Разбивай.
Кэссиди с наслаждением вгрызается в молочно-белую кожу и кровь приторно-сладкая на вкус брызжет во все стороны, течет по горлу вниз, кажется, у него в волосах застряли кусочки чьих-то мозгов, и оказывается, что чужое сердце на ощупь такое скользкое, что нетрудно его обронить. Кажется, именно так сделал Джесси? Со всех сторон сверкают вспышки фотоаппаратов и телефонов, кто-то кричит что всем нужно спасаться бегством, и Кэс смеется, захлебываясь кровью, и кто-то кричит зомби! — неужели он выглядит так плохо? В него бросают склянкой со святой водой — она даже не жжется, в него летит ножка стола, сделанная из осины, — это не больнее занозы, кто-то истошно вопит на латыни, но он не демон, чтобы его изгонять, он дьявол, чтобы сеять ужас.Разбивай.
Джесси говорил о прощении так, будто по опыту знал, что это такое. Джесси говорил так, будто действительно умел прощать — благородно, отпуская все грехи, без испытательных сроков и клятв. Джесси говорил так, будто и извиняться перед ним не нужно было — просто посмотреть в глаза не отводя взгляд, и если проповедник увидит что-то понятное ему самому, то теплая ладонь ляжет на плечо и груз вины не уйдет, не сразу, нет, но вдвоем с Кастером тащить его будет легче. Кастер говорил, но он же ебанный блять проповедник, это его работа — говорить. Джесси — ебанный сука Генезис, это у него в крови — говорить. Он — ебанный в жопу пидор, это у него от Кэссиди — говорить. Говорить и никогда не отвечать за свои слова.Разбивай.
Когда-то давно, в перерывах между белыми дорожками, что вели то к шлюхам, то к барам, Кэссиди любил разбивать витрины по ночам. Он брал бейсбольную биту, облепленную шипами и обмотанную цепью, брал пистолет, потому что тогда еще отчаянно притворялся человеком, который просто предпочитает красный, и шел громить магазины. Ему нравился звон разбитого стекла — он напоминал ему тот момент на реке, когда он скрылся под зеркальной рябью вод человеком, а вырвался оттуда уже вампиром. Скалящиеся осколками окна, искрящие телевизоры, воющая вокруг толпа друзей, которым безумно нравились идеи Кэса пойти и пошевелить улицы… Кэссиди казалось, что он срывает покровы. Обнажает что-то мерзкое и зловонное, что-то ужасное, но правдивое, что прячется под обёрткой. И золотые колье становились лишь кусками мятого металла, и дорогущие телевизоры становились лишь пустыми коробками, и богатые люди, что трахали маленьких мальчиков, становились лишь обнищавшими извращенцами. Когда-то давно у Кэссиди была своя, извращенная философия.Разбивай.
Грудные клетки в его умелых руках раскрываются легко, хоть и с хрустом. Вываливающиеся наружу желудки, почки, свисающие кишки, качающиеся на ветру как маятники. Кэс никогда не думал, что вампир может быть буквально пропитан кровью, но это действительно так — она сочится у него из пор, течет из глаз, она оставляет за ним четкий алый отпечаток растоптанных кед, она мгновенно пропитывает все, что он берет в руки — сигареты становятся влажными, огонь зажигалки становится алым, у виски появляется металлический привкус. Он впервые за сто с чем-то лет не чувствует жажды — она ушла, полностью, ужаснулась тому, сколько он выпил за эту кровавую ночь, и ему кажется, что, может быть, для того, чтобы перестать ее испытывать, нужно всего лишь напиться вдоволь? И тогда ты перестанешь быть… Чудовищем. Монстром. Ненасытным убийцей. Нихуя. Кэссиди опрокидывает в себя шестую стопку чистой текилы, поглаживая по голове мертвого бармена — тонкая струйка крови из его горла стекает в заботливо подставленную пустую тару. В памяти заезженной пластинкой играет последняя речь Джесси Кастера — и стоит вампиру закрыть глаза, как вот он, стоит перед ним — весь такой решительный и яростный, спаситель сирых и убогих, я-прощу-вас-всех. Ни-ху-я. Джесси простил всех, кроме Кэссиди, потому что Кэс — вампир, а таким как он в прощении отказано, и плевать, что он не хотел этого. — Если тебе так не хочется жить — убей себя, — спокойным голосом предлагает Кастер, намеренно сдерживая свою силу. Он не приказывает, он издевается. — Ты давно мог покончить с этим. Умереть. Избавить мир от стольких проблем. Как далеко может зайти пидор, отрицающий свое я? Как далеко может зайти святоша-пидор, отрицающий свое я? Как далеко может зайти святоша-пидор, отрицающий свое я и знающий каждое слабое место вампира, который доверился первому, кто приласкал его?Разбивай.
Они искали Бога. Точнее — бесцельно шатались по штатам, пили, горланили песни, снова пили, просыпались неизвестно где, теряли деньги, машины, память, устраивали вечеринки, которым завидовали в Нью-Йорке и которые безуспешно пытались повторить в Лас-Вегасе. Они жили, и Кэс жил вместе с ними, и казалось, что все хорошо. Только Кэссиди оказывался в постели Кастера слишком часто для случайных перепихов по пьяни, и руки проповедника были слишком ласковы, шепот слишком сладок и по ночам думалось, что Кэс наконец-то прощен, что наверху сказали ладно, остановите поток дерьма, дайте парню пару-тройку десятков лет отдышки. Любимое слово Кэссиди? Нихуя. Они ссорятся так громко, что в окнах дрожат стекла, Джесси швыряется в него мебелью, его глаза то и дело наливаются алым, отчего Генезис внутри проповедника беснуется и просится расхуярить всех и вся. Кэс не понимает, что происходит, он просто уворачивается от стульев, которых оказывается дохера в съемной квартире, и Тьюлип стоит в дверном проеме, подпиливая коготки. Сука. Секрет счастья Кэссиди был прост — накачивать Джесси коктейлем, в котором героин танцевал ламбаду с текилой, пока экстази ловил кокаиновые приходы, а затем трахаться с проповедником, пока тот не отрубался. Наутро что-то помнил только вампир — Кастер предпочитал просто глушить воду, таблетки, что угодно, чтобы унять боль. И все было прекрасно, все получали удовольствие — Джесси орал под Кэссиди так, что завидовали в соседних кварталах. Пока к ним не наведалась Тьюлип, и не вытащила возлюбленного из лап коварного чудовища. Джесси узнал обо всем от нее пару дней спустя — когда полностью пришел в себя. И когда в голову Кэссиди прилетело что-то тяжелое — он даже не успел увернуться, то стало ясно — их долго и счастливо закончилось навсегда.Разбивай.
Кажется, по всем каналам во всех штатах крутят одно и то же — аматорское видео его дебоша, где среди дерганных кадров и вертикальной съемки почти не разобрать, что он вампир, но зато можно увидеть, что он по уши в крови. Его называют маньяком, психопатом, террористом, он становится предметом горячих дискуссий психиатров, политиков и других экспертов. Он — знаменитость, он разыскивается везде и награда за его поимку — полмиллиона долларов. Ему едва удается сдержать в узде желание пойти и сдаться добровольно за такие деньги. А еще Кэс себе не признается, но ждет звонка по телефону, и прокуренного голоса Джесси, который начнет разговор с почти нежного во что же же ты вляпался, Кэс? Так и хочется ответить — в тебя. В дерьмо под названием любовь. Никто ему так и не звонит — вряд ли маньяку-вампиру есть место в жизни Джесси Кастера, у которого нет яиц признать, что он пару раз выпив всего лишь бутылку виски, сам залез в постель Кэссиди. — Я думал, что ты поможешь мне. Что вытащишь из того болота, в котором погряз за эти сто лет. — Убирайся к черту, Кэссиди. Убирайся туда, откуда вылез, и не показывайся мне на глаза. Иначе Генезис придаст тебе сил наконец-то размазать свои мозги по стенке. Кэс тушит последнюю сигарету о чью-то оторванную руку и, покряхтывая, встает в полный рост, чувствуя, как пропитанная кровью футболка неохотно отлипает от кожи. Он просидел на краю утеса всю ночь, выкурив шесть пачек сигарет и ему немного трудно дышать, а еще руки покрыты желтыми пятнами. Это, впрочем, ненадолго. Черные очки летят вниз к любимой джинсовой куртке, которую для него стащил Джесси. Когда первый солнечный луч касается Кэссиди, он не рассыпается пеплом, нет. Он разбивается вдребезги, как стекло, обнажая пустоту, что была внутри него всю эту долгую жизнь.