Ты меня возненалюбишь

Каникулы. В детстве Фил всегда любил каникулы. Время, когда не надо ходить в школу и посещать музыкалку поистине великолепно, но ещё интереснее было возвращаться туда после лета, к загорелым и каждый раз чуточку повзрослевшим одноклассникам и одноклассницам, а позже и одногруппникам. Сейчас же Филипп не хотел возвращаться в эту адскую карусель гастролей и туров. Поездки не прекращались ни на день, у группы еле хватало сил банально поесть или собраться вместе в каком-нибудь баре, чтобы распробовать местную кухню и алкоголь. Калининград, несомненно, интересный город. Тут сохранилось множество памятников и интересных мест, но Фила в последнее время буквально тошнило от толпы галдящих людей и сопровождающих их экскурсоводов. Вот уже второй вечер подряд он проводил свой заслуженный недельный отдых на берегу холодного северного моря, на название которого ему было откровенно плевать. От воды — удивительно — несло сыростью, стояла ясная звёздная ночь, выплывшая из-за горизонта луна чётко освещала берег, от чего без фонарей было видно каждый бугорок пляжа. Всё окружающее пространство было насквозь пропитано северной холодной романтикой. Заметив вдалеке скалы, Фил направился туда, в надежде уйти подальше от назойливых парочек, сидящих тут и там на обустроенному берегу. Вчера весь вечер он провёл в поисках хоть какого-то уединения на общественном пляже, но нигде не было даже относительно пустого места, и сегодня Фил решил пройтись по необлагороженным местам. В который раз засмотревшись на звёзды, он чуть не споткнулся о ежа, перебегавшего дорогу. Ёжик настороженно зафырчал на человека, не зная что ему делать — бежать дальше или сворачиваться в клубок. Фил присел на корточки рядом с лесным зверем, который тут же принял решение свернуться шариком, защищаясь от возможного нападения. Идеальный клубочек неподвижно лежал посреди тротуара. Он выглядел чужеродным предметом на идеально ровном асфальте в лунном свете, почти невидимый для близких прохожих, кусочек дикой природы в реалиях современного мира. Фил уже хотел вставать и идти дальше, как услышал довольно громкий окрик: — Милый, смотри, ёжик! Он поморщился от приторно-радостного визжания девушки, кавалер которой тут же начал описывать характер и количество заболеваний, которые могут переносить эти маленькие хищники. От человеческих голосов ёжик нервно пошебуршался, сворачиваясь ещё сильнее, и Фил поспешил убраться от слишком громкой парочки, оставив их наедине с животным. Бухта была окружена невысокими скалами, метра два-три над водой. У воды они заканчивались обрывистым берегом с густыми зарослями деревьев и кустарника, почти буреломом. Ветра не было, стоял абсолютный штиль, несмотря на довольно прохладную погоду, сквозь тишину ночи было слышно тихий плеск спокойной воды. Прогулявшись по тропинке вдоль зарослей, он нашёл незаметное место, небольшую полянку без деревьев. Недолго думая, Фил сел прямо на влажную траву, прислонившись к дереву неподалёку от обрыва, вглядываясь в звёзды и слушая пение редких в черте города ночных птиц. Мысли о карьере лезли сами по себе, будто назойливые мухи, и он позволил беспокойству вытеснить всю романтику окружающей его природы. Как это всегда бывает, в последнее время песни не писались. Повода, что ли, не было, или просто вдохновение ушло, сменившись на бесконечную усталость и раздражение на весь род человеческий. Он откинулся на спину, потягиваясь и растирая лицо влажными от росы ладонями. Хотелось отдохнуть, развеяться, но снова идти напиваться было противно. Согруппники понимали его настроение, гастроли и их невероятно выматывали, и совершенно не удивительно, что они, не сговариваясь, решили оставить его в покое, пока он оклемается и придёт в себя. Фил ухмыльнулся, вспомнив рекламу батончика. Вот бы так в жизни — поел, и всё вернулось, как было. Его разбудил тихий всплеск воды где-то рядом. Птицы молчали, и в ночной тишине любой шорох звучал как выстрел, так что неудивительно, что он проснулся. Фил немного замёрз, пальто насквозь отсырело. Задул лёгкий ветерок со стороны моря, ещё больше вымораживая неосторожного человека. Фил почувствовал, что снова засыпает, и вскинулся, сразу поднимаясь на ноги. Глянув на часы, он обнаружил, что проспал от силы минут пять, если не меньше, но повторять предыдущий опыт не решился, бодро зашагав прочь от воды, по пути случайно спугнув птичку, спавшую на нижней ветке стоящего рядом дерева. Быстрый шаг прогнал остатки сна и холода, и музыкант решил обязательно вернуться на это место завтра, прихватив с собой гитару и что-нибудь тёплое. *** Денёк выдался погожим. Сегодня, все вместе, они ходили гулять по основным туристическим улицам городка, в котором остановились. Быстро прошвырнувшись по магазинам, Фил купил пару примочек к гитаре, и теперь, когда настал вечер, у него было просто отличное настроение. Взяв с собой тёплый плед, термос, лампу, гитару и тетрадь для записей, он решил повторить свою вчерашнюю вылазку на природу. Может, вездесущие парочки никуда и не делись, но раздражали они гораздо меньше, чем вчера. По дороге не было встречено ни одного ежа, но Фил всё равно слышал шуршание и фырканье, доносящееся из кустов, стоило подойти к ним слишком близко. Быстро пройдя по уже знакомому пути, Фил нашёл вчерашнее место, разложил все прихваченные с собой вещи на плед и задумался, уставившись в небо над морем. Купаться было ещё рано, вода была слишком холодной, но ветер с материка дул тёплый, поэтому плед остался лежать на траве. Решив для разогрева сыграть что-нибудь из уже написанного, Фил притянул гитару поближе, привычно подстраивая. Мелодия получалась громкой, но он ушёл достаточно далеко от возможных слушателей, и поэтому играл то, что ему нравилось, тихо подпевая знакомые слова. Появилась идея для новой песни. Не доиграв предыдущую, Фил стал подбирать аккорды, легко переставляя пальцы на грифе в свете лампы. Мелодия выходила минорная и крайне сырая, но его это не особо беспокоило, так получалось всегда. Потом, со временем, нарастут разные переборы и выкрутасы, а сейчас главной задачей было продумать основную мелодию. Быстро записывая аккорды в тетрадь, он так увлёкся, что не заметил, как птицы снова замолчали, прекращая свои весенние песни, будто испуганные чем-то... или кем-то. Глянув мельком на часы, Фил обнаружил, что засиделся до полуночи и чай в термосе почти закончился. Решив дать пальцам отдохнуть от ударного труда, он поднялся, подходя ближе к берегу, потягиваясь и вглядываясь в даль, туда, где море встречалось с небом. И снова тот всплеск. Фил пригляделся к скалам и спокойному морю, но не увидел ни намёка на какие-нибудь необычные волны или круги на воде. Решив, что он спугнул какую-то морскую лягушку, он вернулся к светильнику и проверил то, что написал. Снова запели птицы, осторожно, по одной включаясь в общую какофонию. Теперь он обратил внимание на ту тишину, которая окружала его до этого. Гадая о причинах столь странного поведения пернатых, он нашёл пару ошибок в записях аккордов, быстро их исправил и снова сел подбирать мелодию. На этот раз он точно заметил в какой именно момент птицы все как одна заткнулись. Фил тоже перестал играть. Прислушиваясь, он выключил лампу, желая разглядеть возможного гостя. Спустя минуту он поднялся на ноги и снова услышал тихий всплеск воды, будто кто-то очень быстро погрузился в воду, стараясь не шуметь. Фил быстро подбежал к краю берега и успел заметить расходящиеся круги на относительно ровной глади воды. Тут же запели птицы, больше ничего не боясь. «Что это за чертовщина?» — подумал Филипп и, сев обратно, решил выследить странную лягушку. К его огорчению, птицы больше не замолкали, и он даже смог беспрепятственно подобрать мелодию для куплета, как ему всё это надоело, и он отправился обратно в отель, в котором они остановились. *** На следующий вечер Филипп снова пришёл на то место. Он уже почти протоптал тропинку к скале, на которой устроился, и теперь точно не сможет потерять дорогу, даже если ветер переворошит всю траву. Погода была умеренной — не жаркой и не холодной, росы почти не было, и Фил сел на траву, свернув плед как подушку и прислоняясь к дереву — так сидеть было удобнее, чем посреди поляны. Конечно, так не было видно звёзд, но зато береговая линия вся отлично просматривалась, и снаружи — он проверил, — с выключенным светом заметить сидящего человека было сложно. Продолжив подбирать аккорды к своей новой песне, он прорабатывал предположительно последний куплет и исправлял места, где ему не нравилось звучание. Птицы не замолкали ни на минуту, сверчки стрекотали громче обычного, и Фил уже почти забыл о цели сегодняшнего прихода, проведя за песней больше часа, но внезапно наступила тишина. Птицы знакомо замолчали, и Фил дрожащими пальцами выключил свет, надеясь подловить тайного гостя на неосторожности. Гость ловиться не спешил. Спустя пару минут напряжённой тишины Фил продолжил играть, зажимая аккорды по памяти, вслепую. Прошло около получаса, он сыграл, тихо подпевая самому себе, половину песен, которые мог играть с закрытыми глазами, как вдруг увидел смазанное движение в лунном свете у края обрыва. Сбившись с мелодии, он постарался разглядеть хоть что-то на фоне бликов на воде, но почти ничего не увидел. Расслабившись, он решил пустить всё на самотёк. Ну слушает и слушает, ему-то что. Его постоянно кто-то слушает, не привыкать. А птицы и при его появлении не сразу привыкают. Он снова начал, уже не отвлекаясь, перебирать аккорды из будущей песни, но, услышав шебуршание травы уже чуть ближе, чем край берега, испугался и резко включил свет, направляя свет лампы на пришельца. Смазанное движение, всплеск и запевшие птицы послужили ему ответом. — Да сколько я за тобой гоняться буду?! — Фил с негодованием отбросил гитару, от чего та жалобно брякнула о выступающий корень дерева. Оставаться на берегу не было абсолютно никакого желания. Музыкант быстро собрал вещи и ушёл, сердито топая по всё-таки мокрой от росы траве. *** На следующий вечер у него нашлись дела поинтересней выслеживания каких-то неведомых хреней. И на чрез день он туда не вернулся, вместо этого решив доделывать песню прямо в номере, посреди ночи — днём настроение было опять плохое, не поиграешь. Но, видимо, соседи были слишком против непрекращающегося звучания гитары, да и шум машин за окном мешал, и Фил никак не мог сосредоточиться на игре. От недели, данной группе на то, чтобы развеяться, оставалась всего пара дней. Чертыхнувшись и в который раз горестно вздохнув, он быстро собрался, закинул гитару на плечо и снова поплёлся на берег этого проклятого моря. Птицы прекратили петь почти сразу, как он сел и взялся за гитару, будто его давно ждали, но Фил с какой-то маниакальной настойчивостью твёрдо держал ритм игры, решив довести сегодня мелодию до логического окончания. Тишина умиротворяла, и Фил опомнился только тогда, когда трава зашуршала в двух метрах позади него. Он тут же перестал играть, резко оборачиваясь и вглядываясь в кромешную тьму в редких кустах. Наконец, он не выдержал: — Я знаю, что ты здесь. В ответ донёсся горестный вздох, и Фил с ужасом понял, что всё это время за ним наблюдал ни кто иной, как человек. Он ещё надеялся на какое-нибудь животное, но теперь он точно знал, что животным тут и не пахнет. — Может, ты выйдешь из кустов? Раздалось тихое шуршание, и Фил заметил… блеснувшие нечеловеческие глаза, ярко отражающие слабый свет лампы. Он вскочил на ноги, отбросив гитару. Существо или отвело глаза, или поменяло положение головы, и теперь Фил не видел в кустах совершенно ничего. — Я передумал. Можешь не выходить, лучше я сам уйду, — борясь с противным холодком, пробежавшим по спине, он медленно поднял гитару и попятился, оставив лампу на месте, вместе с пледом и полным термосом. Чудище в кустах снова зашуршало, и из-за темноты в листве на свет показалась рука, тянущаяся в его сторону. — Не уходи, прошу, — тонкий мелодичный голос был полон такой горечи, что казалось, будто его обладатель вот-вот расплачется. Пальцы худые, кожа вполне человеческая. — Пожалуйста, останься, — повторил почти невидимый собеседник. Филипп в ужасе пятился, не понимая куда он идет, но оглядываться и менять направление движения не было никакого желания. Казалось, стоит только Филу отвернуться, как существо тут же прыгнет на него и растерзает. Он всё-таки отвернулся, отбросив гитару и срываясь на бег, но через мгновение услышал, как существо зовёт его. Нет, не так. Зовёт. Красивый, отчаянный голос молил его, обещая невиданное наслаждение и несметные богатства. Филипп, будто во сне, оглянулся. Существо уже выползло в свет лампы, и теперь он мог во всех подробностях разглядеть мокрые волосы и мужской торс, плавно переходящий в аккуратно сложенный наподобие змеиного хвост какой-то чересчур длинной рыбины. В пяти метрах от застывшего человека определённо сидела русалка. Или сирена, чёрт его разберёт. Красивые глаза на обрамлённом чёрными, до плеч, волосами лице молили его о чём-то. Не веря себе, Фил почувствовал, что совсем не хочет, чтобы сирена расстраивался, и готов был сделать всё, чтобы увидеть хоть намёк на улыбку на этом его лице, полном горечи и сожаления. Когда сирена снова заговорил, а точнее, возможно, запел, Фил увидел мелькнувшие длинные клыки, идеально белые и ровные, и это моментально отрезвило его. Вспомнив все сказки, он заткнул себе уши, не желая слушать и дальше этот завораживающий голос, но оказался не в силах отвести взгляда от существа перед собой. Глаза, полные страха и душевной боли, умоляли его не уходить, сирена снова протянул руку, вытягиваясь в его сторону, будто не в силах дотянуться до человека, снова раскрыл рот, и Фил быстро замотал головой: — Не смей произносить ни звука! — собственный голос показался ему слишком хриплым. Сирена понял. Кивнув, он больше не делал попыток позвать человека, вместо этого моля его подойти жестами. Фил снова замотал головой, отказываясь, и тогда сирена, казалось, сдался. Он понуро опустил плечи, закрываясь ладонями и беззвучно рыдая. А после вновь поднял глаза на замершего с руками на ушах человека и предпринял новую попытку. Мило улыбнувшись, он развернул хвост, показывая себя целиком, и медленно провёл руками от шеи до паха, склоняя голову на бок и зазывно выгибаясь, предлагая себя, такого хрупкого и нежного. Фил ощутил резкий прилив крови к щекам, а потом кровь отхлынула от головы, скапливаясь ниже живота и тут же заставляя в полной мере прочувствовать всю узость этих ужасных штанов, — настолько горячим было зрелище. — Ты… — он сглотнул, во рту моментально пересохло, — ты хочешь, чтобы я… Сирена быстро закивал и выгнулся, зазывая человека. Это было сильнее Фила. Смотреть, не предпринимая никаких действий, как отчаянно его просит жутко красивая сирена, становилось всё сложнее. Он сделал несмелый шаг вперёд, приближаясь к существу. Тот быстро перевернулся, открывая свои объятия ему навстречу. Кожа сирены была в некоторых местах уже почти сухая, плотно прижатые к бокам и спине длинные плавники влажно поблёскивали, глаза ликующе улыбались, хотя губы были плотно сжаты, стараясь не показывать клыки или не напугать человека возможностью запеть. Филипп, заворожённый красотой сирены, шёл, не оглядываясь по сторонам. Мыслей в голове почти не было, а те, что остались, были полностью заняты существом перед ним. Где-то далеко хрустнула ветка. Фил остановился. Он снова посмотрел на сирену, внимательнее вглядываясь, в поисках опасности. Ногти были короткие, совершенно человеческие. Клыки, судя по увиденному, были не острее его собственных, хоть и длиннее. Хвост. Хвост был длинный и гибкий, им можно легко захватить какого-нибудь легковерного человека и даже, возможно, задушить. Он зажмурился. Нет. Это опасно. Он ни за что не подойдёт к этому совершенному в своей красоте созданию. Снова открыв глаза, он обнаружил сирену, застывшего чуть ближе, чем был раньше. Фила передёрнуло, и он, не оборачиваясь, изо всех сил рванул к дороге, уходя от монстра за спиной. Забывшись, он отнял руки от ушей, не заметив этого, и до него донеслось жалобное пение сирены, завораживающее, но совершенно не запоминающееся. В переполненной тоской песне были человеческие слова, Фил их даже различал, но смысл ускользал от его сознания. Все силы уходили на борьбу с невероятным по силе желанием успокоить плачущего сирену, вернуться к нему, влезть в объятия, раствориться в нём. У него получилось. Он ушёл. Ценой гитары, пледа и лампы с термосом. Гитара была одной из любимых, жалко было её терять, но он твердо решил, что уйдёт. По крайней мере, сегодня… *** Он не спал. Не было даже намёка на сон. Наверное, этот сирена всё-таки отравил его своей песней. Даже под утро он не смог расслабиться. Он знал, что сирене плохо без него. Знал, что буквально убивает его своим бездействием. В груди противно ныло, в уши будто ваты натолкали. Совершенно перепуганный своим состоянием, он ворвался в номер к Ярику, чем и заслужил недовольное бухтение лежащего друга. Сонный, Ярослав глянул на часы, зевнул и недовольно буркнул: — Что случилось? — за его спиной, в ворохе одеял, что-то завозилось. — Мне… Плохо… — Фил попытался сосредоточиться. — Я не знаю что делать, — с трудом подбирая слова, словно во сне, сказал Фил, медленно возвращаясь к двери. — Извини, я… — Что с тобой? — Ярослав глянул настороженно, приподнимаясь в постели. — Перепил что-ли? У меня таблеток нет, прости. — Нет, нет, я не пил. Всё хуже, всё намного хуже, меня хотели убить, — будто в бреду бормотал он, не осознавая, насколько сильно повлияла на него песнь сирены. — Он до сих пор зовёт меня, я должен идти к нему, ему больно, он плачет. — Фил зажмурился и зажал себе рот, понимая, что бредит наяву. Ярослав, косясь на друга, потянулся к телефону, надеясь, что неотложка приедет быстро. Фил встрепенулся: — Кому ты звонишь? Никто не поймёт, это неправда. Да посмотри ты на меня! — он сорвался на крик, понимая, что его не слушают. Фил совершенно не понимал что друг шептал в трубку, но уже понял, что это была плохая идея — просить у кого-то помощи. Его не поймут, не поверят, будут смеяться пьяным бредням. Он нашарил рукой дверь, пытаясь её открыть. Ярослав тут же вскочил с кровати, наспех заматываясь в пододеяльник: — Стой-стой, куда ты в таком состоянии собрался? — он закрыл дверь на ключ, запирая себя в клетке с сумасшедшим другом. — Лучше расскажи, что случилось? Почему не поделился наркотой? Эк тебя накрыло, — заметил Ярик, наблюдая за обхватившим себя руками и сползающим по стенке другом. — Нет. Нет-нет, хах, — Фил ухмыльнулся, — это накрывает лучше всякой наркоты. Слав, — Филипп сделал усилие и серьёзно посмотрел в глаза клавишнику, — я видел сирену… сирена, — подумав, исправился он. — Он пел. Ярослав смотрел в чересчур трезвые глаза гитариста и не верил ни единому его слову. — Я несколько дней за ним охотился, — продолжал Филипп, — думал, это животное какое, пел на берегу. Там гитара… осталась… — Ты бросил гитару на берегу? — Ярослав закатил глаза, складывая руки на груди. — Зачем ты вообще туда пошёл? Фил поморщился, сбиваясь с мысли. — Я… — начал он. — Мальчики, что происходит? — ворох одеял раскрылся, выпуская обнажённую девицу, недовольную ранним подъёмом. Она зевнула, потягиваясь. — Сколько времени-то? — Полшестого, — тихо ответил Ярослав, не выпуская из поля зрения друга. — Оденься, скоро здесь будут ещё гости. Девушка с подозрением уставилась на сидящего на полу Филиппа, но одежду нашла и даже принялась одеваться. Спустя пару минут в дверь тихо постучали. Фил вздрогнул и поднял взгляд на Ярика. Тот, не спрашивая кто пришёл, открыл, впуская человека в больничном халате. Фил уставился на пришедшего, не понимая что происходит. — Слав… Ты чего? Я не сумасш… — он осёкся, оглядываясь на девушку. Та сидела на постели, в страхе поглядывая то на Фила, то на доктора. Филипп заметил, что его друг тихо говорил с доктором. — …и начал нести бред про русалок, да. Я не замечал, чтобы он принимал что-то, обычно дальше алкоголя не заходит, но мало ли чего он наглотался. Доктор сочувственно покивал, раздумывая над его словами. — Надо взять кровь для анализов, чтобы точно установить психотропное вещество. — Он встал с фонариком в руках, намереваясь подойти к Филу, но остановился в двух шагах, оглянувшись. — Он ведь не буйный? Ярослав пожал плечами, что невероятно взбесило самого Филиппа, о котором говорили в третьем лице, будто его здесь не было. — Не буйный! Проводите свои тесты, — он сел ровнее, чтобы обеспечить свободный доступ к своей голове для доктора. Тот нахмурился, глядя на возящегося Филиппа, подошёл немного напряжённо, будто ожидая сопротивления, и стал проверять реакцию зрачков. От яркого света Филипп попытался зажмуриться, но быстро взял себя в руки и посмотрел прямо в луч света. — Зрачков нормальная, — тихо прокомментировал доктор, поднимаясь и выбирая какие-то бумаги из сумки, после чего протянул их вместе с ручкой всё ещё сидящему Филу. — Напишите, пожалуйста, своё имя, вот сюда, — он тыкнул пальцем на строчку в карте пациента. Фил с трудом сосредоточился на письме, пальцы никак не хотели слушаться, будто они были не его, но всё же как-то накарябал лаконичное «Филипп» в нужном месте, умудрившись ни разу не сбиться. Протягивая бумаги обратно, его внезапно скрутило спазмом почти физической боли и невероятной тоски, от чего всё — и планшет, и ручка посыпались из рук на пол. Он снова, будто кожей, ощутил зов. Обхватив колени руками, плотнее свернулся, не то воя, не то поскуливая от невыразимой тоски. — Он зовёт меня, зовёт, — бормотал он в беспамятстве, зажмуриваясь и видя перед собой грациозного сирену, протягивающего к нему руку в попытке ухватиться за человека. — Слишком далеко, он не может, не может, нет, — громкий всхлип прервал беспорядочное шептание, и Фил затих, прислушиваясь к далёкой песне, слышимой только ему. Его действительно звали. Жалобно и просяще, будто молили прийти и развеять одиночество. Острая догадка осенила Фила, и он тут же подскочил, нервно оглядываясь. — Мне надо идти, вы закончили? Доктор ошеломлённо стоял, не понимая причину такой резкой перемены в поведении. — Куда вы собираетесь пойти? — Филипп нахмурился, не до конца понимая, о чём его спрашивают. — Я должен… — не найдя убедительных слов, он вздохнул и продолжил более спокойным голосом. — Мне... надо. Я вернусь… Возможно. — Он стушевался, понимая, насколько ужасно это всё звучит, но не мог ничего поделать с собой. — Нет, давайте мы всё-таки возьмём у вас кровь, и поедем туда, где вас никто не достанет, — обнаружив, что его почти не слушают, доктор прикрикнул. — Филипп! Посмотрите на меня, вам надо успокоиться. Посмотрите на меня, — повторил он с нажимом и подошёл к нервничающему Филу вплотную, схватив его голову ладонями. — Филипп! Посмотрите мне в глаза. — Тот честно попытался выполнить просьбу. — Мы вас отвезём в больницу, проведём тесты, возьмём анализы и попытаемся помочь, а потом вы пойдёте и сделаете то, что вам так необходимо. Филипп растерянно смотрел на доктора, не понимая, почему тот ведёт себя так агрессивно, совершенно не по-докторски. Смутившись, он всё же согласился: — Хорошо, в больницу так в больницу. Хотя я очень сомневаюсь, что вы сможете мне помочь. Доктор осторожно отошёл от Фила, продолжая неотрывно следить за больным. Тот оглянулся на Ярослава. — А ты… — Я вас в больнице догоню, — перебил друга Ярослав, косясь на забившуюся в угол девушку. *** Конечно же, доктор не помог. По дороге к больнице Фила вновь скрутило, сирена требовал, чтобы человек пришёл к нему немедленно. Док поспешно вколол успокоительное, после чего Филипп отключился до самой больницы. Там его растолкали, довели в четыре руки до какой-то пустой приёмной и усадили на кушетку, где голова снова попыталась отключиться. Сквозь сонный туман он отрешённо наблюдал, как у него взяли кровь и оставили спать под присмотром медсестры. Когда пришли результаты, доктор в который раз покачал головой. Ничего, абсолютно ничего. Кровь абсолютно здорового человека, без намёка на какие-либо отклонения. Фила разбудил вновь прорвавшийся отголосок зова. Похоже, успокоительное подействовало как надо, ненадолго прекращая муки и дав немного поспать. Голова была невероятно ясная после четырёхчасового сна, и Фил даже немного усомнился в реальности того, что он собирался сделать перед тем, как поехать в больницу. Медсестра позвала доктора, и тот вновь проверил реакцию зрачка. — Могу сказать только одно. Это не наркотик. У вас в крови не замечено психотропных веществ. Сейчас, когда вам легче, скажите, что это было? — доктор с надеждой посмотрел в ясные глаза пациента. Филипп лишь сокрушённо покачал головой: — Увы, не могу сказать ничего нового, — он потупил взор, но потом снова поднял глаза. — Вы меня отпустите или в психушку посадите? — Фил нахмурился, глядя на стушевавшегося доктора. — Вы… Вы обещали отпустить меня, доктор, вы не можете... Я отказываюсь от врачебной помощи. — Да причём тут отказываетесь или нет?! — не выдержал тот. — Речь не об этом. Я совершенно не представляю что с вами происходит, ничем не могу помочь, а вы тут… Филипп сочувственно посмотрел на преданного клятве Гиппократа человека, мягко улыбнувшись. — Всё в порядке. Я знаю, что со мной. И, кажется, знаю как это исправить. Отпустите меня, — он опустил глаза, разглядывая свои ноги и прикидывая сколько времени понадобится сирене, чтобы понять, что он снова в его власти и когда будет следующий приступ. — Я бы ещё понаблюдал за вами, убедился, так сказать. Кстати, куда вы так рвались утром? Филипп грустно ухмыльнулся. Не говорить же ему правду. — Ничего особенного, просто уйти подальше от берега. Сейчас мне уже лучше, уверяю вас. Как на зло, в этот самый момент в груди противно заныло, и Филипп отметил возвращение слуховых галлюцинаций. *** Он сидел в мягком кресле рядом со столиком, на котором лежал всего один предмет. Нет, ему не стоит. Совершенно точно ему не следует так поступать. В своём номере ему стало только хуже. Он честно пытался держать себя в руках, хоть сколько-нибудь. Они уедут отсюда, подальше от моря, сырости и сирен. В любимой Москве его никто не достанет, сирена забудет о нём, монстру наскучит ждать человека, надоест тратить силы впустую. Голос. Фил слышал его голос. В песне были слова, много слов, но Фил не понимал ни одного. У него дрожали руки, он еле сдерживал себя. День, остался всего день, они уедут отсюда навсегда и ни за что не вернутся. В душе поднялась невыносимая злость на собственную слабость. Он справится, он сможет. Филипп вскочил и схватил нож со столика. Он сможет, никто не будет властен над ним. Широко зашагав к выходу, он сделал усилие над собой и посмотрел в зеркало, проверяя насколько странно теперь выглядит. Нож в руке выдавал его с потрохами. Потребовалась ещё минута, чтобы заткнуть его за пояс так, чтобы стороннему наблюдателю не бросалось ничего в глаза. Всё. Он готов. Идти на зов было невероятно легко. Его будто кто-то вёл за руку, убеждая в правильности решения, улыбаясь и шепча на ухо какие-то бессмыслицы. Кажется, сирена уловил приближение человека. Ему не составило труда найти место, куда его звал сирена. Это был закрытый пляж, не та поляна, на которой они встретились впервые, здесь уже давно никого не было. Как это всегда бывает в сказках, он был скрыт от чужих взглядов и со стороны моря, и со стороны берега. Филипп осторожно подошёл к воде, заставляя себя держать дистанцию в два метра, незаметно сместил нож так, чтобы его было легко вытащить. Из воды показалась угольно-чёрная макушка. Сирена радостно улыбнулся человеку, будто старому другу. Филипп нахмурился. Не так он представлял себе встречу с прирождённым убийцей. — Прекрати это. Немедленно. Я не могу больше это терпеть. Уйди из моей головы, — Фил осторожно положил руку на скрытый под одеждой нож. Сирена вдруг заговорил. — Хорошо. Я боялся, что ты оставишь меня одного. Ты же знаешь, как мне одиноко. Мне так нравилось слушать, как ты пел. Фил проморгался, стараясь не выпускать хищника из виду. Всё наваждение ушло, будто его и не было. — Я не хочу этого. Отпусти меня по-хорошему, не применяй больше свою... силу. — Но… — большие и, похоже, подведённые углём глаза влажно блестнули, готовясь выпустить слёзы, сирена обиженно поджал тонкие губы. — Ты же тогда уйдёшь? Останься со мной хоть ненадолго, прошу. Я не буду больше петь. Честные детские глаза сбивали Фила с толку. Он пытался воскресить в памяти хоть намёк на то, за что он так злился на это существо. Если сирена пытался убедить в своих благих намерениях, то у него получилось. Злость как рукой сняло, все обиды прошли сами собой. Возможно, тут снова не обошлось без наваждения. — Хорошо, я останусь, — сирена засиял искренней улыбкой, радуясь слишком открыто. Филипп спохватился. — Только на сегодня, потом я больше не вернусь. Я не отсюда, тебе придётся отпустить меня. Сирена честно посмотрел в глаза сомневающегося человека и кивнул. — Хорошо. Филипп вздохнул, напряжённо потерев рукой лоб. Что он собирался сделать? Убить его? Собрался охотиться вот на это? На это совершенно одинокое, красивое и такое наивное существо. Филипп сел на песок в шести метрах от сирены, ожидая чего угодно. — А я тоже умею петь, — сирена улыбнулся застенчиво, добавив, — как ты, без магии, — потом отвёл глаза. — Другим нравилось. Филипп не понимал что происходит. То ли этот сирена так искусно играл, то ли он действительно ещё совсем молодой. Он таки решился задать провокационный вопрос: — И где они теперь? Сирена обиженно глянул: — В смысле? Там, где и должны быть, у себя дома. А где они ещё могут быть? — сирена непонимающе уставился на человека, будто загадку разгадывал. Филипп почувствовал на коже первые капли дождя. И правда, где люди ещё могут быть в такую погоду. Только сейчас он обратил внимание на вообще-то ледяной ветер, стремящийся выморозить всё живое. Он покосился на голую кожу сирены, на животе плавно переходящую в красивую переливчатую зелёно-голубую чешую. — Тебе не холодно? Ветер такой, а ты ещё и мокрый. Сирена досадливо поморщился, отряхивая волосы от воды. — Нет, не холодно. В воде иногда и холоднее бывает. «И правда», — подумал Филип, — «рыбы же хладнокровные». Сирена потянулся, играя мышцами человеческой половины. На фоне холодных брызг воды это выглядело слишком красиво, Филипп смотрел, будто заворожённый, забывая на время, как дышать. Немедленно захотелось завладеть этим стройным телом, услышать, как сирена будет задыхаться под ним, заходясь в стонах и мольбах. Фил мотнул головой, прогоняя наваждение. Сирена ухмыльнулся, глядя на взъерошенного человека. — А ты стойкий. Никто ещё так долго не держался, мне нравится, — сирена подтянул длинный хвост ближе, полностью вылезая из воды. Он улыбнулся, хищно сверкнув теперь оказавшимися чересчур длинными клыками, — это пробуждает охотничий инстинкт, — добавил он и прыгнул. Филипп не ожидал, что вообще-то подводная тварь может так резво передвигаться на суше. Не успел он выхватить нож, как тонкие пальцы с невероятной силой вцепились в него, а хвост крепко обвил ноги, обездвиживая человека. Филипп забился в хватке, громко матерясь и царапая человеческую половину сирены. Он нашарил аккуратные жабры на рёбрах твари и что есть силы ухватился за них, пробираясь пальцами глубоко за узкие щели. Сирена взвыл и прижал его руки к песку, оставляя громадные синяки на запястьях. Он прошипел, низко склоняясь над испуганным человеком: — Перестань сопротивляться. Тебе не уйти от меня больше, — и крепко впился мокрым и клыкастым поцелуем в крепко сжатые губы. Филипп ещё пытался выдраться из железной хватки на запястьях, распутать тяжёлый хвост, обвивший его ноги, но с каждым разом попытки были всё слабее и слабее. Сирена во всю хозяйничал в его рту, обдавая почему-то горячим дыханием, возбуждая и понукая отвечать на поцелуй. В конце-концов, Фил смирился со своей беспросветной тупостью и перестал бороться. Это же надо так попасть! Он же знал, кто перед ним. Знал и шёл убить его, а в итоге сам стал жертвой. Как же глупо. Фил крепко зажмурился, досадуя на себя и злясь на чрезмерную доверчивость. Сирена уже будто впрыснул свой яд, глубоко внутри теперь разрасталась сильная привязанность к чрезмерно красивому монстру. Филипп медленно, но верно сходил с ума, а сирена уверенно направлял его по этой скользкой дорожке. Оставалось только расслабиться и следовать туда, куда его звали так давно и настойчиво. Сирена отпустил человека, счастливо улыбаясь. — Наконец-то ты понял. Я так рад, что ты теперь со мной, — он провёл изящными пальцами по скуле Фила, любуясь отросшей двухдневной щетиной. — Как тебя зовут? Филипп открыл глаза. Не ответить на вопрос он не мог. Он физически не мог сопротивляться воле этого существа. Его сломили так легко и непринуждённо, что становилось даже стыдно за подобную слабость. — Митяев Филипп Олегович, — прошептал он тихо, стараясь заглушить свой голос в шуме ветра. Увы, слух у сирены явно был отменный. — Отлично, Филипп. Сегодня ты умрёшь. От произнесённого вслух пророчества ничего не случилось, Фил и так это знал. Он шёл на это почти осознанно. — Ну же, улыбнись мне, — не выдержал сирена, с истеричными нотками в голосе, — ты должен быть рад! Филипп растянул губы в сухой ухмылке. Повиновение. Смирение и повиновение. Он прочистил горло, на ветру стало слишком холодно, и в горле уже начинало першить: — А как зовут… тебя? — слова даются ему слишком тяжело. Проявление инициативы, действия против чужой воли — всё это требует чрезмерных усилий. Сирена обворожительно улыбнулся, вновь показывая длинные клыки. Он переполз, удобнее устраиваясь в ногах человека, и сладко протянул: — Можешь звать меня Тим, — сирена поманил его. — Иди ко мне. Филипп повиновался. Он коснулся идеальных пальцев, провёл по выступающим костяшкам. Этими руками сирена убил… сколько людей? Судя по ощущениям, полсотни наверняка наберётся, может и больше. И теперь его очередь. Один из множества, очередной незадачливый человек, поддавшийся на провокацию, он почти чувствовал каждого предыдущего и предыдущую. Связь с сиреной была крепка. Он мазнул губами по тонким пальцам сирены. Совершенство. Оставить бы после себя улики. Следы борьбы или надписи на песке, что угодно. Фил вспомнил о своей гитаре, оставленной на берегу. Возможно, ему кто-нибудь и поверит, может, даже попытается провести расследование, но в успех подобного мероприятия верится с трудом. Что мешает сирене уплыть от этого берега и охотиться в другом месте? Он поднял глаза на сильное тело сирены, созданное для комфортного житья в воде и безпроблемного убийства как на суше, так и под водой. Сирена снова обворожительно улыбнулся, с выражением бесконечной любви и привязанности к своей жертве, и впал в какое-то странно спокойное состояние. Он тихо запел, подняв взгляд на волны. Мы полностью отрешены, Закинуты в бездну космоса рта. От странно знакомого звука голоса у Фила случился приступ дежавю. Ему казалось, что он слышал, знал всё это когда-то, где-то в другой жизни, в другой реальности. И вокруг пустота. Человек медленно замерзал в объятиях сирены, мелко подрагивая на ветру. Мы слышим до хрипоты крики их, Чуем сотни отравленных игл — Кожа у Тима была слишком холодная, обжигающая, но Филипп продолжал касаться её, не в силах отвести пальцы от аккуратных чешуек на переходе от человеческой половины к рыбьей. Вот где ты был. Сирена повернулся так, чтобы Филиппу было удобно изучать тонкие чешуйки. У человека тряслись пальцы, их уже ощутимо покалывало от холода, но он не отступал. Мы с моей любовью движемся налегке. Так моё море пульсирует в такт руке. Филипп наткнулся пальцами на плотно прижатый спинной плавник. Всё просто, понял он, именно этими плавниками он и убивает своих жертв. Подпускает человека к себе, позволяет овладеть собой, а потом в нужный момент разворачивает плавники, заканчивающиеся острыми иглами и способные вспороть живот партнёру, как нож масло. Он попытался всковырнуть одну иглу так, чтобы не порезаться, но у него этого не получилось. Фил аккуратно приник губами к острой ключице. Кожа была слегка солёная, сирена пах чем-то холодным, — истинно морская тварь. Точёные ключицы выпирали под кожей, и Фил не смог удержаться от соблазна прикусить тонкую кожу, перешёл от ключиц к тонкой шее, прослеживая губами выделяющуюся мышцу, тепло выдохнул на аккуратное чуть вытянутое ухо твари. Эй, вечность не венчанная моя, Где всё оцеловано пламенем. Не отдай меня им. Он обнял сирену от избытка чувств, в обещании никому его не отдавать и никогда не отпускать. В признании пусть и искусственной, но любви, в предвкушении вечности, проведённой рядом. Сирена тепло улыбнулся человеку, провёл по его скуле, ложась на песок и утягивая человека за собой. Всё спуталось и хорошо. В нас проникает любовь. Так удивительно — кто-то сюда не дошёл.. Тим запрокинул голову назад, позволяя целовать себя, выгибался под требовательными прикосновениями, подставлялся под ласкающие руки, будто кот. Филипп всё настойчивее прижимал к себе сирену, не желая ни с кем делиться своим сокровищем. Мы с моей любовью движемся налегке. Так моё море пульсирует в такт руке. До человека вдруг дошло, что имел в виду сирена, когда говорил, что те люди теперь дома. Он утащил их к себе на дно, они обрели новый дом в глубинах холодного северного моря. Другого дома ему больше и не надо, он не сможет жить без сирены, умрёт от тоски, если не сможет к нему прикасаться, целовать его. Фил с рыком отогнал ужасные мысли. Он с сожалением отметил, что сирена затих, глядя в небо, и больше не поёт. Его голос хотелось слушать вечно, вечно касаться этой чудесной кожи. — Спой ещё… — Фил снова прижался губами к ключицам сирены. — Пожалуйста. У тебя очень красивый голос… Сирена рассмеялся, будто от весёлой шутки. Филипп уставился на сверкающие белоснежные клыки. Скоро, совсем скоро он ощутит их остроту на себе, их смертельность на своей шее или другом совершенно не защищённом месте. Вполне возможно, что к концу странной игры, затеянной сиреной, он сам будет мечтать о смерти в его объятиях. Сам будет подставлять свои артерии под укусы, желая полностью отдаться монстру, раствориться в нём. Отсмеявшись, сирена согласно кивнул на просьбу и, после небольшой заминки, легко взял новую ноту. Я не знаю, что случится — Может ты будешь жить. Фил усмехнулся. Он уже и не надеялся выжить, разве что только утащить существо с собой, в загробный мир. Может стоит прокричаться, Твою мать, может быть. И снова сильное ощущение дежавю. Он уже слышал эту песню, только там она звучала немного агрессивней и с истеричными нотками. Фил опустился ниже, пробуя на вкус кожу на животе сирены. Думать и слушать его голос одновременно никак не получалось. Но тебе лучше знать. Все мысли выветривались, уносимые чистым звуком, и оставались где-то очень далеко, не рискуя приближаться. Я хотел бы извиниться За опять двадцать пять. Так который он по счёту у сирены? Фил улыбнулся невесёлым мыслям куда-то в живот твари. Он уже давно перестал следить за своими действиями, отпустив себя. Сирена же не то что не сопротивлялся, даже наоборот, подставлялся под ласки, разве что не переворачивался на живот, снова предлагая себя. Будет утро — разберёмся, А пока снимай одежду, Дай я посмотрю, как круто Ты меня возненавидишь. Фил спускался поцелуями ниже, и сирена взял лицо слишком увлёкшегося человека в свои ладони, останавливая и притягивая его выше, подальше от паха. Дальше, больше, лучше, слаще, Бла-бла-бла попса-надежда. Сирена небрежно расстегнул пуговицы пальто, в котором всё это время был Фил, сдёрнул через голову тонкую водолазку. Будет рай сию минуту. Вот увидишь, вот увидишь... Осторожно провёл руками по голым плечам человека, с мягкой улыбкой наблюдая за появившимися мурашками. Огладил живот, спускаясь ниже и заставляя человека напрячься в предвкушении скорой ласки, но не переходя границу пояса. Потом всё же запустил пальцы за ремень, вырывая рваный вдох из губ тут же подавшегося вперёд человека. Его очень сильно возбуждало существо, находящееся сейчас перед ним. Не могу остановиться. Вроде сплю, вроде бы. Он вытащил одну руку, другой продолжая исследовать область ниже ремня. Сирена скользнул пальцами по тут же напрягшейся от ласки шее, быстро провёл вдоль скулы. Кто-то злится и боится. Вроде ты, может быть. Огладил губы, нажал двумя пальцами, заставляя раскрыть рот, нагло проникая пальцами в рот, нажимая на язык. Да, Фил злился. Злился и боялся, — это напоминание отрезвило его ровно настолько, чтобы он смог прикусить тонкие пальцы неосторожного сирены. Это не насовсем. Поморщившись, сирена выдрал пальцы, едва не оцарапавшись о крепко сжатые зубы. Пей за любовь Наших нервных систем. Он со злостью схватил взбунтовавшего человека за нижнюю челюсть, еле сдерживаясь от того, чтобы не влепить ему пощёчину, голос сорвался на какой-то злой, будто чужой. Будет утро — разберёмся, А пока снимай одежду, Ровные ноты стали произноситься с нажимом, ровно так, как их помнил Фил. Дай я посмотрю, как круто Ты меня возненавидишь. Он с силой содрал с человека штаны, не обращая внимание на застёгнутый ремень. Кажется, он ободрал кожу на бёдрах, но им обоим сейчас было наплевать. Дальше, больше, лучше, слаще, ух ты! Бла-бла-бла — попса-надежда. Он двигался плавно, перетекая из лежачего положения в сидячее и обратно. Всё-таки отсутствие ног делало всё намного проще. Будет рай сию минуту. Вот увидишь, вот увидишь. Сирена устроился над пахом Фила, постоянно оглаживая и сминая живот и бёдра человека. Будет утро - разбежимся, А пока снимай одежду, Разомлевший под уверенными руками сирены, Фил случайно заметил выпавший нож. Дай, я посмотрю, как круто Ты меня возненалюбишь. Дальше-больше-лучше-слаще, ух ты! Бла-бла-бла - попса-надежда. Мельком глянув на увлёкшегося сирену, он собрал последние капли сил, сопротивляясь подавляющему контролю, и схватил нож, сразу доставая из небольших ножен, и, пока сирена не опомнился, направил его прямо в глотку монстру, снизу вверх. Будет рай сию минуту. Вот увидишь, вот уви... Филипп как в замедленном кино смотрел на свою слишком медленную руку, на поднявшего голову сирену, мгновенно оборвавшего уверенную ноту. В его чрезмерно красивых глазах промелькнуло сперва недоумение, перемешанное со злостью, а потом понимание и прощение. Филипп испугался такой реакции, но нож уже было не остановить. Конечно, сирена попытался увернуться, перехватить острый предмет, и Филипп изменил направление, догоняя отшатнувшуюся тварь. Нож вошёл мягко, наискось, в конце уперевшись в нёбо или позвоночник, кто знает. Фил не решился проверять. Он тут же выпустил из рук оружие, оставляя его глубоко в горле взметнувшейся твари. Сирена заверещал, обхватив ещё не кровоточащую челюсть и поднимаясь во весь свой немалый рост на хвосте, будто змея. Не продержавшись и пяти секунд, он тут же начал оседать куда-то в бок, всё так же завывая и вереща. Фил в последний момент понял, что сейчас окажется погребён под длинной тушей, падающей всё-таки ровно на него. Он попытался перекатиться, но сирена упал ему на ноги, прижав к земле. Вытащив и гневно откинув нож метров на сорок в море, сирена не сводил глаз с Фила. Он снова начал подниматься на руках, но теперь изо рта и шеи у него, будто водопадом, текла кровь, заливая песок вокруг и пачкая красивую чешую ярко-алым. Фил отбрыкивался от цепких пальцев, но сирена, даже полудохлый, оказался намного проворнее, и рывком вцепился ему в плечи, притягивая к себе, будто для последнего поцелуя. Оскалившись, он вгрызся в глотку слабо вскрикнувшему человеку, выдирая кадык. У Филиппа резко потемнело в глазах от дикой боли и обиды. Честное слово, в последние секунд тридцать он даже надеялся выжить, наблюдая за мечущимся монстром. Выплюнув человеческий кадык в сторону, сирена тут же успокоился и, нависнув над дёргающимся в судорогах ужаса Филиппом, тихо пропел, страшно хрипя и булькая кровью: — Ты будешь гореть в аду… Я, вообще-то, всем это пою, а вот тебе… — он сделал рваный вдох, тут же поперхнувшись, и протянул на остатках воздуха, еле сдерживаясь от жуткого кашля, — не успел… Сирена повалился в сторону, всё-таки срываясь на кашель и глядя в глаза умирающему человеку. Филипп терял сознание, еле удерживаясь от уже лезущего беспамятства, застилающего глаза тьмой, но упорно продолжал смотреть на издыхающую тварь перед ним. Сирена уже не пытался сделать вдох, бросив это безнадёжное дело. Любая попытка приносила лишнюю боль и только приближала момент смерти. Фил смотрел на счастливо улыбающегося сирену и не понимал ровным счётом ничего. Неужели тот так счастлив умереть? Сколько же лет этому существу, раз он так хорошо притворялся ребёнком, что поначалу Фил даже ничего не заподозрил? Ловя пальцами протянутую кисть сирены, он решил, что подумает об этом позже, когда у него будут силы на что-то, кроме осознания безграничной боли, страха смерти и обиды. Секунды, оставшиеся им двоим, медленно утекали, с каждым толчком сердец отсчитывая неминуемое. Они шли к этому, сирена наверняка знал, что очередная жертва не захочет смириться с обязательной смертью в цепких руках. Знал, и продолжал играть жизнями людей и со своей жизнью. Фил избавил мир от одной твари, больше никто не пострадает от этих клыков, никого он не будет звать среди ночи, предлагая себя в обмен на жизнь. Фил всё-таки вернул улыбку, еле растягивая уже онемевшие губы в бледном подобии сияющей улыбки напротив.