in search of happiness

      Они сидят на кровати, обнявшись, и молчат. Дрожащий писк с трудом обновляющих время цифровых часов пронизывает кисельно-чернильный воздух в комнате. Холодно. Пахнет древесными опилками, страхом и человеческим потом. Влажные простыни небрежно наброшены на их переплетенные тела, обнажая глянцем отливающие синевой спины. Вывеска за окном с треском загорается и тухнет, на миг окрашивая двоих в пошлый красный. Вспыхивает телевизор. По экрану частой рябью пробегают лица, размытая и отламывающаяся речь наполняет комнату. Но двое неподвижны.       Комната с одним единственным окном, перекрытым грязными полосами жалюзи, напоминает номер из лав-отеля где-нибудь на окраине Токио — отовсюду выглядывает простота и сдержанность обстановки. «Не скупость — практичность» кричит кофейный столик, заваленный глянцевыми журналами, кресло, приставленное к нему в положении для чтения, под выключенным торшером; кровать, неуместно большая для комнаты, задвинутая в вспыхивающую красным тень. Здесь должен быть телефон и любопытная горничная за дверью. Он не должен возвращаться так часто, а она — его ждать. Но двое снова здесь, вместе, разбитые на нецелое.       Неподвижные черты его лица бросают вызов нелепой жизни этой комнаты. Дым от закуренной и забытой сигареты нежно касается его скул; сквозь него глаза кажутся монохромными. К самому горлу тянутся холодные руки, пробираясь из-за спины, касаясь влажной груди, они с естественной властностью оканчиваются ногтями на ключицах. По спине его и плечам разбросаны тонкие колечки её волос.       Она очерчивает большим пальцем линию скул, резко проступающих над посеревшими щеками; с несдержанным любопытством подается вперед, чтобы попробовать на вкус его влажные искусанные губы. Её действия неторопливы, но порывисты, словно внутри неё идет борьба желаний и каждую секунду исход сражения меняется в пользу то одного, то другого. Но он все так же безвольно неподвижен. Она отстраняется, чтобы заглянуть в его глаза — в них столько же невинности, сколько раболепного повиновения в каждой клеточке щуплого тельца. Искусственное желание распускалось в нем заведомо мертвым цветком, испускающим небесного цвета дым. Поцелуй приравнен одной затяжке никотином, отравляющим его прекрасные в своей грусти глаза. Она отравляла его своей жаждой, а он..       — Деминг, нам стоит.. — голос подводит её. Она нервно облизывает губы, решаясь на вторую попытку, — Мы должны прекратить все это. Как можно скорее. Несуществующее «мы» в его медленно стучащем сердце справедливо делилось на «ты и я». Они по отдельности. Она сама так сказала.       — Деминг, ты зависим, — пробовала растолковать она, но он просто смотрел перед собой. Можно было подумать, что он видел, как смысл её слов замирал в воздухе где-то в паре шагов от него и растворялся, — И чем дальше, тем хуже для тебя. Жалость в её глазах с трудом застилает тупое желание суккуба. Это вызывает в нем горькую усмешку — на миг возникшая решимость зависимого так трагична и низка..       — Мин, — умоляюще стонет она, но он больше не понимает — отчего? Ей действительно хочется оборвать их связь или она снова голодна? — Я прошу тебя, Мин. Я серьезно..       Он обрывает её попытку взять его за руки. Шаг, шаг, спиной вперед и с чистой улыбкой на лице.       — И я, — её губы, губы, которые он целовал прошлой ночью с таким отчаянием и искренностью, эти губы в своей виноватой улыбке приносили больше боли, чем её голодная и глухая страсть, — Рад страдать, Енни. «Не волнуйся. Это всё только ради тебя»       — Всё в порядке? Такая длительная зависимость отплатила ему сребреником за преданность — в нём, одурманенном, было больше разумности, чем в любом другом смертном. И ей это нравилось: ей нравилось говорить с ним, просто так, даже если теперь реплики были такими короткими и ограниченными. И она хваталась за любую возможность услышать родной голос. Ей хотелось почувствовать хотя бы вздох прежней жизни и прежнего Деминга. Легкое непонимание закрадывается в уголки его глаз, когда он видит её улыбку.       — Я не хочу, Мин.. Она зачем-то качает головой, почему-то отдаляется от него, оставляя тянущее послевкусие флюидов, и остаётся сидеть напротив. Молодая и прекрасная. Её обнажённое тело, мерцающее в свете вывески за окном, выглядит беспомощным, хрупким, совсем не таким, каким он запомнил его в первый раз. Куда-то девалась вся угловатость и несовершенность, уступив место пленительным изгибам. Он рассеянно всматривался в её тонкую талию, пока она не обернулась в простынь.       — Енни, — он сглотнул, но голос продолжил сипеть, — Ты должна.       — Я не хочу, — повторила она шёпотом, но действия её как и всегда противоречили разумности, смыслу, сказанному и обещанному. Она беззвучно подбирается к нему, опаляя приоткрытые губы горячим дыханием. Улыбкой касается точки за мочкой уха и с томной медлительностью изучает его болезненно бледное тело.       Он закрывает глаза, ощущая, как на веки опускается тьма. Он ей порабощен, он ей не противник — идти над ней так трудно, барахтаться в общем хаосе и постоянных обвинениях ещё сложнее. Он снова в месте, которое не знает, он снова тот, которого не узнаёт. Момент сомнения связи реальности и заполненного запоздалым раскаянием сна. Она.. Нет. Он медленно открывает глаза. Нет, перед ним не Енни. Ведь она не стала бы радоваться его унижению. Но поступала так из года в год. Его обволакивает ненависть от грязного хода повторяющегося каждый день, а она приходит в детский восторг, когда длинные холодные пальцы перехватывают её запястья. Сменяются роли, и сущность суккуба оттесняет в самый дальний уголок опрятной комнатки девочку с тугими косичками из соседней квартиры, которая не ценила украденные из парка ромашки и декламировала школьной столовой юношеские кривые строчки из самодельной валентинки.       Их диалог всегда игра в поддавки. Сказанное имеет обратный смысл, истинность, запрятанную в пустую оболочку зачем-то уроненных слов. И каждый знает об их бессмысленности, смиренно ожидая следующее действие давно изученной сцены. Она так любила его любовь к ней, что готова играть в любую пошлость, лишь бы в очередной раз почувствовать её, заполнившую каждую клеточку его тела. Он так любил её, что подчинил себе мучающий сон и неизбывную ненависть. А настоящее молча смотрело на них из отражения в зеркале.