Once upon a December

В покосившейся от времени избе пахло свежеиспечённым матушкиным хлебом, а от печи ещё веяло жаром, согревающим в декабрьскую стужу. За окном одиноким волком завывала вьюга, а мороз вырисовывал свои диковинные узоры на мутноватом стекле. Снег во дворе заскрипел под тяжёлыми шагами и, скрипнув прохудившейся дверью, в дом вошла мать с охапкой хворосту в огрубевших от работы руках. ─ Лёшка, ─ воскликнула Марья Егоровна, снимая с седой головы местами поеденный молью пуховый платок, ─ до чего же ты на отца-то похож! И Лёшка действительно был похож на отца: такой же рослый, широкоплечий, с поразительно большими и бесконечно добрыми серо-голубыми глазами. От матери он, казалось, не взял абсолютно ничего, кроме, разве что, лукавой улыбки и пылкого сердца. В семье Петра и Марьи Щербатых было трое сыновей, среди которых Лёшка был самым младшим. Старшие братья ─ Фёдор и Владимир ─ были парнями крепкими и серьёзными в отца, красотою же пошли точно в мать: темноволосые и кареглазые они были самыми завидными женихами в округе. А младшего в семье никак иначе как «Лёшкой» не называли. Он всё дулся, а в редкие моменты мог и кулаком пригрозить, и без устали твердил: «Это в пелёнках я Лёшкой был, а сейчас Алексей я, Алексей Петрович!». Скоро ему действительно пришлось стать Алексеем Петровичем. В неспокойном 1799 году во время сражения в Мутенской долине полегли оба брата, а следом за ними, в том же году, не стало и Петра. Лёшке пришлось стать старшим в семье и тянуть на себе убитую горем мать. В тринадцать он чувствовал себя уже совсем взрослым и всё удивлялся, почему ему ─ мужчине-кормильцу! ─ не дают настоящей работы, а заставляют таскать из лесу сухие ветки да загонять с пастбища коров. В пятнадцать он уже был настоящим (как ему казалось) воякой, с горечью вспоминающим рыдающую у его ног мать ─ последнего сына она никак не хотела пускать по стопам отца. Но деньги в полку платили хорошие, хватало даже на редкие подарки. Да и форма была ему так к лицу! Не отцовский мундир, конечно, но и так сойдёт. Сейчас, стоя в том самом кроваво-красном мундире обер-офицера лейб-гвардейского гусарского полка Его Величества, Алёшка был как никогда похож на Петра и невероятно этим гордился. Мундир пришлось вычищать долго и ещё дольше ─ просить у матери разрешения надеть его. Ему сегодня нужно было выглядеть лучше обычного. ─ Пожелай удачи, матушка, ─ горячо попросил сын, накидывая поверх мундира длинный утеплённый плащ. Марья Егоровна перекрестила трясущейся рукой своего «непутёвого» Лёшку и ещё долго следила в маленькое окошко, как он скачет верхом на Белке в обход густого леса. И Лёшка скакал как никогда быстро. «Прости, родная, уж очень надо торопиться», ─ про себя извинялся он перед старой Белкой, то и дело гладя её по загривку. Ехать оставалось ещё не меньше семи вёрст, а времени в запасе было не так-то много. В Петербурге он был чуть больше чем через час. Величественный город был укутан снегом, словно пушистой песцовой шубой, а подёрнутые кое-где льдом воды Невы отражали сверкающие на тёмном небе немногочисленные звёзды. Высокие уличные фонари в снеговых шапках, словно провожатые, стояли по обе стороны широкой мощёной набережной. Мимо проезжали, поскрипывая большими колёсами, дорогие экипажи. Все как один они поворачивали налево и останавливались у ограждённой высоким забором усадьбы князя Покровского. Массивные ворота сегодня были дружелюбно открыты настежь: князь устраивал бал по случаю семнадцатилетия Елизаветы Александровны ─ единственной дочери Александра-младшего и почившей Анны Покровских. У ворот собралась вереница карет, стремящихся попасть во внутренний двор, отчего Алексею пришлось спешиться и вести лошадь под уздцы, дабы ненароком не замёрзнуть в ожидании своей очереди. Наряженный в явно великоватую для него праздничную ливрею молодой конюх услужливо увёл Белку в тёплую конюшню, пожелав «господину» хорошего вечера. Простому парню Лёшке было в диковинку такое обращение, но оно ему явно польстило. Пуще прежнего выпятив грудь вперёд, молодой солдат гордо направился в дом по широкой каменной лестнице. Тяжёлые двери парадного входа были открыты, впуская внутрь всё прибывающих гостей ─ графов и князей с жёнами и детьми, царских советников, важных государственных деятелей и простых военных, в числе которых прибыл и Алексей. От пышного убранства танцевального зала у молодого гусара на мгновение перехватило дыхание: куда бы ни падал взор, всюду было золото да хрусталь. Даже портьеры с их неисчисляемыми драпировками и фестонами, казалось, были сотканы из чистейшей сусали. На высоких стенах в окружении вычурных канделябров висели картины неизвестных ему художников, изображающие дам в пышных платьях, мужчин в белых париках, запечатлённых в момент погони гончих и прочие сцены из жизни высшего общества. Музыканты, сиротливо сидящие в углу зала, играли тихую ненавязчивую мелодию, смешивающуюся с гомоном десятков человеческих голосов. Едва Алексей успел сделать пару шагов вглубь зала, послышался лёгкий звон, призывающий к тишине. Недолгое молчание было нарушено торжественным голосом оркестра: по мраморной лестнице со второго этажа важно шествовал немолодой князь под руку с дочерью. Её пышное белое платье облаком стелилось по широким ступеням, а шлейф дымкой тянулся следом. Зал взорвался бурными овациями в честь виновницы торжества, и Алексей не жалеет ладоней на приветствие. Пронзительно дрогнула струна скрипки, положив начало первому вальсу. Гордый отец вывел свою красавицу-дочь в самый центр зала и легко, со знанием дела закружил её в танце. Гости, разбившись по парам, вторили движениям пары отца и дочери. Алексею пришлось отступить ближе к стене, дабы не мешать неспешному движению вальса. Всё его внимание было приковано к юной княжне ─ словно сотканная с ног до головы из прозрачного марева она кружилась в умелых руках партнёра-отца. Елизавета одаривала всех и каждого лучезарной улыбкой, прямо как в тот день, когда Алексей увидел её впервые. Зима тогда ещё только-только вступала в свои законные права, но морозы уже лютовали в полную силу. Их недавно сформировавшийся полк ровным строем шёл по Адмиралтейской набережной. Пряча покрасневший нос в воротнике овчинного тулупа, Алексей стойко противостоял холоду и ни на шаг не отставал от впередиидущего однополчанина. Из проезжающих мимо экипажей то и дело выглядывали молодые барышни, улыбающиеся новоиспечённым гусарам лейб-гвардейского полка. В одном из таких экипажей сидела Елизавета, хотя имени её Лёшка на тот момент и знать не знал. Она лучисто улыбалась солдатам и махала миниатюрной ручкой в белой пушистой варежке, пока карета не обогнала строй и не скрылась за углом. По обыкновению опустив взгляд, Алексей лишь несколько позже заметил, как подгоняемая позёмкой, по снегу несётся пушистая варежка княжны. Он не задумался ни на секунду, мгновенно подняв вещицу и что есть сил бросившись вслед скрывшейся за поворотом кареты. Лёшка бежал, спотыкаясь о камни, пока не нагнал её на перекрёстке, где кучеру пришлось остановиться, чтобы пропустить конный патруль. ─ Вы обронили, ─ запинаясь, проговорил юноша, протягивая вещь в окошко экипажа. Он всё никак не мог отдышаться, словно весь воздух вдруг взял и исчез из лёгких. ─ Спасибо, ─ последовал робкий ответ, и кто-то мягко взял варежку из замёрзших рук Алексея. Он поднял голову и впервые увидел переливающиеся янтарём глаза-омуты. По команде кучера кони зашагали по брусчатке, и экипаж медленно тронулся с места, увозя от юноши обладательницу зачаровавших его глаз. Уже тогда Алексей пообещал самому себе, что непременно встретится с ней снова. И только сегодня он наконец выполнил своё обещание. Мелодия переменилась, и князь передал дочь в руки подоспевшего к ним напомаженного щёголя в тёмно-зелёном кафтане. И вот уже он кружил её по паркету в такт разливающейся по залу кантилене. Алексей ещё долго борется с собой, прежде чем сделать несколько смелых шагов навстречу танцующим. ─ Позвольте, ─ осведомляется он, склоняя голову и протягивая руку. И княжна позволяет. Она кладёт всё такую же миниатюрную ручонку в его широкую ладонь и делает шаг навстречу. ─ Мы с Вами не знакомы, ─ подмечает очевидное Елизавета, ведомая новым партнёром. «Не помнит», ─ с толикой грусти отметил Алексей, кивая в подтверждение её догадке. Княжна и бедный военный в отцовском мундире ─ слишком мало путей соприкосновения. Если Алексей и приходился родственником тем самым Щербатым, то настолько далёким, что богатая родня попросту забыла о нём. А напоминать о себе было не в его правилах. ─ Алексей, ─ коротко представился он, мысленно браня себя за излишнюю лаконичность. ─ Елизавета, ─ лукаво улыбается княжна, будто её имя не было известно каждому второму петербуржцу. Гусар отвечает ей улыбкой и больше не нарушает молчание, в тишине смакуя момент. Княжна едва дотягивала Алексею до ключиц и казалась в сравнении с ним невероятно крохотной. Должно быть, ей было не совсем удобно удерживать руку на его плече, вот поднять бы её на руки… И Лёшка поднимает, кружит её, невесомую, словно куклу в своих руках. А она только и делает, то смеётся, ни капли не боится, будто так и нужно. А ему ведь нужно, лишь одному Богу известно, как нужно! Лёшка уже точно знает, что его полк со дня на день призовут громить французов, как когда-то призвали отца и братьев. И пусть это будет хоть завтра, лишь бы сейчас смотреть в этот горящий искрами янтарь, окружённый веером густых длинных ресниц. А потом будь что будет! Хоть сам Бонапарт с многотысячной армией предстанет перед ним одним ─ ему больше нечего бояться; в душе теперь до конца дней надёжней любого другого оберег ─ ласковый взгляд да лукавая улыбка. Алексей аккуратно опускает княжну на пол и кланяется ей в благодарность за танец. Он не останется до конца вечера, проскользнёт сквозь толпу гостей и ускачет домой, где ждёт мать. Не узнает, ─ а кто расскажет-то? ─ как будет искать его среди людей Елизавета. Как будет капризно ─ быть может, впервые в жизни ─ требовать у отца узнать имя её кавалера на один танец. Как будет хранить в памяти ─ бережно хранить, уж поверьте, ─ ласковый взгляд больших серо-голубых глаз и его лукавую улыбку. Far away, long ago, Glowing dim as an ember, Things my heart Used to know, Things it yearns to remember…