Нас запомнит время

      Стекла по венам и желчь во рту. Вдох-выдох. Тише. Слабее.       Он тряхнул челкой и ощутил неумолимую боль: пронизывающей всё тело волной на короткий взмах волос отозвались ребра — между каждым из них блестел слегка затянувшийся глубокий порез. Пленник уже привычно сжал зубы и прикрыл глаза: сил не было на то, чтоб выдавить из себя вымученный скулеж или что-то похожее. Когда Михаил снова открыл глаза, услышал мерный стук своего сердца; так же мерно в воспаленном сознании пульсировала мысль: «Пить». Иссохшие губы пылали, и казалось, будто содрали слизистую по всей длине глотки. Осознания не было, не было и благосклонности пресловутой Судьбы. Единственное, что внезапно время от времени вырывало его из бессильного сна горячки, — одинокий крик ворона, что свирепо взмахивал иссиня-черными крыльями, кружа в просторной клетке.       В неясном рассудке роилась груда несвязных воспоминаний, отрывков чужих речей, измышленных деталей и целых эпизодов из биографии. Он сделал глубокий вдох, чтоб вспомнить, где была исходная точка этого наваждения; но даже он так опротивевшей болью отдался в груди. Тот день внезапно припомнился в деталях: запахи, суждения, образы людей и короткие фразы. Домыслено? — быть может; бред, что бывает при высокой температуре и изводит воспаленное сознание? — уж нет.

*** Несколькими днями ранее.

      Несло чем-то знакомым. Аромат жженой горькой травы, казалось, с первых секунд одурял холодную голову, с которой ступил через порог Михаил — начальство отослало «на сбор информации по поводу неоднозначных скопищ людей». На деле, кровь должна была холодеть в жилах еще с порога, когда густой дым огнища взмывал вверх и щекотал нос, опьяняя. Но вместо страха был только противоестественный интерес — одна из черт его совсем не осмотрительного нрава.       Несмело он всматривался в лица незнакомцев; несходные друг с другом в них черты, однако во взгляде было нечто одной и той же природы. Неясно, что именно, но да, определенно.       Еще несколько шагов босыми ногами по сырому полу — и по хребту пробегает холод. Некто толкнул его в плечо и пробормотал пару ласковых, чтобы шевелился. Даже когда тот невольно обернулся, то уже не смог разобрать лица: огромный капюшон длинной мантии хорошо скрывал его. Эти одежды были на каждом и прятали тела в своём бесформенном крое черной ткани. Парень поднял голову, затем оглянулся: стены былой церквушки покрыты копотью, в одних местах начинали рушиться, в других — виднелись только незначительные трещины; под старым слоем сажи вырисовывались какие-то образы, едва-едва маячил винный цвет.       Толпа начала небрежно расступаться, формируя большой круг. В его середине оказалась низкорослая фигура с опущенной головой и скрещенными впереди руками. Одно мгновенье — и все вокруг последовали её примеру. Михаил понимал мало, но повторил. Сквозь тишину напевно выпалил женский голос:       — Nomine Patrum! *       — Nomine partum. — смиренным шепотом отозвалась толпа. Михаил смотрел ни то на сомкнутые кисти в замок, ни то в пол, тихо брался недоумевать. Но тем лучше, подумалось ему, больше материала. Статья выйдет занятная.       Юноша обратил взгляд к обладательнице голоса. С её головы скользнул капюшон, открывая взору бесстрастный лик. Той было лет сорок или около того, короткие волосы смольного цвета, черты лица грубоватые, но правильные; поблескивающие чем-то таким же странным, как у других, глаза. Она юркнула рукой в рукав мантии, достала странного вида тонкую книгу, а после глухим голосом и куда тише прежнего стала произносить написанный там текст. Как видно, то была латынь.       Сумрак за давно вышибленными окнами покрывал этот вечер потихоньку, без спешки. Чем ближе подступала ночь, тем громче становились окружавшие журналиста заунывные песнопения и громкие неясные речи, произносимые той женщиной. Иногда от них пробегали мурашки, но он убеждал себя, что это лишь его восприимчивость играет злую шутку. Собственно, для человека, что видел такие вылазки лишь в сериалах и чтиве, попасть в подобное место не обойдется без мрачных впечатлений на ближайшую неделю. Как он только вызвался побывать в таком дурдоме?..       Занять себя было нечем, а привлекать внимание лишними поворотами головы было бы совершенно неосмотрительно. На подобной мысли юноша поймал себя, но кроме мысли поймал еще чей-то пытливый взгляд, что в темноте блеснул — и так же скоро ускользнул. Он был готов поклясться: то мелькнуло милое девичье лицо, сверкнуло глазами. Михаил не успел опомниться, как окруживший его гул утих настолько, что можно было бы услышать, как отчего-то колотится в грудной клетке сердце. Женщина, стоявшая все это время в центре, медленно сделала первые шаги в сторону худой фигуры парня — как бы демонстративно, чтоб каждый послушно проследил за ней и полностью разделил намерения. Газетчик неторопко поднял подбородок, несколько самовольно, суматошно обвел толпу взглядом и глянул на приближавшуюся Главу — так он успел мысленно ее наречь.       — Новоприбывший, — не то спрашивая, не то констатируя факт, велегласно произнесла та. В ответ последовал короткий утвердительный кивок.       — Что же тебя привело? — с плохо скрываемой надменностью и пренебрежением продолжила дама, вопросительно глядя. Честно признаться, на одну секунду, весьма талантливый к высасыванию из пальца чертовски убедительных историй, Михаил выпал из реальности.       — Я просто… почувствовал, что мне необходимо это. Поддержка, вера… Вы же знаете, как это бывает, — он бы добавил много чего, но, похоже, сжигаемое все это время сено слишком путало мысли и вырывало из действительности в какой-то призрачно-нездоровый туман.       — И решил искать это всё среди нас? — переспрашивая бесстрастно-холодным тоном, «Глава» вскинула бровь.       — Да, — заверил Совергон и театрально опустил голову.       — Tempore sanguinis, **— было ее последним словом. Женщина сделала один-два торопливых шага назад, наблюдала, как толпа набрасывалась на загнанного в тупик юношу, чьи глаза наполнились лихорадочным трепетом, голова вертелась в разные стороны, тело не слушалось.       Поодаль, но почти рядом, у черной от копоти стены, замерла миловидная девушка лет шестнадцати, держа в руке толстую восковую свеч с выцарапанными на ней странными символами. Выглядывая, как насильно волокут очередного несчастного к алтарю, она тихо вздохнула, не сознавая, откуда несвойственная жалость, затем набросила на голову черную ткань одеяния. «Волк, загнанный стадом овец» — подспудно мелькнула мысль в ее голове.       Инстинкт самосохранения. Надрывный крик и грубая сила.       Множество цепких рук хватало угловатые плечи и робевшие кисти, попутно стягивая с непослушного тела одеяние до самого пояса. В самом неприметном углу развалин, упрятанный потемками, стоял деревянный стол. Часто чужая кровь затекала в щербинки, оставленные ножами; а каждая замысловатая линия, тянувшаяся некогда за лезвием, создавала симметричные узоры и окантовывала им напоенную кровью и истошным стенанием поверхность.       Юношу бесцеремонно прижали спиной к «алтарю», до сводящей ребра боли и приглушенного кашля. По взмокшему телу скользнул металл толстой цепи, будто она уготована не человеку, а зверю. Хотя, какая ирония, именно сейчас под весом навалившихся тел бился зверь… внутри него бился зверь. Такой первобытный, нервно озирающийся и скалящийся. Только вот еще чуть-чуть — и охотники начнут выдирать по коготку. Цепь ловко обматывала тело, сплетала средневековое безумие и буйную душу.       Это казалось сновидением… вязким и осязаемым, с привкусом ненависти, запахом горькой полыни. Говорят, во сне пальцев больше. Только вот руки были окованы железом за головой.       Совсем близко послышался треск подожженной болотной одури***; облако дурманящей гари ударило в лицо, вынуждая зайтись кашлем. Совергон будто бы терял себя в этом тумане, обессиливал и подчинялся. Вокруг стали смешиваться мужские и женские голоса, произносившие что-то и сливавшиеся в нестройное пение.