Между небом и землёй

Я просыпаюсь от того, что тупо холодно. Замёрз. Просыпаюсь. И сразу вспоминаю: я в машине, я еду в Питер, я… с Лёшкой. Лёшка… Открываю глаза. Прямо перед капотом Cooper’a, в нескольких метрах впереди, белая табличка: «Санкт-Петербург». Требуется некоторое время, чтобы осознать: мы никуда не едем. Стоим на обочине. Замерли на границе. И по всему выходит, что граница эта… какая-то такая… несуществующая… и самая главная для нас сейчас… граница между Питером и Казанью. Лёшка курит… выдыхает дым в приоткрытое с его стороны окно. Судя по тому, как я замёрз, курит уже не первую сигарету. И он, конечно, знает, что я проснулся. Конечно… – Холодно… – Прости… – Неа… – я наклоняюсь к нему. Вытаскиваю у него из пальцев сигарету и выбрасываю её в окно. На несколько мгновений зависаю, пытаясь найти на двери кнопку стеклоподъёмника. Лёха улыбается, глядя на выражение моего лица… – Обожаю такие моменты. Ты б себя видел! – ехидно-ласково говорит он и легко проводит пальцами по щеке. По моей щеке. Своими пальцами. Я послушно закрываю глаза. У него прохладные губы. Слегка обветренные. Словно в лёгком инее от зимы и мороза. Чуть горьковатый вкус табака и нежности тлеет на языке. Вспыхивает и загорается. Внутри. Медленно и жарко… – Согрелся? – шёпот щекочет висок. Ладони забираются под куртку, сминают ткань джемпера, прижимают… меня к нему. – Лёх… – я открываю глаза. Тычусь носом в его заросшую щетиной щёку. Дышу, разгоняя морщинки у крыльев носа. Прижимаюсь к нему ещё сильней. Ещё ближе. Выжимаю максимум из того, что нам может предоставить пространство Cooper’a. – Мне надо тебе кое-что сказать… – Говори… – отвечает он, не открывая глаз. Не шевелясь. Но я чувствую, как вздрагивает грудная клетка. Так, словно он подавился вдохом. И останавливаются, замирают на моей спине пальцы… готовые слушать. – Я развожусь с женой. Слова получаются тяжёлыми и гладкими. Ровными. Как бильярдные шары. Я примериваюсь к ним у себя в голове. Перемещаю. Переставляю. Меняю местами. И не могу найти в себе сил говорить дальше. Граница перед капотом машины становится чёткой и осязаемой. Реальной. – Сейчас решил? Или во сне приснилось? Я не разбираю его голос на интонации и оттенки. Не ищу второй, третий… десятый смысл. Не пытаюсь понять, чего в его словах больше: усталости, отчаяния, ехидства или равнодушия… В них нет ни капли радости, ни самого малого кристаллика счастья, ни лучика надежды… В них нет ничего из того, что могло бы придать мне сил. Поумерить страх и зарождающуюся панику… Отменить тот факт, что мне надо было сказать раньше. Ещё в Казани. Вчера. Сто лет назад… Так же, как и тот, что мне всё равно надо сказать. Сейчас. – Ни то, ни другое… Лёх… – я пытаюсь отодвинуться от него, развернуться. Сделать что-нибудь, чтобы видеть его лицо. Чтобы понять. Прочитать. Предвосхитить реакцию до того, как он начнет говорить. Отвечать. Чтобы быть готовым к его ответу. Чтобы… Он удерживает меня на месте. Пресекает все мои попытки движения. Гасит в зародыше. Прижимает к себе чуть сильней. Не оставляет вариантов… – Я развожусь. Дом остаётся Янке. Всё вообще остаётся ей… – Она молодец! – Лёха одобрительно кивает головой. – Но и ты тоже… дурак. Зачем было… давать такой повод? Теперь, конечно, она – принцесса, а ты – чудовище. После такого шоу тебя ни один адвокат не отмажет… – он поворачивает голову и вслепую находит губами кончик моего носа. – Если что-то надо озвучить, Жек… я озвучу. Не волнуйся… Любую версию. Какую надо… – Какую версию? Кому надо? Ты о чём? – Я о разводе, а ты о чём? – Да к херам развод! Лёх! Мне жить негде, и я собираюсь переехать на Курсанта! В смысле, уже сегодня. Сейчас. У меня вещи, правда, в Пулково. В машине. На стоянке. Но это можно и завтра… Просто, я подумал… ну… если я… а ты… то мы могли бы… Мой словарный запас иссякает. Растворяется внутри, распадается на запчасти изъеденный молью паники. «Если я переезжаю, а ты уже живёшь там, то мы могли бы жить вместе. Вдвоём. В смысле… ты и я. В одной квартире. Жить» – Где ты сказал, твои вещи, Жек? – В Пулково. В машине. А что? – И какие там у тебя вещи? – В смысле, «какие»? Обычные вещи. Одежда. Трусы там, носки, пижама… – Пижама? Плющ, ты чё? Ты спишь в пижаме? – Иногда. А что? Ты чего, Лёх? – Пижама… – он отпихивает меня от себя. Почти отрывает. Принудительно усаживает обратно на сиденье и пристёгивает ремнём. – Поехали, ангел мой. Нельзя допустить, чтоб твоя пижама провела ещё одну ночь в Пулково. В одиночестве. – Да при чём тут пижама, Яг? Ты что, не слышал, что я тебе сказал? – Слышал. Ты разводишься. Переезжаешь на Курсанта. И спишь исключительно в пижаме. Так вот, Плющ, на тот случай, если ты тупой: впереди ночь, а твоя пижама всё ещё в Пулково. Кроме того, у нас дома абсолютно нечего жрать. А мы стоим посреди дороги и теряем время. Да? – Да, – отвечаю я. На тот вопрос, который он как бы и не задавал. На тот вопрос, который как бы задавал я. На все его вопросы сразу… – И кстати, – Лёха улыбается, наклоняется, целует меня. Коротко и жарко. Уверенно по-хозяйски, – окна в Cooper’е управляются здесь... – он возвращается на водительское место. Заводит двигатель и тычет пальцем в тумблеры на центральной панели. – Я запомню… что у тебя всё не как у людей. – Ага. И это мне говорит человек, спящий в пижаме! – Иногда! Яг! Иногда! Это значит – редко! Сегодня точно можно обойтись без неё… – Неа! Сегодня – точно нельзя! – Лёха отрывается от дороги. Разворачивается ко мне и закатывает глаза. – Сегодня – именно та ночь! Я смеюсь, глядя на то, как он улыбается. Думаю о том, что несчастная пижама каталась со мной в Казань. И теперь благополучно лежит в чемодане, на заднем сидении Cooper’а. За ней совсем не обязательно ехать в Пулково. А кроме того… его едва ли восхитит мой вид, когда… и если… я её надену. Но всё это не имеет никакого значения. Так же как и то, что у нас дома абсолютно нечего есть... Лёха что-то напевает себе под нос. Сумеречный зимний пейзаж сменяют типовые высотки окраины. Белая табличка с надписью «Санкт-Петербург» остаётся далеко позади. А впереди… пробки, мосты, теснота Петровского переулка, ужасы парковки на пятачке возле фабрики, обшарпанность подъездных стен… пустой холодильник и полный бар. Дома. У нас дома.