here we were

Душная июльская ночь синим бархатом стелилась над неугомонным курортным городом. В ослепительно ярком свете прожекторов у старого вокзала суетилась толпа туристов. До костей пропитанные солнцем и солью уезжающие вяло перекидывались замечаниями по поводу задержки рейса и убийственной жары. Прибывшие же, белея улыбками и кожей, с мимолетным интересом глазели по сторонам и спешили скорее покинуть пыльную привокзальную площадь. Мы, казалось, спешили больше всех. Просто бежали сломя голову. Бежали так, что наши тени едва поспевали за нами. Бежали вниз по широкой пустынной улице, спотыкаясь и гремя пластиковыми колесиками чемоданов. Бежали, не говоря друг другу ни слова, изредка встречаясь горящими в синем полумраке глазами. Бежали, а не шли, потому что нам бежалось. Огни фонарей и витрин желтыми мазками проносились мимо. Стройные тополя дремали по обеим сторонам дороги, бормоча что-то во сне и покачиваясь. Нарочито смотря только под ноги, мы сами готовили себе сюрприз, и когда асфальт наконец сменился мелкой галькой, перешли на шаг. Осторожно ступали мы в темноте, взявшись за руки и затаив дыхание. В те минуты нам даром не нужна была гостиница с ее чистыми, прохладными номерами и живой музыкой по вечерам. Мы приехали не к ней, она подождет. Нам в уши шептало спокойное, нежное, вечно юное море, и не было для нас музыки прекраснее этого ласкового вальса. Раз-два-три, раз-два-три... "Раз… два… три!" — мы подняли головы и вдохнули густой воздух летней ночи. Глубоко-глубоко, так, что впервые почувствовали внутри себя легкие. Сапфировая гладь плавно вздымалась и опускалась под безоблачным звездным небом, точно грудь мирно спящего странника. Пена светилась серебром и медленно скользила нам навстречу, вновь и вновь расползаясь по блестящим камешкам. Мы начались здесь. Здесь все наше прошлое умещалось в один сосуд, блестя и переливаясь в нем неведомыми чернилами. Здесь все мысли наши сходились к одним и тем же словам на одном и том же языке, и потому незачем было разговаривать. Здесь мы не видели и не слышали ничего, и вместе с тем все нам было видно и слышно. Здесь мы были просто — мы. Здесь "мы" не делилось ни на что.