Девчонка

Тебе на эту девчонку даже смотреть нельзя. Когда видишь ее впервые, в груди что-то начинает едко щипать, так, словно залпом осушил стакан кислоты. Харли не боится угрюмых парней с оружием, не боится собственных оков. Ее большие сумасшедшие глаза отражают какое-то извращенное наслаждение данной ситуацией, во взгляде плещется яркий азарт. Она смотрит на тебя прямо, не мигая, и улыбается так, словно действительно счастлива тебя видеть. Чертыхаешься и отводишь взгляд, стараясь отразить максимальное безразличие. Харли смеется. Харли всегда весело. Ее считают абсолютно дурной, и это самое сумасшествие передалось ей от ее бешеного дружка. Джокер въелся в девчонку намертво, иссушил ее, переломав, переделав под свой трафарет безумия. Харли никогда не возражает ему. Харли бесповоротно влюблена, и ты знаешь это, потому что она постоянно бросает обеспокоенный взгляд на экран своего мобильного. Ждет, что ее герой прибудет за ней, вытащив из рук коварных злодеев. От тебя она не ждет помощи. Харли знает, что способна свести с ума любого, и уровень ее сексуальности определенно достиг своего апогея. Она стягивает с себя футболку, совершенно игнорируя взгляды сотни удивленных мужчин. Ты тоже смотришь, но вместе с этим желаешь всадить пулю каждому, кто сейчас представляет это упругое тело под собой. Ты стараешься держать себя в руках, а руки тянутся к оружию. Тебе тоже нельзя на нее смотреть. Каждый раз нервно оглядываешься, желая убедиться, идет ли девчонка за тобой. Она выглядит уверенно, руки крепко сжимают биту, а сумасшедшая улыбка не сходит с ее разукрашенного лица. Но ты знаешь, что внутри у нее настоящее цунами. Харли ждет любого знака от Джокера. Любой сигнал о том, что он здесь, и девчонка бросится наутек, кокетливо махнув вам ручкой. Ты думаешь, что лучше бы в этот момент взрывчатка, встроенная в шею, разорвала ее на куски. — Ты когда-нибудь любил? — почти плаксиво спрашивает Харли, смотря куда-то вниз. У тебя внутри все переворачивается. Никогда не имел смелости ответить на этот вопрос хотя бы самому себе, и сейчас, смотря в глаза этой невозможной девчонки, думаешь, что никогда не хватит. — Нет. — Врешь, — и ты знаешь, что она права. Не имеешь права говорить, что нет, когда думаешь, что разорвал бы любого, кто прикоснется к ней. И в первую очередь — самого себя, потому что она принадлежит не тебе. — Харли! — твой крик тонет в шуме уличной пальбы, а беглянка даже не оборачивается. Подавляешь невыносимое желание броситься за ней и прячешься за ближайшей машиной, укрываясь от пуль ее чокнутого дружка. Она уходит. Нет, сбегает. И снова к нему. Аманда ненавидит неповиновение. — Убей ее, — она смотрит зверем на мелькающий силуэт девчонки, ее голос даже не дрожит. Ты сомневаешься. И все замечают это. Одна мысль о том, что Харли падет от твоей пули, вызывает внутри бешеную ненависть к самому себе. Напряженно смотришь на Аманду, ожидая отмены приказа, но она остается непреклонной. — Получишь свободу и дочь, — говорит она, зная, что заденет самые чувствительные твои точки. Потому что не знает, что есть кое-что ценнее свободы. — Договорились! — блефуешь, но все равно разворачиваешься и настраиваешь прицел. Харли улыбается тебе, улыбается так, как и при встрече в тюрьме. Девчонка совсем не боится. Доверяет тебе свою смерть. И ты стреляешь. Харли виснет на веревке безжизненным куском мяса, и твое сердце начинает биться в миллион раз быстрее. Неужели не смог промахнуться? Неужели… Но нет. Девчонка умнее. Она тут же ловко запрокидывает в воздухе ногу на ногу и посылает тебе воздушный поцелуй. Чертова психопатка. — Промахнулся, — иронично бросаешь Аманде, пожав плечами. Отворачиваешься, чтобы больше не видеть лица Харли, чтобы больше не думать о том, как Джокер будет целовать ее, как он будет трогать ее тело, прижимая к себе. И все эти ужасные чувства хочется вырезать из себя, уничтожить, спалить дотла огнем верного товарища Диабло. Но ты терпишь, просто молча терпишь, и ловишь на себе сочувствующие взгляды. Жажда всадить гребанной Уоллер пулю в лоб усиливается втрое, когда она отдает приказ сбить вертолет Джокера. Срываешься с места, но чувствуешь, как чья-то крепкая рука сильно сжимает твое плечо. Диабло смотрит с пониманием, но сожалением. — Ты не успеешь. И он оказывается прав. Вертолет вспыхивает, как спичка, а в следующий момент взрывается миллионами искр, и Аманда смотрит на это удовлетворенно. Словно взрывающийся вертолет — это гребанный фейерверк. — Ты не мог ей помочь, Дэдшот, — слышишь эти слова словно через плотный слой воды. Отворачиваешься, не говоря ничего в ответ, а в груди ощущаешь пустоту. Такую давящую пустоту, будто из тебя за секунду выкачали весь кислород, оставив умирать. Отчаянный крик застревает где-то в горле, и ты сглатываешь этот противный комок сожалений и… горя. Эта девчонка — самое ужасное, что случалось с тобой. Ее гребанные большие глаза, и ты видел, как они смотрели на тебя перед выстрелом. Давай, сладкий. Я не боюсь. Едва не давишься воздухом, когда снова видишь ее. Это кажется видением, может, дурацкой галлюцинацией от эмоционального истощения. Но вот она — насквозь мокрая, улыбающаяся, сидит на крыше какой-то незнакомой машины. — Привет, мальчики! Я вернулась, — говорит, не переставая выдавливать из себя улыбку. Качаешь головой. Буквально каждой клеткой ощущаешь, как этой девчонке больно, как ей хочется просто зарыдать от отчаянья. — Мы рады, что ты выжила, — говоришь это спокойно, тихо. Харли мгновенно тускнеет, и улыбка сползает с бледного лица. Ее дружок мертв, и она не знает, куда ей деться. Подхватываешь ее под колени, обнимаешь за плечи и, взяв на руки, спускаешь с злополучной машины. Она инстинктивно жмется к тебе, горячо дыша в шею, и в этот момент ты проклинаешь всех Богов в этом мире за то, что так сходишь с ума по этой девчонке. Харли поднимает взгляд, и ты выпускаешь ее из своих объятий, хмурясь. Смотрит с благодарностью. Спасибо, что понял, милый. В баре ей становится скучно. Она с колким смехом выливает содержимое бутылок на грязный паркет, а потом уходит вглубь помещения, выискивая какой-нибудь склад с «приличным алкоголем». Не останавливаешь, но через полчаса начинаешь нервно посматривать на коридор, в темноте которого скрылся ее силуэт. Что-то бросаешь Диабло и уходишь, намереваясь найти девчонку. Внутренне беспокойство перекрывает все остальные чувства, кричащие, что нужно оставить ее в покое. У Харли умер возлюбленный — хочется сплюнуть это слово на пол — и даже ее отвратительная сущность может иногда чувствовать боль. Находишь ее в кладовой. Девчонка сидит на каком-то деревянном ящике, запрокинув ногу на ногу, и хлещет ром из бутылки. Закатываешь глаза, а затем отбираешь у нее алкоголь. Слышишь протест. — Эй, — пищит она, вскакивая с импровизированного стула. — Возьми другую дрянь, эта — моя. — Напиваться в одиночестве — самая дерьмовая идея, — отрицаешь, заводя руку за голову. Так, что ее тоненькая ручка не может дотянуться. — Брось, пупсик, я же нравлюсь тебе, — Харли почти мурлычет, и ты едва ощутимо вздрагиваешь, когда она проводит ноготком по твоей шее. — Может, ты даже безумно в меня влюблен. И я могу быть очень-очень послушной, если ты позволишь мне. Сделаю все, что ты скажешь. Эти слова застывают в сознании, но ты держишь себя в руках. Смотришь на нее, не отрываясь, борясь с диким желанием поцеловать девчонку, прижав к стене, подхватив ее бедра. Представляешь, как она просила бы большего, как глотала бы стоны, но… — Я не твой чокнутый дружок, мне не нужно твое послушание, — почти выплевываешь эти слова и возвращаешь растерянной блондинке ее бутылку. Харли замирает, и ты почти физически ощущаешь ее взгляд на своем теле. Каждое убийство, каждое ранение — не было ничего тяжелее, чем оставить девчонку в кладовке, так и не поцеловав. Любая другая женщина, выкрикивающая твое имя, кажется тенью рядом с Харли. Ни у кого не было таких глаз. Ни у кого не было такого голоса. Никто не был так безумно, до одури необходим. — Я и не хочу, чтобы ты был им, — слышишь хриплый голос за спиной. И срываешься. Целуешь ее так, как давно хотел. Жадно, властно. Подхватываешь ее за бедра, просишь обхватить ногами свою талию и садишь на тот самый деревянный ящик. Харли делает все. Отвечает на поцелуи, прижимаясь к тебе всем телом, обнимает за шею. Дышит так часто, что, кажется, ей не хватает воздуха. Словно она тонет. Цепляется за плечи, тихо постанывая тебе в ключицы, когда ты, сдернув мешающую одежду, резко входишь в нее. Не сопротивляется, ничего не говорит, лишь сдавленно повторяя твое имя, как мантру. Девчонка безумно сладкая. Грубо кусаешь ее шею, оставляя темно-бордовые следы, словно помечая, словно стирая прикосновения Джокера. Харли стонет, толкаясь тебе навстречу, и запрокидывает голову, открывая больше места для поцелуев. Делаешь все, чтобы ей угодить. Делаешь все, чтобы свести ее с ума так же, как и она свела тебя. Но с Харли не бывает стабильности. Не тешишь себя надеждами, что заклеймил ее, присвоил себе. Все еще ощущаешь, что тебе нельзя на нее смотреть. И когда вы выходите из бара, Харли заливисто смеется, о чем-то переговариваясь с Диабло. А он смотрит на тебя, качая головой. Она помешана на Джокере. Она скорее умрет, чем изведет свою преданность ему. И ты понимаешь это, когда Харли начинает опускаться на колени перед Чародейкой только потому, что она пообещала вернуть ее дружка. Искренне веришь, что девчонка предала вас, и сглатываешь непонятную обиду. С каких пор у чокнутых злодеев вообще появились чувства? Хочешь достать пистолет и пристрелить чертову блондинку, но усмехаешься. Ничерта ты ее не тронешь. Но Харли снова просчитывает свои ходы. И вырывает сердце Чародейки, рискнув своей и так полной опасности жизнью. Аманда Уоллер не дарит вам свободу, а просто говорит «спасибо», когда Харли укоризненно просит об этом. А ты смотришь на девчонку, думая о том, что теперь не увидишь ее примерно жизнь. Вас разделяют ваши же клетки, и она смотрит на тебя в ответ, думая о том же. Но это же не гребанная любовная история. Слышишь взрывы и выстрелы, а через час узнаешь, что Харли Квинн сбежала с помощью своего вечного подельника — Джокера. Обессилено стонешь, а затем начинаешь с яростью колотить грушу, отчаянно вбивая в нее кулаки. От девчонки нечего было ждать. Вернулась к своему бешеному дружку, и вот кто теперь будет целовать ее. Вот кому она будет принадлежать. Лучше бы он умер. И ты знаешь: ты сам виноват в том, что сейчас мечешься, как загнанное животное, подавляя скулеж. Ведь тебе на девчонку даже смотреть было нельзя.