Она стояла, слушая голос из прошлого...
Солнце. Яркое, сияющее солнце купалось в небесной лазури, обнимая светом своим город. Великий город, чьи крыши стремились ввысь, чьи улицы сверкали от снега. Чьи люди совершили поистине великий подвиг. Сегодня не спешат так, как обычно спешат по своим делам. Сегодня на улицах не так шумно. Сегодня все в своих воспоминаниях. Солнце. Оно игриво отражается от витрин, оно теряется в меховых шапках и приклеивается к окнам. От белизны и света болят глаза, и люди щурятся, чтобы видеть, куда идут. Солнце светило точно так же, в тот день, когда была прорвана блокада в сорок четвёртом. Она стоит, кутаясь в тонкую шерстяную шаль, в точности такую же, что была на ней ранним утром в июле сорок первого, когда провожали на фронт её старшего брата и отца. В ней же она была, когда её младший брат, вместе с одноклассниками, ушёл к Ижоре. В ней же, когда его, семнадцатилетнего парня, хоронили. В той же шали она пережила бомбежку восемнадцатого сентября, в ней же, повязанной на пояс, следила за небом на крыше у Исаакиевского собора. Она распрощалась с шалью тогда же, когда распрощалась с матерью. Старая фотография, стоящая за стеклом в старинном буфете, чудом уцелевшим тогда во время бомбёжек, уже тускнеет. На ней двое стоят на улице, в окружении цветущего жасмина. Он улыбается, обнимая её за плечи, а она смеётся, повернув голову в его сторону. Он обещал выжить, выжить ради неё. Но война забрала всех, кто был ей дорог.Она стоит в пустой комнате, кутая в шаль хрупкие плечи, смотря в окно на солнечную улицу. И она слышит, слышит голоса, которые говорили в этих стенах раньше. Которые замолчали, заглушаемые голосом войны.
"Она сидит в комнате, читая Чехова, а за окном слышно, как кипит жизнь. Ветер врывается в открытое окно, тонкие занавески летят, следуя его порыву. В комнату входит мальчишка шестнадцати лет. - Разобралась бы со своими кавалерами, сестрёнка. А то скоро в окна лезть начнут. - Он широко улыбается и хватает яблоко, лежащее на столе, сразу откусывая приличный такой кусок. Она недовольно хмурится и сжимает губы, ведь яблоко было последним, и она хотела его съесть, пока читала. - О чём ты, Сашка, какие кавалеры? - А такие, которые под окнами с ромашками стоят. - Брат довольно щурится, видно яблоко было вкусным. Она захлопывает книгу и бросается к окну, чуть ли не высовываясь по пояс. И правда, стоит. С ромашками. Только не много, а один, и улыбается так радостно и шутливо. - Да ты беги, беги, а то ромашки завянут. - Говорит Сашка, доедая яблоко." А через год Сашка уехал к Ижоре. Она дала ему яблоко на прощанье, такое же, как было в тот день. Он тогда улыбнулся и лишь махнул рукой, мол оставь.Яблоки на могилу младшего брата она носит всегда.
"- А ты ромашки любишь? - Они гуляют по Исаакиевскому скверу, держась за руки. - Люблю. - А стихи любишь? - Люблю. - А меня ты любишь? - Люблю. Их первый поцелуй нарушило сдавленное покашливание. - Ну не в общественных же местах миловаться, молодые люди. - Молодой мужчина, лет двадцати шести, лукаво улыбнулся и поправил фуражку, сползшую на глаза. - А то, как родитель строгий пройдёт, а Светик? Она покраснела, но ответила: - Дурак ты, Никита! У отца ещё два часа до обеда! - Ну смотри. - И похлопав по плечу смущенного парня, Никита пошёл дальше, улыбаясь своим мыслям." Похоронка на старшего брата пришла вместе со всеми его письмами, когда её уже эвакуировали. Письма она хранит в сундучке, у задней стенки того же антикварного буфета. "Поздний вечер, лавочка, цветущая сирень. Они сидят, держась за руки, тихо о чём-то шептаясь. - Дочка! Быстро домой! А то как отец узнает, уши надерёт! - Из окна выглядывает мать, в фартуке и с кухонным полотенцем на плече. Седина ещё не тронула каштановые волосы, а натруженные руки ещё крепко сжимают половник. - Хорошо, мам! - Кричит она и, оставив прощальный поцелуй на его щеке, бежит домой." Мать начала седеть после ухода отца и сына на фронт. Ещё больше она поседела, когда тело младшего принесли на кладбище. Полностью седина покрыла её голову через три недели блокады. Руки перестали крепко держать хлеб с наступлением холодов. Шаль, точно такую же, как она куталась сейчас, она накинула на плечи своей старой, в какие-то сорок пять, матери в последнюю ночь. На следующее утро она не проснулась.Хоронили старую женщину в той же шали.
"- А давай поженимся? - Они сидели в Исаакиевском. Середина мая радовала хорошей погодой и тёплым солнцем. - А как же родители? Мама ладно, ты ей нравишься. А отец? Он же тебя ещё не видел ни разу! Да и время сейчас неспокойное. - К чёрту время! Оно всегда неспокойное, пока спокойствия дождёшься, всю жизнь прождёшь. А с отцом, так ты нас познакомь. - Ой, боюсь я. Спустит тебя с лестницы, да и делов. Он у меня строгий. - Строгий, строгий. Но понимающий. - Голос из-за куста жасмина заставляет подскочить. - Папа! - Восклицает она, опускаясь на другую сторону лавочки от него. Из-за поворота появляется мужчина, в пиджаке и блестящих от гуталина ботинках. - А что "папа"? Папа обедать идёт. - Мужчина щуриться, разглядывая спутника своей дочери. - Вот что, с матерью я потом поговорю, почему жениха от меня скрывали. А ты, Светик, знакомь давай. - И мужчина широко улыбается, протягивая парню руку." Отец пропал без вести в боях за Сталинград. Как-то, года три назад, до неё дошли слухи, что в том же Сталинграде его видели, хромого, но живого. Слухам она не верила, и не зря. Прошлой весной из Волги вытащили машину, водителя которой опознали как Валентина Викторовича Листовского. Её отца. "- Обещай мне, прошу обещай! Обещай, что выживешь! Что будешь ждать меня на вокзале, когда я вернусь! - Она хотела бы кричать это, но сил нет. Так же, как нет сил протянуть руки, чтобы схватить и не отпускать. - Обещаю, родная моя, обещаю. - Он говорит это, смотря ей прямо в глаза, сжимая руки на её плечах, чтобы в следующую минуту отпустить и спрыгнуть на землю с подножки полуторки. - Я люблю тебя. - Сказать это ей удалось, сдерживая непонятно откуда взявшиеся слёзы. Она думала, что всё уже выплакала. - Я тоже люблю тебя. - Она читает это по губам, и в груди сжимается сердце. Машина начинает движение, и, когда она уже не может вернуться, он кричит ей: - Прощай! " Слёзы. Непрошенные слёзы текут по щекам. Она стоит в пустой комнате, слыша, как играет на фортепиано её двенадцатилетняя дочь, но слушая голос отца её дочки, раздающийся зимой сорок первого. Жизнь продолжалась в блокадном Ленинграде, даже среди голода и бомбёжек. Город сегодня купается в лучах солнца, зная, что завтра их ожидает новый день. Дети спешат из школы домой, взрослые торопятся по делам. Город не прекращает жить даже тогда, когда погружён в воспоминания. Но он замирает, когда слышит три торжественных выстрела у Арки Победителей. Город слышит голос из прошлого и будет слышать его через много-много лет, возвращаясь в Ленинград времён войны. Шёл тысяча девятьсот пятьдесят четвёртый год. Отрывной календарь уже потерял двадцать шесть листочков. Сегодня, двадцать седьмого января, все они слушают.Слушают Ленинград времён войны.