* * *
— Старый Джей всё ещё скрипит потихоньку, — весело сообщил он, спустя четверть часа впрыгивая в машину на своё водительское сиденье и бросая под лобовое стекло газету, видимо, одолженную в пабе. — Он передавал тебе привет, парень, — бросил Чед, не оборачиваясь в сторону сына, чтобы не натолкнуться лишний раз на демонстративно утомлённый взгляд жены. — Ты видел Ти-Рекса, пап? — полюбопытствовал Берти, когда мотор заревел (пора сменить глушитель, в очередной раз подумали все и тут же об этом забыли), и они покинули тесную стоянку у Холлидэй Инн. Отец не отвечал, выводя автомобиль на центр дороги, слишком узкой даже для одностороннего движения, и проворчал что-то о том, будто их домик совсем близко. Но этим деланным спокойствием обмануть мальчика было непросто. Он согнул правую ногу, подтянул её к груди и, упершись подбородком в колено, как бы выглядывая из-за него, задал очередной вопрос: — Ти-Рекс был с Джеем? Машина поднималась в гору, издаваемые ей рёв и стоны едва не заставили Клариссу надеть наушники, но практичная сторона характера победила в ней снова: она прекрасно помнила, что уже на холме, с противоположного склона которого спускалась роща, стоял, как и прежде, захолустный фамильный дом её мужа. Последний выжимал из автомобиля последние силы, осознавая, что перед возвращением домой ему однозначно придётся позвать кого-то из местных и покопаться вместе в моторе. Вопросы сына всё ещё оставались без ответа, и Чед не хотел оборачиваться, чтобы не столкнуться с его напряжённым непонимающим взглядом. Когда же наконец он притормозил неподалёку от дома и положил руку на рычаг двери, чтобы выйти и открыть решётчатые ворота, расположенные слишком высоко над землёй, чтобы соответствовать нормам безопасности, Берти спросил снова, только теперь содержание его слов было совсем другим, а интонация — уже не столь энергичной. — С ним что-то случилось, пап? — Чед как будто ждал, что сын это произнесёт, но вдруг сорвался и, толкнув дверцу, озлобленно пробормотал: «Чёртова шахта!» — Почему они никак её не засыплют? — досадливо воскликнула Кларисса, с лёгкостью догадавшаяся, почему муж так рассержен: у Джея Панкхерста редко случались хорошие новости. — Глупая история вышла, парень, — продолжал Чед, возясь с замком на воротах и всё ещё не глядя на сына, подползшего к краю сиденья, чтобы лучше слышать. — Он сказал, что сам не понял, как это вышло. Они в тот день гуляли по окрестностям, без поводка, ты же знаешь, как Джей не любит насилие над животными. Ти-Рекс был славным, послушным псом, сказал старик Панкхерст (ты это и без меня знаешь), но он тогда как будто спятил. Носился по склону взад и вперёд, покуда не согнал с засохшего куста какого-то воробья и как начнёт догонять его… Докричаться Джей его не смог, потом уже понял, что, верно, эта птица в развалины шахты его и завела. Сущий бред, хоть и жаль Ти-Рекса, конечно. И откуда в Грейден-Хиллз взяться воробьям?.. Ты сможешь идти, парень? — помолчав, добавлять он, глядя, как Берти выставил из машины костыли. Мальчик машинально кивнул, перенося вес тела на здоровую правую ногу и делая первый шаг. Он прыгнул к калитке, торопливо распахнутой перед ним отцом, потом на выложенный крупной квадратной плиткой двор к гравиевой дорожке и дальше, за угол, к крыльцу. Едва Берти скрылся, машина въехала следом, ворота и калитка захлопнулись изнутри, и Кларисса одну за другой вытащила из багажника сумки. Путешествие окончилось.* * *
— Постой, пап, — предостерегающе вскинул руку Берти, из-за плеча отца глядя в соседнюю, наискось от входной двери, комнату. — Нет, правда, остановись и взгляни. Чед внёс сына в дом на руках: он едва смог подняться на веранду, замер, прислонившись к стене, и лишь молчаливо одобрил действия отца, когда тот поднял его, чудовищно, неестественно худого и лёгкого, и велел Клариссе открыть дверь перед ними. Мать раздвинула шторы на окнах, приоткрыла одно из них, над диваном, и принялась разбирать вещи, искоса поглядывая на мужа, не обращавшего на неё никакого внимания, как будто она родилась для роли швейцара и горничной в одном лице. На минуту она даже подумала, как же здорово, что ничего не изменилось со времени их предыдущего визита, но странные нотки беспокойства в голосе Берти принудили её отбросить эту мысль. — Да что там не так? — удивился Чед, разворачиваясь в сторону, куда указывал сын. — Что ты увидел? Берти вцепился хрупкими пальцами в крепкое плечо отца, осторожно всматриваясь в комнату, где из-за опущенных занавесок было полутемно, и вдруг, словно очнувшись, крикнул: — Там мёртвый воробей, папа! Кларисса фыркнула. Чед неуверенно усмехнулся, ни на мгновение не веря сыну. В Грейден-Хиллз редко встречались воробьи. Нескольких видели ближе к роще, другие — как Джей Панкхерст — утверждали, будто они водятся на противоположном конце города, ближе к развалинам шахты. Однако здесь, в их домике? Случай в прошлом году был, скорее, исключением, чем правилом, а уж попасть в запертое отовсюду здание… нет, подумалось им обоим, у Берти Грегсона поехала крыша, не иначе. Мальчик, однако, и не пытался доказать обратное. Он лишь упрямо повторял свою фразу снова и снова, настаивая, чтобы хоть кто-то внял его просьбе и поглядел внимательнее. — Если тебе так хочется, парень, — пожал плечами Чед, делая шаг через высокий порог, — я усажу тебя на стул возле телевизора, а сам подойду поближе, — но Берти, вдруг вцепившись в дверной косяк, нервно потребовал: — Прошу тебя, папа, только не в эту комнату, я ни за что не войду туда! — Ты и так не сможешь этого сделать, Герберт, — Кларисса ненавидела, когда у сына начинались эти подобия панической атаки, и единственное, что пришло ей в голову, неловко сорвалось с языка в попытке успокоить всех. Предугадав, что наступившая после грубой реплики жены пауза покажется им, и, в первую очередь, Берти невыносимой, Чед попятился и, тщательно подбирая слова, выговорил: — Так и быть. Я сделаю это сам, оставайся в столовой, — он почти уронил сына на диван под окном, переставил поближе к нему костыли и вернулся в соседнюю комнату. По пути он включил Wi-Fi (роутер приветственно мигнул синим глазом) и электричество, хотя ещё не было и пяти часов вечера, и лишь тогда, под недоумённым взглядом Клариссы, склонился над лежащим по центру небольшим предметом, который ему самому издалека показался древесным сучком. — Подойди-ка сюда, — дрогнувшим тоном позвал Чед жену, и выражение его лица дало Берти понять, что он оказался прав. Однако торжества и утешения это ему почему-то не принесло. … — Куда это ты собрался? — спросил отец у него, держа в вытянутой руке старую детскую лопатку, по которой катался от края к краю труп птицы. — Сможешь спуститься со мной в сад? — Хочу поглядеть, где ты похоронишь его, — проворчал Берти, прыгая следом за ним, его костыли целенаправленно перестукивали по паркету и дощатому настилу веранды. Кое-как преодолев короткую лестницу с крыльца (по правде говоря, воспользовавшись съездом для коляски), мальчик направился за угол дома, где была глухая стена: что ж, легко было догадаться, что воробью самое место именно там, где год назад они закопали другого, совсем ещё маленького и неоперившегося; Берти неожиданно для самого себя нахмурился, вспоминая эту историю. Чед, казалось, помнил, где была эта могила. Бросив воробья рядом, он уверенно принялся раскапывать почти незаметный холмик, взметая комья земли (один, отлетев, испачкал мальчику обувь), пока наконец надломленное ребро лопаты не заскрипело о какую-то пластиковую поверхность. Бутылка, подумали они одновременно, но продолжать раскопки, чтобы посмотреть, что там внутри, никому не хотелось. Внезапное ощущение тошноты скрутило Чеда, когда он сметнул птицу в яму и уже собирался было снова возводить над ней холмик. — Подожди закапывать, пап, — прервал его Берти, склонившийся, насколько это ему позволяли ноги, над краем ступенек кольца. Он несколько раз ткнул кованым концом костыля в угол, где ещё с прошлого ремонта болтался в небольшой нише наполовину развалившийся кирпич, до тех пор, пока из-за рыжеватого обломка камня не показалась тонкая надломленная веточка или… Лицо его вытянулось не то от испуга, не то от неожиданности. — Тебе стоит это увидеть. Чед нехотя приблизился к тому месту, куда указывал сын, отодвинул кирпич всё той же испачканной в земле лопатой, отчего-то не желая ни к чему даже пальцем прикасаться, и, осторожно поддев уголком то, что сначала показалось им веткой, вывалил на пыльную плитку ещё одного воробья. «Веточка» на деле оказалась его лапкой, запутанной в паутине и измазанной какой-то грязью — но нет, не кровью, тут же успокоил сам себя Берти, тем самым лишая появление здесь этих птиц единственного обоснования: их могла притащить крыса или кошка, а то и вовсе змея, но следов насилия не было… как не было и смысла во всём этом. — Думаешь, кто-то подшутил над нами? — тихо спросил мальчик, когда второй воробей лёг в яму рядом с первым, стукнув одеревеневшим клювом по закопанной чуть ниже бутылке, но Чед ничего не ответил. За лопату он взяться не успел и на этот раз: из-за дома раздался возмущённый возглас Клариссы. Она повторила своё «Как это понимать?!» ещё несколько раз, шлёпая сандалиями по гравию, поворачивая и появляясь перед мужем и сыном из-за угла веранды. Всё больше раздражаясь с каждым выкриком жены, Чед уже готов был обругать её последними словами, но тут Кларисса взмахнула рукой, и Берти ощутил, как у него снова противно заныло в глубине горла и немедленно захотелось допрыгать до туалета и поскорее прочистить желудок. — Где ты нашла его, мама? — ещё тише задал вопрос он, как бы прощая её за жестокие слова перед угрозой чего-то совершенно нового, странного и непонятного. — На качелях, — перевела дух она, протягивая птицу мужу, — убери эту мерзость поскорее и сядем обедать. Ненавижу всё это, — вдруг чуть не плача добавила она, — посмотри ещё где-нибудь, Берти, прошу тебя. Если здесь есть ещё, мы должны поскорее с ними покончить… Они нашли ещё семерых, и с каждым новым воробьём Берти всё меньше удивлялся происходящему. Трупики маленьких коричнево-серых птиц, словно нарочно разложенные кем-то по их участку, начинали казаться всем фишками некой таинственной игры, и пару раз Чед даже попытался пошутить, что из них надо бы собрать магический узор и попытаться призвать Воробьиного Лорда. Кто это был такой, он и сам не знал, только глупое имя слетело с губ и тут же угасло, наткнувшись на укоризненные испуганные взгляды. Четвёртый воробей упал на плечо Берти с дерева, когда он обходил дом, пятый болтался под жестяной крышей колодца, привязанный бечёвкой за сломанное крыло (уж это никакая кошка не смогла бы проделать, подумал каждый). Шестой и седьмой оказались близнецами и лежали рядом в дальнем углу сада под засохшим ягодным кустом, восьмой был остроумно воткнут в решётку ограды, и его распахнутый клюв и блестящие застывшие глаза вопрошающе смотрели на окруживших его людей. На девятого Берти едва не наступил, а последнего педантичная Кларисса откопала в старой золе от барбекю. — Пойду-ка я приготовлю что-нибудь перекусить, — наконец упавшим голосом проговорила она, когда последняя горсть земли упала на братскую могилу одиннадцати воробьёв и Чед воткнул лопату в землю. И Берти, услышав через открытое окно её слова, только сейчас вспомнил о последнем чизбургере и понял, что чертовски голоден.* * *
Было уже не меньше шести часов вечера, когда Кларисса наконец бросила смартфон в холщовую сумку, закончив наставлять своего младшего брата. Проблема старшинства ещё со школьных лет оставалась острой для этой женщины, и оказавшись на два года младше мужа, она быстро оценила свои преимущества в отношении Лео. Сам же Лео Фэй нуждался в поддержке сестры не меньше, чем она — в руководстве им, даже сейчас, когда в их доме в самом разгаре была подготовка к его свадьбе. Он не посмел бы выйти замуж без её одобрения и провести церемонию без её присутствия, но теперь всё были улажено: Брюс Далтон, бывший школьный товарищ Лео, вполне устраивал Клариссу в качестве будущего зятя, а свадьба планировалась на следующий день после возвращения миссис Грегсон с уик-энда. Она всё ещё надеялась затащить мужа на это торжество (о Берти, как обычно, речь не шла), однако Чед по-прежнему оставался определённого мнения об умственных, да и не только способностях Лео, и меньше всего хотел изображать радостного дальнего родственника на унылой голубой свадьбе, которая обещала быть именно такой, учитывая талант Клариссы к организации чего-либо. И сейчас он просто всего лишь хотел провести безмятежные выходные в обществе семьи… или, точнее сказать, жены, если сын не найдёт возможным поучаствовать в этих планах. — Всё, как и всегда, парень, — проговорил он, усаживая Берти в раскладное кресло, — ты посидишь здесь, пока мы с твоей матерью сходим искупаться. У Чеда была странная причуда: в присутствии сына он никогда не называл жену по имени. С того самого дня, как Герберт родился, она из Клариссы мгновенно трансформировалась в «твою мать» и даже теперь оставалась ею, разве что наедине по милости мужа иногда превращалась в Клэр. Чед в последний раз взглянул на Берти, перебросил ему с журнального столика зарядное устройство от телефона и вышел следом за Клариссой на веранду, закрывая за собой стеклянную дверь на ключ. Потом за окном послышались шаги по гравиевой дорожке к воротам, стукнула калитка, брякнул замок — мальчику даже показалось, что он слышит, как поворачивается там ключ в отцовской руке. И Берти остался один. Он не боялся. Инвалиды, которым остаётся не больше пары лет, постепенно устают бояться. Он просто не любил всё это. Не любил их загородный домик в Грейден-Хиллз, не любил провонявшую газовым топливом «хонду» отца, не любил учительскую улыбку своей матери, строго говорящей, что они непременно должны съездить сюда, и уж точно не выносил, когда его закрывали здесь одного. В конце концов, куда он мог сбежать? С этими костылями он не забрался бы даже на второй этаж, а уж до веранды, будь она открыта, точно бы не допрыгал. Родители часто оставляли его так, предварительно проверив, чтобы Берти ни в чём не нуждался, снабжая его — как и сегодня — несколькими пачками крекера, наполовину выпитой бутылкой лимонада и паролем от Wi-Fi. Они запросто могли задержаться на озере, вернее, уединиться в полуразрушенном бунгало, добраться куда можно было лишь вплавь, и последнее было в этот раз наиболее вероятным вариантом: они не занимались этим дома с тех пор, как попали в аварию, предпочитая делать это там, где поблизости не было и намёка на присутствие Берти, перед которым оба они — каждый втайне друг от друга — всё ещё чувствовали вину. Так что он мог с чистой совестью не ждать родителей раньше ужина: по крайней мере, сначала всем троим именно так и казалось.* * *
Но сегодня было что-то не так. — Не делай этого, Чед, — капризно потребовала Кларисса, когда муж, не слушая её, повесил на калитку замок. Женщину не покидало чувство, будто она что-то забыла в доме, но Кларисса Грегсон, в девичестве Фэй, отлично умела лгать самой себе. Дело было вовсе не в якобы оставленном ей где-то на тумбочке купальном костюме. Она всё ещё не могла выбросить из головы произошедшее днём, снова и снова прокручивая в голове всё по порядку и по-прежнему не находя этому объяснения. — Как думаешь, откуда все эти птицы могли там взяться? Откуда Чед мог знать? Они не были здесь почти год, последний раз посетив Грейден-Хиллз ещё до проклятой аварии, когда Берти мог носиться по саду и гонять на старом велосипеде к опушке леса. В тот раз всё было по-другому, и на широком крыльце дома ещё не было этого съезда для инвалидной коляски (Чед сделал его вместе со своим отцом вскоре после того случая, но сейчас Берти ограничился костылями). И ещё в тот раз кое-что произошло, о чём они втроём никому не рассказывали, да и сами предпочитали не вспоминать. Это вышло случайно, Берти не был ни в чём виноват, просто так получилось. Тогда он рано утром взлетел по закрученной лестнице на второй этаж, где была спальня родителей, желая рассказать что-то срочное. Кларисса явно не была настроена просыпаться в половине шестого утра — хоть было лето, и давно рассвело — и, не показывая взъерошенной головы из-под простыни, велела мальчику закрыть дверь… с обратной стороны. Солнце ещё не успело проникнуть в маленькие окна комнаты, и женщина лелеяла надежду досмотреть сон, о содержании которого и под страхом смерти не взялась бы рассказывать мужу. Впрочем, едва ли Чед Грегсон интересовался сновидениями своей супруги, сейчас ему было куда интереснее, зачем она неловко толкнула его в бок, пытаясь прогнать сына и закрыться от него подушкой. Он проворчал что-то и открыл глаза, спросонья с трудом различая фигурку Берти на пороге: тот стоял, умоляюще глядя на отца и повторяя, что тот должен непременно спуститься во двор и посмотреть на «это». Чем могло быть «это», Чед не имел ни малейшего понятия, но что-то в тоне сына заставило его медленно опустить босые ноги на пол. «Пусть идут и смотрят, что хотят», — безразлично подумала Кларисса, делая вид, что уже заснула, но тут же голос мужа развеял все её надежды. «Я сейчас спущусь. Твоя мать тоже пойдёт с нами», — безапелляционно заявил он, выходя и даже не глядя в её сторону. Когда Чед говорил что-то в подобной манере, сомнений не оставалось: нужно выполнять все его прихоти. «Надень хоть джинсы», — недовольно бросила Кларисса, протянув их ему: почему-то меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы муж разгуливал по саду в одних боксёрах. Глупая, глупая мысль, и чем тогда только была забита её голова? Они прошли по двору следом за Берти в самый дальний угол, где западная стена дома почти примыкала к забору, а дальше рельеф спускался в поросшую высоким кустарником низину. Здесь-то, на краю выложенной плитами дорожки и находилось «это» — не совсем необычное, вполне живое, мелко трепещущее пёстро-коричневыми крыльями — крошечный птенец воробья, неизвестно как оказавшийся на их участке, совершенно беспомощный и одинокий. Выпасть из какого-то ближайшего гнезда он не мог: все деревья в саду домика в Грейден-Хиллз были изучены Берти до последней веточки ещё много лет назад, и он с твёрдостью мог сказать, что никаких птиц здесь отродясь не водилось. «Мы не можем его здесь оставлять, — озабоченно заметил Чед, осторожно взяв птенца двумя пальцами. — Как думаешь, — добавил он, обращаясь к сыну, — что мы можем сделать для этого парня?» Берти размышлял недолго. «Наверное, нам стоит накормить его, — высказал предположение мальчик, — у нас есть что-нибудь, что он станет есть? Может, дать ему выпить молока? У нас нигде не завалялась хоть самая маленькая бутылочка, мам?» Это был непроизвольный, но всё же чересчур до обидного точный удар в спину: Кларисса с детства страдала гиполактазией — индейские корни давали о себе знать — и лишь изредка покупала молоко, когда Берти было не больше трёх лет. С тех пор она оставила эту затею, и сейчас совсем не ожидала такого вопроса от сына. «Соевое, Герберт, — холодно отозвалась Кларисса. — У нас должно быть немного соевого, но, боюсь, никакой воробей в здравом уме не станет пить это». «Мы всё же можем попробовать, — продолжал настаивать Берти, делая вид, что не услышал своего полного имени, — отнеси его в дом, пап». Последующие два часа в тот день прошли в хлопотах над новым питомцем. Вымытая и аккуратно надрезанная Чедом бутылка послужила своеобразным укрытием для воробья, но тот, казалось, не особо был этому рад. Он долго давился и нервно тряс полулысой головой, тыкаясь клювом в смоченную соевым молоком полоску бинта, будучи не в силах выжать из неё хоть глоток. Берти сидел напротив лежащей на столе бутылки, в которой трепыхался мокрый, грязный и мягкий комок пуха и совсем ещё неокрепших перьев, и молча наблюдал за его поведением. Он решил полностью возложить на себя ответственность за судьбу птенца, и, кто знает, может, даже подумывал забрать его в город, когда они будут возвращаться, но, как видно, зря, потому что около восьми часов утра воробей внезапно умер. Он почти не пищал, опускаясь на хвост и, оттолкнув лапкой бинт и привалившись к хрустящей стенке бутылки, медленно сполз на дно. Бледное, почти прозрачное веко лишь долю секунды дёргалось над устремлённым на мальчика пустым глазом, а потом всё вдруг закончилось. А ещё через четверть часа, пока Кларисса поджаривала на завтрак картофель, Берти с отцом, не говоря ни слова, вместе с бутылкой похоронили воробья на том самом месте, где и нашли его. Это не твоя вина, парень, хотел сказать Чед, положив ладонь сыну на плечо, но потом подумал, что это будет лишним — и несколько раз хлопнул лопатой по почве, уравнивая могилу с землёй вокруг… — Мы неглубоко закопали его, — хмуро сказал он жене, когда дом скрылся за поворотом, а им в лицо полетел песок из-под колёс проезжающего автомобиля, — ведь мог же какой-то зверёк найти его в поисках пищи и принести сюда, проделав дырку под полом? — он говорил это совершенно серьёзно, не представляя, однако, как какой-нибудь кошке или горностаю могло удасться продырявить бетонный фундамент. К тому же, тогда на их глазах скончался лишь один воробей… не одиннадцать, нет. Не стоило, ох, не стоило сваливать их в одну кучу и хоронить рядом с прошлым — а почему не стоило, Чед и сам не знал. — Это уже позади, Клэр, — подытожил он, но та впервые резко оборвала его. — Прекрати называть меня именем той двинутой бабы у Дианы Гэмблдон, — потребовала она, остановившись, чтобы поправить на плече пляжную сумку. — У меня есть своё имя, и если тебе по какой-либо причине не нравится называть меня Клариссой при Герберте, будь, по крайней мере, любезен употреблять его сейчас, когда его с нами нет! И Чед впервые вынужден был повиноваться жене.* * *
Берти же действительно с ними не было. Радовался ли он этому? Можно было сказать с уверенностью лишь одно: как и всегда, он был готов променять это одиночество в запертом доме на любую другую перспективу. Одна игра на телефоне сменяла другую, высота нового здания в Minecraft достигла уже максимального количества блоков в высоту, так что теперь дело оставалось за интерьером. Загородный домик мечты, ни капли не похожий на Грейден-Хиллз — вот что хотелось закончить мальчику, обычно не проводившему за игрой так много времени. «В нём не будет дурацкой электрической плитки, — размышлял Берти, — при всём желании я бы вряд ли смог это устроить, да и не хочу: камин в подобном доме будет смотреться куда уместнее». Оставалось только узнать, как лучше его сделать. Он подхватил свои затекшие ноги под колени, попытавшись чуть сдвинуть их в сторону и расслабить. Простое движение причинило мгновенную боль, однако Берти даже не переменился в лице: за полгода он выучился прятать бледность за непроницаемой маской. Двадцать четыре знака пароля он ввёл без запинки — отец менял сочетание одних и тех же букв с завидной периодичностью, но регулярно сообщал обо всех изменениях на тот случай, если кому-то понадобится войти в сеть. До соседней комнаты было недалеко: в нескольких шагах наискосок была распахнута дверь, а за ней под потолком приветливо мигал синим цветом роутер. Для нормального подключения расстояния должно было хватить, но мальчик на всякий случай подполз к краю, придерживаясь свободной рукой за прислонённые к креслу костыли. Полукруглые тёмные полоски бодро рванули вверх, всё больше расширяясь — и, не дав Берти даже открыть браузер, пропали. «Придётся снова жаловаться папе на неполадки», — огорчённо подумал мальчик, перегнувшись через валик кресла в надежде поймать хоть какой-то сигнал, но и эти попытки оказались бесполезными. Синий огонёк последний раз вспыхнул и погас, за окнами неторопливо садилось солнце, и его лучи лежали на ковре за дверью тяжёлыми полосами литого золота. Из полумрачной столовой соседняя комната казалась переполненной светом, множество пылинок безмятежно плясали в нём, не давая отвести взгляд от своего танца… как будто кто-то хотел, чтобы Берти вошёл туда. Выхода он не видел. Ждать возвращения родителей сейчас было бесполезно, ведь если он просто подойдёт поближе к роутеру, возможно, никакая починка и не понадобится. Всего несколько шагов до двери и чуть дальше — одиннадцать шагов, он прикинул примерно это расстояние от кресла, уже давно привыкнув рассчитывать длину дороги, чтобы оценить собственные возможности. Берти сунул в карман полосатой рубашки телефон и, сдавленно морщась, нащупал прохладное отполированное дерево костылей. Подцепив ногтями за перекладины, он медленно потащил их ближе — нижние концы из кованого железа оставляли едва приметные царапины на паркете, отец часто выговаривал ему за это ещё дома. Но думать о царапинах он не стал, даже больше: цель его путешествия в соседнюю комнату постепенно бледнела, теряясь в закоулках сознания, и чёртов камин уже казался совершенно неважным. «Я должен проверить, всё ли в порядке там, — сказал сам себе Берти, опершись на ещё рабочую ногу. — Я только проверю подключение. Один. Два. Три…» Он сделал прыжок, переставив босую левую ногу вперёд, подтягивая следом за ней правую и начав отсчитывать шаги. Телефон в кармане засветился, и мальчику пришлось остановиться, прислонившись к столу. Первая полоска — даже не полоска, крошечный треугольничек — словно подмигивала ему, говоря: «Смотри-ка, Берти, вот она я, ты на три шага ближе к цели. Иди вперёд, иди в комнату, и ты увидишь остальные три и получишь всё, что тебе только заблагорассудится: хоть камин, хоть электрическую плитку». Он поверил полоске — и сделал так, как она хотела. Ещё три шага, журнальный столик остался позади. Теперь и вторая полоска светила ему недоброй перевёрнутой улыбкой. Берти внезапно подумал, что расчёты его оказались неверными: если сигнал увеличивается каждые три шага, значит, всего их двенадцать. Он отбросил левый костыль, освобождая руку для телефона; пользоваться только одним было непривычно, но не успел Берти сделать следующие контрольные три шага и отследить появление третьей полоски, как ощутил, что приспособился. Всё тот же кто-то, желающий видеть его в соседней комнате, учил его ходить, помогая освоиться, и из этого могло быть лишь два вывода: либо этот «кто-то» был необычайно жалостливым и терпеливым, либо же… он был очень зол. И не хотел ждать ни одной лишней секунды.* * *
Девять шагов уже остались за спиной, рядом стояла книжная этажерка, готовая в любое время подставить свою деревянную стенку, если её маленький владелец не удержится на ногах, но падать Берти не был намерен. Порог соседней комнаты был совсем рядом, и лишить себя обещанного удовольствия казалось слишком неприятной перспективой. Десятый шаг дался ему с трудом, как будто в омертвевшие ткани больной ноги кто-то залил тонну свинца, а мышцы рабочей натянулись так, будто готовы были вот-вот оборваться под этой тяжестью. «Ещё только один, в комнату, — успокаивал себя мальчик, сделав одиннадцатый шаг и стукнув костылём по высокому порогу. — Только один шаг». Он уже занёс ногу, стараясь не спускать глаз с экрана… и тут же провалил миссию. Одного прищуренного взгляда вглубь комнаты было достаточно, чтобы заставить Берти замереть. «Прошу тебя, папа, только не в эту комнату, я не войду туда!» «Ты и так не войдёшь, Герберт!» Холодные глаза, недоверие в глубине зрачков матери. Его собственный ужас. Как он мог забыть? Это ведь было не больше трёх часов назад. Как он позволил себе забыть? Берти зажмурился, наугад поднося к самым глазам телефон, чтобы увидеть только экран, светящийся экран, а не то, что ему только что померещилось на ковре в центре комнаты. Это должно было сработать, если он просто напугался и вообразил себе невесть что, это не могло не сработать, конечно же. Он приоткрыл один глаз, затем другой: словно ожидая, пока он это сделает, полоски одна за другой исчезли и на миг мальчику показалось, будто их там и не было. Солнце садилось. Не до конца уверив себя, что поступает правильно, Берти вытянул вперёд руку, надеясь до того, как телефон погаснет, осветить пол комнаты, или хотя бы тот маленький участок по центру. Фонарика среди функций устройства не было, но света на максимальной яркости экрана — вполне достаточно для этой цели. То самое место. Ему не померещилось. Тот самый, первый из десяти воробьёв, найденных ими днём в доме и на участке — Берти готов был поклясться, что это именно он, а не какой-то новый. Он лежал там, где и прежде, словно Чед не поднимал его старой сломанной детской лопаткой и не уносил, чтобы свалить в яму, вырытую почти на том же месте, где четырнадцать месяцев назад был похоронен и птенец-заморыш. «Будет воробьиное кладбище», — пошутил тогда отец, но, вспомнив эти слова, Берти решил, что ему совсем не хочется смеяться. Воробей лежал, не шевелясь, спокойный и мёртвый в белом свете, и если бы мальчик не видел его здесь раньше, то мог бы предположить, что это отлично сработанный реалистичный муляж. Птица могла бы быть прекрасным, замечательным муляжом, если бы не одно «но». Если бы она не смотрела прямо в глаза Берти. «Я закрою дверь, — сказал сам себе мальчик, изо всех сил стараясь не смотреть на воробья, — если закрыть дверь, ничего этого я больше не увижу. Просто подтянуть сюда дверь…» Он протянул руку, вторым плечом придерживаясь за дверной косяк и одновременно крепко сжимая костыль, забыв почему-то, что уже переставил его внутрь. Берти уже дотянулся до блестящей ручки, как вдруг напряжение достигло предела: пальцы скользнули по гладкой поверхности, а сам он в изнеможении покачнулся. Времени схватиться ещё за что-то не оставалось, и мальчик едва успел удивиться, как быстро несётся ему навстречу ковёр, как порог подсёк ему рёбра, перерубив болью живот и заставив от неожиданности разжать пальцы. Костыль улетел в сторону, и следом за ним словно взорвалась неподвижная нога. Слёзы брызнули из глаз Берти, и это была скорее естественная реакция организма на острую боль, чем самостоятельное желание поплакать от страха… и неизвестно откуда взявшейся усталости. Как будто тот же «кто-то» из комнаты высасывал из него всё, выжимал, как дорогой блендер выжимает яркий, толстокожий грейпфрут (пару раз на Рождество мальчик видел, как мать управляется с подобной штукой). Хотя, если быть до конца честным, он, Берти Грегсон, больше походил на полувысохший бесцветный лимон. Да, пожалуй, лимон звучит неплохо. Эта мысль заставила его наконец успокоиться и вытереть глаза. Он умолял. Сам себя заклинал всеми святыми не поднимать взгляд, даже отыскал рядом с порогом молчаливый телефон, нащупал кнопку питания сбоку… Экран заставки сиял белым листом с крупным числом «одиннадцать» в центре, и не было там привычного Капитана Америки во весь рост, обычно весело подмигивавшего Берти, когда тот набирал короткий код разблокировки. Мальчик напряг глаза, но сил уже было слишком мало: он моргнул. Вторая единица сменилась на жирный неуклюжий ноль — обратный отсчёт, слишком очевидно, но до чего? Нездоровый интерес подстегнул Берти моргнуть снова, и ошибкой это быть не могло, единица исчезла, а от ноля отделился кривой хвост, который потянулся вниз, постепенно закругляясь, пока ноль не стал единственной на экране цифрой «девять». Когда мальчик поднёс руку к глазам, чтобы вытереть остатки высохших слёз, за девяткой последовали одна за другой восьмёрка, а затем семёрка. Строгая, будто вырезанная ножом цифра смягчилась, свернувшись маленькой дворняжкой, а хвост на этот раз взметнулся вверх. «Теперь уже недолго», — подумал Берти, поняв вдруг, что чувство страха в нём сменилось прохладным безразличием и, быть может, слепой интригой: что же произойдёт дальше. Знаки продолжали уменьшаться, и когда наконец единица, задрожав, раздулась в овал, мальчик приподнялся на локтях, осматривая комнату и ожидая, что сейчас рухнет потолок или вылетят стёкла, как это обычно случается в фильмах после окончания отсчёта. Но всё было тихо. Берти даже чуть не засмеялся собственной наивности, но губы его не успели растянуться в улыбке, как вжались, открывая место зубам, а рот перекосился в уродливой гримасе, как будто ни с того ни с сего где-то защемило маленький нерв. Воробей смотрел теперь на него синим-синим глазком роутера, настолько синим, что веки Берти сами собой опускались, стремясь прикрыть его собственные глаза от жжения. Но зажмуриться мальчик не успел, потому что в этот момент воробей шевельнулся — точь-в-точь как скончавшийся год назад птенец — и уверенно встал на лапки. Он сделал это так резко, что если бы в ноздри Берти не бил тонкий сладковатый трупный запах, тот, наверное, решил бы, что это совершенно живой цирковой воробей — такой вызывающе-надменной была его походка. Крошечные ломкие лапки то и дело подгибались, когда их хозяин неторопливо, но уверенно переставлял их вперёд одну за другой. «Топ-топ, Берти, — словно говорил этот нахальный и спокойный синий взгляд, — тик-так, Берти, ой, смотри-ка, кажется, я пересеку расстояние между нами за одиннадцать шагов, тик-так… Хочешь проверим? Начинай считать: один, два, три…» Ещё одно «одиннадцать» за сегодня Берти бы не выдержал. Он выронил телефон, потянулся назад, проехавшись подбородком по ковру и перенося всю тяжесть тела на колено правой ноги. Дело было почти сделано, оставалось только найти хоть один костыль и встать. Он сел кое-как, расправляя обездвиженную левую ногу, и лихорадочно зашарил руками по полу: левый костыль был рядом и достать его не составляло труда, но именно в тот момент, когда ладонь его крепко легла на перекладину, Берти посетила безумная идея: дотянуться ещё и до второго. Он знал, что воробей ждать не будет, и слабо — где-то в глубине души — надеялся, что успеет проделать всё до того, как тот дойдёт хотя бы до десяти. Мальчик обернулся, чтобы оценить, насколько далеко он оставил то, что искал сейчас, и тут взгляд его зацепился за окно, сперва одно, то, что было напротив, а потом и дальнее, над креслом. Шторы в это время дня родители оставляли максимально раздвинутыми, и за открытыми взгляду стёклами Берти увидел их всех. Их было десять, ровно десять, а с тем, что шёл прямо на него — одиннадцать. На мгновение мальчику подумалось, что среди всех этих мёртвых, сидящих за окнами и выбивающих дробь на стекле воробьёв он отчётливо видит и того маленького птенца, погибшего у него на глазах в прошлый раз. «Впусти нас, Берти, — выстукивали они азбукой Морзе, — впусти нас, мы не причиним тебе зла, мы просто хотим воссоединиться с товарищем, который здесь, внутри, с тобой». «Ни за что не сделаю этого, — прикрикнул сам на себя Берти и добавил, обращаясь уже к птицам: — Ждите дольше, гадёныши!» Он ухватил правый костыль, подтянул его к груди, твёрдо поставил с другой стороны от левого и — встал. Пошатываясь, едва разбирая, что перед ним, мальчик перепрыгнул в сторону двери, не дожидаясь, пока идущий за ним по пятам воробей закончит считать. Он прыгнул снова, едва не съедая губы от ноющей боли в больной ноге, потом ещё раз — за стеклом двери уже виднелся угловой диван на веранде и стоящие в углу его собственные ботинки. Отлично, он выйдет на веранду, обуется — и будет прыгать так далеко, насколько хватит сил, да и родители вот-вот вернутся. «Пожалуй, я даже смогу проползти под забором», — подумал Берти, на миг забывая, что загадывать не стоит, пока главное препятствие перед ним — дверь на веранду. Он оглянулся и тут же мысленно выругал себя за эту идею. Воробей бодро дошагал до порога, раздумчиво качнулся пару раз на тонких лапках — и взмахнул слипшимися от паутины крыльями. Воняло от него ужасно, Берти даже подивился, как маленькая пташка может издавать столько отвратительного запаха, но вовремя остановил этот бесполезный поток мыслей; перед воробьём он точно не был в выигрышном положении. Дрожащей правой рукой мальчик занёс над головой костыль. Птицы за окнами с любопытством повернули головы в его сторону, на секунду прекращая адский грохот клювов, и этой секунды Берти хватило, чтобы нанести удар, удар настолько рассчитанный и чёткий (Господи, помоги мне, если здесь понадобится стукнуть одиннадцать раз), что по идеально вымытому Клариссой дверному стеклу вмиг разбежались трещины, становясь всё шире и длиннее, пока наконец осколки не брызнули во все стороны, разлетаясь по полу, пока несколько из них не рванули вены на всё ещё поднятой руке Берти, так что он даже не успел вскрикнуть. Больная нога скользнула на пол, костыли ещё пытались цепляться за паркет, но было поздно — удар клюва в затылок швырнул его вперёд, в появившееся отверстие, на торчащие из деревянной рамы двери кривые обломки толстого стекла. Он видел, как влетали один за другим на веранду воробьи со двора, как промчался перед самым его носом первый погибший птенец, забираясь в волосы и спускаясь вниз по шее. Мальчик был ещё в сознании, когда клюв птенца со странной мощью прорвал на его согнутой спине рубашку, а за ней и кожу. Следующий удар пришёлся по хрупкому голому позвоночнику, но Берти его уже не услышал.* * *
— Я искупаюсь ещё раз, Чед, — сообщила Кларисса, поднимаясь с песка. — Только один раз, если ты не против, и мы сразу же вернёмся домой. Её движения не были чуть ленивыми и исполненными достоинства, как обычно, но напоминали резкие подёргивания персонажей какого-то фильма в заглючившем проигрывателе. Будь Чед наблюдательнее, он бы придал этому значение, однако на этот раз лишь машинально кивнул, закрывшись «Грейден-Хиллз Дэйли», прихваченной ещё в посёлке по дороге к дому. Жалкий населённый пунктик из десятка частных домов едва ли мог порадовать оригинальными новостями и остроумной последней страницей, но это и не было нужно: как правило, читателей умиляли самодовольные провинциальные газетёнки, темы и заголовки которых, казалось, не менялись со времён Великой Депрессии, если, конечно, сами издания тогда вообще существовали. Даже в неуместных маккартистских цитатах на каждый день и биографии Билла Клинтона Чед находил некое обаяние ушедших лет, и невозмутимо предпочитал делать вид, что старомодность газеты — особый пиар-ход, смысл которого простым смертным не понять. Он не заметил, как жена спустилась к воде, как осторожно коснулась ногой ила и, чуть покачиваясь, вошла в озеро. Она уже позабыла, зачем хотела это сделать, но чувствовала, будто кто-то хотел, чтобы она оказалась там. — Кларисса! — не высовываясь из-за «Грейден-Хиллз Дэйли», позвал её Чед. — Нам пора, Кларисса! — удивившись, что она ему не отвечает, он опустил газету и обвёл тревожным взглядом внезапно опустевший пляж. Можно было надеяться, что жена заплыла под свесившуюся к самой воде иву — она часто забавлялась так, чтобы его поддразнить — Чед даже встал, чтобы получше рассмотреть воду под склонёнными ветками дерева. Но та оставалась неподвижной, как будто её никто не касался вот уже сотню лет, и тогда он пристальнее пригляделся прямо перед собой, где какое-то движение не могло не привлечь его внимание. У самого берега, на мелководье, расходились круги, и что-то мелкое и пёстрое плавало против часовой стрелки, привлекая внимание Чеда. Он присмотрелся: то были бесчисленные воробьиные перья. Казалось, будто все найденные ими сегодня птицы таинственным образом оказались здесь, позвав с собой того, птенца, первого из одиннадцати. Нежданное объяснение всему происходящему вызвало вдруг облегчённую улыбку на его губах. Конечно, Чед, это же совсем просто. Он в последний раз, будто проверяя связь, крикнул: «Кларисса!» — и вошёл в образовавшийся водоворот.