Unsteady

Всё шатко. Походкой невидимой кану на дно. Твои мне глаза улыбаются больно неловко. Взлететь ли, упасть ли, иль прыгнуть – похоже, равно – мне не удаётся. Подводит, как видно, сноровка. Кудряшки твои, мотыльки, так играются с ветром, что пальцем до них дотянуться мне… было бы славно. Но я не в порядке. В безмозглой башке – право вето всё вертится вихрем, то рвано и пьяно, то плавно, то вновь на твоё натыкается взглядом лицо… Откуда взялись вы? - румянцы, пропахшие домом, Язык, что совсем не скупится на чудо-словцо, Ресницы, что будто… Что будто давно мне знакомы. Неужто во снах - всё, что видел, чем жил, чем питался, чем каждый я день поминал, глухо воя в стихи, оплакивал что и чему я всегда изумлялся, был вправду единственный, богом мне присланный… ты? Ведь я ощущаю лишь то, как ты можешь смеяться... А я так хотел бы испить с этих губ сладкий сок, и телом, что соткано небом, не так любоваться – его изучать мне так долго, как только бы смог… и каждую слабость, и всякую силу познать. Понять, что дозволено, где обрамляются рамки, узнать, как бы крепче и слаще тебя обнимать – и я написал бы роман. «Эпопея из замка». И ты бы, конечно, прочёл всё в единый присест. И мило смущался б на самых прекрасных моментах. И пусть обездвиженность тело сильней моё ест, я буду пытаться вплетать в твои волосы ленты, и рыжего солнца цветы, и свои поцелуи - макушку твою этой лаской и негой венчать. И ты прошиваешь мне сердце невидимой пулей… Последнее слово. Крик матери. Роспись. Печать.