Часть 1
7 августа 2016 г. в 19:35
Всё то время, что он себя сознательно помнил, Ханамия всегда пытался всё систематизировать и направлять. Но в данной ситуации это было всё равно что систематизировать ураган или направить взрыв. Второе ещё было возможно — Ханамия небезуспешно умел менять вектор приложения, и при таком раскладе ненависть к Киёши Теппею получалась идеальной — ровной, густой, как патока, и монолитной, как бетонная стена. Правда, насчёт монолитности Ханамия не был уверен до конца. Однако эта ненависть помогала ему оставаться таким, каким он привык быть, вернее каким ему было быть удобно. Она давала ощущение контроля. Но именно что только ощущение.
Ханамия с неприязнью взглянул на довольного до отвращения Киёши, который лежал сейчас рядом на песке в одних мокрых плавках и совершенно не стеснялся.
— Подвинься, — Ханамия отпихнул ладонью Киёши от себя. Вернее, попытался. В голом виде придурок казался ещё больше, а тело, покрытое мелкими каплями воды, вызывало желание. Правда, не совсем понятно какое.
Ханамии казалось, что неплохо было бы раскромсать Киёши на куски, ведя скальпелем вдоль мышц и сухожилий, аккуратно вспарывая и рисуя острым лезвием параллельные и перпендикулярные линии на залитой кровью коже. Может, если бы он сделал что-то подобное, он мог бы понять, что же именно в Киёши так его зацепило. Ведь ясно, что не только красивое — даже на его взыскательный вкус — тело. Хотя не особо-то и взыскательный — Киёши нравился многим. И тот факт, что в этом он оказался похож на других, тоже злил Ханамию.
Поездку в Камакуру оплатил Киёши. Ханамия никогда не позволял себе оставаться кому-то должным, даже в мелочах, но Киёши не подходил ни к одной категории людей, окружавших его. Был Киёши — и были все остальные. И если придурок хочет — пусть платит. Общение с Ханамией стоит очень дорого. И далеко не только в материальном аспекте.
Ханамия поднялся с песка, сделал шаг вправо и снова расслабленно вытянулся, слушая шум моря. На море он ездил в последний раз давно, когда ещё учился в младшей школе. Тогда у Ханамии не было баскетбола и его собственной команды, никто не восхищался его умениями стратега и поганец Имаёши не скалил острые зубы в усмешке, видя его насквозь. А сейчас было всё. Плюс мудацкий Киёши впридачу.
Вокруг не было никого, лишь на дальнем пляже отдыхало какое-то семейство с тремя детьми. Но и они вскоре собрались и ушли. Ханамия в который раз довольно усмехнулся: не зря он выбрал день посередине недели, когда сюда почти никто не приезжал. Городские жители предпочитали выбираться на море в выходные.
— Ты не злишься, что пропустил день в университете? — Киёши поднялся, садясь на песок. Ханамия лениво повернул голову, скользя взглядом по загорелой коже и широким ладоням.
— Злятся на такое только те недоумки, для кого пропущенная лекция — трагедия, — Ханамия с наслаждением вытянул руки над головой, слегка жмурясь от тёплого солнца. — Для меня это вообще не проблема, Киёши. Я могу делать, что хочу. И делаю.
— Значит, ты согласился поехать сюда со мной, потому что можешь? Или хочешь? — дружелюбно спросил Киёши, и Ханамия взглянул на него с некоторым подобием уважения: Киёши тоже умел задавать правильные и неудобные вопросы.
— Хотеть — значит мочь, — Ханамия не мог вспомнить, где именно он видел эту фразу, но она ему очень нравилась и даже была своеобразным девизом. Кажется, эту книгу когда-то давно дала ему мать — перевод каких-то европейцев. Мать ещё говорила, что один из них специалист по японской лингвистике. Так или иначе, а фраза застряла в памяти ещё с подросткового возраста. И являла собой всё, чего Ханамия хотел от жизни. И, соответственно, мог.
С Киёши они были вместе уже больше года. Ханамия всегда думал об этом как о свершившемся факте, который есть неизбежное зло. В этом случае с ситуацией можно было хоть как-то мириться. И даже сохранять хладнокровие.
Ханамия встал и прошёлся по кромке воды, потом присел и окунул ладони в море, смывая песок с ладоней. Говорить не хотелось. Здесь было тихо и красиво, и он чувствовал лёгкое раздражение от того, что именно Киёши привёл его в это почти идеальное место.
Он оглянулся: Киёши сосредоточенно засыпал себе песком ноги и едва заметно улыбался. Нет, ну что за придурок вообще!
Ханамия сел рядом и молча принялся помогать. Было в этом бессмысленном занятии что-то кровожадное, в какой-то момент ему показалось, что он готов забрасывать песком Киёши до конца, пока полностью не засыплет ему глаза и не забьёт рот и нос, перекрывая доступ кислороду. Ханамия придирчиво оглядел результат и плотно со всех сторон прибил ладонями песчаный холм, который они с Киёши насыпали над его ногами за четверть часа молчания.
— Бросишь меня здесь в темноте? — насмешка в голосе Киёши заставила Ханамию нахмуриться.
— Было бы неплохо. Но слишком ненадёжно.
Ханамия закопался пальцами в сырой песок, нащупывая покалеченное колено. Киёши замер. Ханамия хорошо слышал, как стучит его сердце. Он медленно сжал пальцы. Песок под ними шероховато царапал ладони, а кожа Киёши была влажной и тёплой. Ханамия потёр большой шрам под коленом: кожа там была плотной и гладкой на ощупь. У него всегда начинала слегка кружиться голова, когда он так делал.
Несколько минут они оба не двигались, словно песок превратился в какой-то момент в цемент.
А потом Киёши негромко засмеялся и одним движением встал, освобождаясь из песчаного плена.
Песок, тихо шурша, осыпался вниз, обнажая светлую кожу, а Ханамии в сумерках на миг показалось, что песок стёр с Киёши всё, до костей, оставив белоснежный скелет.
Киёши мимолётно дотронулся ладонью до плеча Ханамии, слегка сжав его. Затем порылся в своём рюкзаке и достал жестяную помятую фляжку.
— Скоро вечер. Не хочу замёрзнуть. И тебе не дам.
Он протянул её Ханамии, который прищурился и отпил из фляжки. А затем притянул к себе Киёши и прижался к его губам своими, оценивая вкус.
— Ну как? — улыбнулся Киёши. Он смотрел на Ханамию очень внимательно, как будто искал что-то в выражении его лица и не мог ухватить.
— Интересно, — протянул Ханамия, переводя взгляд на море. Зрачки у него были расширены.
Солнце мешало в закатной дорожке гранатовый и апельсиновый сок.
И немного рома.