Безумие под прицелом

Убей её и будешь свободен, сможешь видеться с дочерью, вернёшь себе то, ради чего ещё продолжаешь дышать гнилью этого обречённого мира, затачивать кулаки. Ну же, скорее дай оружию завершить свое дело, как прежде, как сотни раз до этой единственной минуты, застрявшей на высоте, натянутой между тобой и рокотом вертолета. Стреляй. Твоей до одурения лёгкой мишени с пустой улыбкой-царапиной некуда спрятаться, она кривляется, зацепившись за канат, извивается, дразнит смерть, находя в этом прилив удовольствия, к которому ее приучили. Сломанная пополам кукла, завязанная тугим узлом вокруг нити, продетой сквозь неё саму, что неизменно утягивает назад к дружку с татуировками и безумным, диким взглядом умалишённого маньяка. Стреляй, быть может, так ты освободишь её и сам останешься только в плюсе, оборвёшь жизнь, сбросишь на дно, как остальных ублюдков, проложишь себе путь к Зои. Кто она такая, эта Харли Квинн? Всего лишь один из кусков пушечного мяса, каким решили набить бесформенное ядро и взорвать его в угоду справедливости и защите чьего-то спокойного сна. Кто она такая?! Уоллер топчется на болевых точках, растравляет раны, метит в слабые места, чтобы управлять каждым, вгрызаться в живое даже у чёртовых мерзавцев. Вот она предложила тебе очередную сделку. Мастер вертеть обстоятельствами, выкручиваться, находить выгоду. Она продиктовала условия, которые способна поменять, вывернуть наизнанку по одному только своему дурному капризу. Уоллер изрисует пулями любого, хоть самого президента, если тот посмеет вмешаться в её планы, сыграть не по установленным правилам. Уоллер не меньшее зло, чем те, кого вытащили из тени и собрали в команду, помеченный вживлёнными устройствами скот, послушный под кнутом страха. Уоллер может дать слово и тут же от него отказаться. Женщина, слепленная из инстинктов и гибкого ума. С ней опасно иметь дело, бесполезно спорить и бессмысленно сопротивляться. Уоллер всегда держит наготове непробиваемый аргумент. Но Дэдшот замер. Не чувствует спускового крючка, воздуха в лёгких. Смотрит на плавные движения Харли через прицел. Харли ничего ему не сделала. Гремит выстрел, разрывающий пустоту. Прорезавшая пространство пуля, разрушившая легенду о том, что Дэдшот никогда не промахивается. Харли подыгрывает, изображая подстреленную, безвольно повисшую под утонувшее в жерле города гулкое эхо. Выпрямляется, смеётся и перебирает ногами, словно карабкается по воздуху к своему мистеру Джею. Уоллер приказывает сбить вертолёт. Дэдшот ощущает, как ствол автомата на долю секунды замирает так, что можно, надавив на холодный спусковой крючок, прострелить ей ногу, прямо под коленом, чуть сместить угол и прошить пулями позвоночник, расколоть затылок. Но мысль о Зои вынуждает опустить оружие, отпустить Харли гореть в месиве разбившегося вертолёта. Но эта ночь не похоронила Харли Квинн, она не погибла под рёв металла и плевки пламени. Мистер Джей сказал – прыгать. Сработал отточенный механизм, команда принята, по венам скользит электрический ток. Харли никогда не противилась, не задавалась вопросами, покорялась его непредсказуемой воле, пропадала, таяла в желаниях Джокера, готовая захлебнуться от боли, что превращалась в наслаждение. Она выпрыгнула из объятого огнём вертолёта, приземлилась на крышу, чудом уцелев, но, похоже, сегодня её любимый Пудинг превратится в окровавленное тесто с перебитыми костями. Он не успел. Харли в ужасе и парализующей растерянности смотрит на пульсацию яркого, слепящего огня, и внутри неё тоже что-то рвётся, становится пеплом и искорёженными обломками. Слёзы без вкуса и чувства. Золотой ошейник, сверкая выпуклыми буквами, летит прочь. Собственность Пудинга осталась без хозяина. Без поводка. Харли возвращается в отряд, к ворам и наёмникам, которых готова назвать друзьями хотя бы за то, они не умеют жить нормально в скованной законами и моралью среде, как бы того ни хотелось. Это их связывает, роднит, сцепляет воедино. Она нестабильна, неуравновешана, с развороченным разумом и телом. Но Дэдшот в неё не выстрелил. За что-то он позволил ей дальше жить, упиваться безумием, бить витрины, носить короткие шорты. Оставил в живых, ничего не прося взамен… Вокруг обвалившиеся стен, хаос из осколков, как след борьбы и взрывов, изуродованное лицо победы. Дэдшот рад видеть Харли, рад её хитрости, положившей конец разбушевавшейся тёмной дамочке. Рад её размазанным цветным теням и помаде, что выбивалась за контуры губ. Дэдшот говорит, что не терпит объятий, когда Флаг в порыве ликования сжимает того крепкими руками. Это второе, что Харли пригвоздила к своим воспоминаниям, совсем рядом с горькими словами о том, что Дэдшот, отправляя людей в преисподнюю, уже не чувствует никакой любви. Кроме той, что неумолимо тянет к дочери. Дэдшот подошёл к ней и молча протянул руку. Ладонь застыла, словно упёрлась в прозрачное стекло, замуровавшее Харли, незримую клетку, где кукла мистера Джея отплясывала дикий танец безрассудной страсти, жила, как в тисках витрины на всеобщем обозрении. Товар, оболочка с пробитым разумом, вещь, которую Джокер забавы ради любил предлагать своим партнёрам. Харли не привыкла к рукопожатиям: пощёчины, визги плети, гематомы, как размытый отпечаток краски для волос, жар эйфории, яд химикатов, вихрь безжалостных наслаждений, что точно поддевали иглами каждую вену, насаживали на острие лезвия. – Меня зовут Флойд Лоутон. Попытка распробовать друг друга ещё раз. Харли глубоко вдыхает дым и парящую в воздухе серую пыль, и его имя окрашивается бледными, едва уловимыми оттенками оседающего пепла, обретает вкус, терпкий, насыщенный, цепляющийся за кончик языка, за безумное сердце. Не приторная сладость Пудинга. – Харлин, – произносит она чуть слышно, не чувствуя онемевших губ и стискивает пальцами протянутую ладонь, боясь, что Флойд вмиг рассыплется, распадётся на части, как тающая галлюцинация. Она больше не принимает таблетки, играющие с сознанием. Флойд ей не мерещится. Не плод воображения, не выдумка наэлектризованного мозга. Она дышит заново. И, кажется, ей это начинает нравиться. Голоса в голове тоже согласны.