серые добрые глаза, а еще ее по-детски глупые аплодисменты под конец. И Луне было действительно неважно: танцуют ли они под отголоски виртуозных музыкантов, или окружены одинокой ночной тишью. Солнце всегда в конце августа ходит на запах недавно потухших костров по мягкой траве босыми ногами, настойчиво потянув за собой Луну, и что-то приговаривая, будто нараспев читая заклинание на непонятном языке. Неподалеку от них пахнет свежей сиренью вперемешку с шалфеем и молодой земляникой. Солнце иногда чихает от сильного аромата, закрывает нос смуглой ладошкой, а Луна уводит ее, предлагая осмотреть другие места. Если честно, они обе еле сдерживают звонкий хохот. Перед Зимой Солнце всегда медленно угасало: сильно болело, предвещая колючие морозы и злые метели. Мерцающие едва видно звезды, что рассыпались по темному полотну ночных небес, заводят хоровод, молча провожая Солнце, и думая встречать ее только с приходом чудесной ласковой Весны. Они, хихикая, обращаются к Луне, и не шепчут уже привычным для нее сверкающим золотом, а поблекшим серебром. Краем глаза она видит на каждой засохшей, замерзшей травинке блики, капельки слез от расставания, которые многие принимали лишь за лунно-серебристый отблеск. Солнцу уходить в туманы до следующей встречи не так уж больно: этой ночью для них пусть и холодно, но удивительно спокойно. Луна остается одна, качаясь на свинцовых облаках у себя в поднебесье. Вздыхает. И Луне снова хочется петь.