Сердце

      Жаркое июльское утро. Две чашки кофе на круглом деревянном столе. С веранды кафе, если посмотреть вверх, видно балкон нашей новой квартиры. Большой круглый вентилятор, описывая полукруг, развевает короткие темно-русые волосы девушки. Я все спрашиваю ее о чем-то, на что не могу получить ответ уже несколько лет. Она лениво улыбается и неторопливо подносит чашку к губам.       Мы редко завтракаем дома. И никогда дома не ужинаем. Она никогда не готовит, ей претит убирать квартиру, у нее табу на глажку моих рубашек. Пытаясь доставить ей удовольствие, я нанял горничную, а питаемся мы в ресторанах.       Я никогда не упрекал ее. Боялся потерять ее больше, чем потерять отца или мать. В ее глазах были моя жизнь и моя погибель. Но янтарь ее глаз всегда светился одинаковым светом, будто заключенным в каменную темницу ее души, в которую она закрыла доступ и для меня, и для всех. Должно быть, только он один знал, что там, за этой дверью. Но он, после ее ухода, забрал с собой все ключи. Она никогда не говорит со мной о нем, и иногда мне даже кажется, что он действительно остался просто ее прошлым. Прошлым в настоящем. Они всегда вели двойную игру, в больших компаниях держали дистанцию хороших друзей. Но едва ли кто знал, что после шумного праздника такси отвезет ее до его дома, в окнах которого уже горел свет, ожидая ее. Никогда не узнал бы и я, если бы не полюбил ее. Всю ее. Полюбил так, что вся моя жизнь сузилась до ее тонких плеч и гортанного хрипловатого голоса. Я проник в их тайну, вторгся в запретную жизнь своего друга и его любовницы, девушки, которая постепенно стала для меня смыслом жизни.       Пожалуй, если бы их тайна была окутана ореолом нежной любви и святого обожания, я так бы и унес это с собой в могилу, никогда не стал бы добиваться ее. Но внутри их двойной игры была только боль, грязь, пренебрежение. Она любила его всем своим сердцем, но ничего не получала в ответ. Он швырялся ее чувствами и безразлично смотрел, как она каждый раз давится сигаретами, перемешивая их горечь со своими слезами. Я не понимал и не понимаю до сих пор, почему она была с ним так долго. Бесконечная надежда, титаническое терпение, слепая вера? Я пытаюсь разобраться в этом, понять ее чувства, найти объяснение тому, почему в итоге она согласилась стать моей. Полюбила ли она меня тогда, любит ли сейчас? Но на все мои вопросы она только отвечает, улыбаясь: «Я с тобой, разве этого недостаточно?».       Раньше меня охватывала дикая ревность от одних только ее слов, что она не создана для домашней женской работы. И горько это было только потому, что когда-то давно, когда она еще была с ним, я мельком увидел в ее квартире на гладильной доске несколько его рубашек. Я ревновал к свету в ее глазах. Когда он все еще играл с ней в свою жестокую игру, ее глаза были живыми, яркими, она светилась изнутри. Но счастье ли это было? Сейчас она будто забальзамировала свою жизнь, оставшись в каком-то уютном состоянии, какое было в первые месяцы нашей с ней жизни. Я по-прежнему безумно и бездумно люблю ее. И она по-прежнему со мной. Она искренне радуется, когда я возвращаюсь с работы, улыбается чисто и по-детски, когда мы вместе проводим выходные, смотрит с неподдельной нежностью, когда я обнимаю ее, вкладывая в это объятье все свое счастье быть рядом с ней.        Мои мысли прервал телефонный звонок. Я не видел, кто звонил ей, но по ее окаменевшему лицу подумал, что это он. Мне часто казалось, будто его тень по-прежнему лежит на нашей с ней жизни. Нет, врагами мы с ним не были, сохранили нашу дружбу, но какое-то тягостное напряжение все равно витало между нами. Она несколько секунд колебалась и, несмотря на упрек в моих глазах, ответила.       Ее лицо вытянулось, глаза беспорядочно забегали, а губы раскрылись в тщетной попытке сказать что-либо.       - Попроси счет и поедем скорее. Умоляю тебя, скорее.       - Это он звонил?       - Врач! Он...он просил, чтобы мне позвонили. Прошу тебя.       Она нервно сжимала руки в машине. Меня обжигало от ревности, но и странный ком подступал к горлу от мысли, что друг моего детства сейчас в больнице. На вопросы, что с ним, она не отвечала, будто вовсе не слышала меня, все смотря куда-то вперед и заламывая руки.       Она не замечала никого, бежала по больнице, задевая людей, к указанной палате. Тот доктор, который позвонил ей, силой удержал ее у палаты со словами:       - Готовим к операции. У вас несколько минут. Автокатастрофа, водитель фуры...       - Не хочу слышать. Пропустите меня.       Она вихрем вбежала в палату и опустилась на колени возле него. Его одежда пропиталась кровью, в некоторых местах были видны раны. Лицо было все в мелких порезах с запекшейся кровью.       Он повернул голову к ней, попытался поднять руку и дотронуться до нее. Она взяла его руку и поднесла к губам. Я стоял позади нее, но по движению ее плеч было видно, что она плачет.       - Умоляю тебя, только не умирай. Заклинаю, слышишь? Я не смогу...не смогу!       На несколько мгновений повисло молчание. Затем он глубоко вздохнул, будто собирая все силы в кулак. Она так и держала его руку в своей.       - Прости меня... Прости за то, что начал ценить тебя слишком поздно. За то, что позволил тебе уйти. Все это время мне так хотелось сказать тебе, что ты для меня значишь. Я ни разу не говорил, что люблю тебя. И тем более не говорил, как сильно. Прости мне это. Я помню, что ты сказала мне тогда... – его голос был слаб, он хрипел, делая тягостные паузы после каждого слова.       - Я сказала, что буду жить только ради тебя, ради твоего счастья. Ты пообещал мне, что все будет хорошо, сказал, что я поступаю правильно...Я была счастлива только одной уверенностью, что у тебя все хорошо...Все это время я жила только этим...Зачем ты говоришь так, будто все кончено? Прошу, не говори так! Прости меня и ты. Я оправдываюсь, но я так устала, была где-то на грани, но я никогда... слышишь, никогда не переставала любить тебя...       - Я вел себя как последняя сволочь. В конце ты видела спасение.       - Я была слепа.       Они говорили, говорили, будто меня и вовсе не существовало. В ушах только постоянным эхом звучали ее слова: «Никогда, никогда не переставала любить тебя».       Они замолчали и несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Она привстала на коленях и шепотом сказала ему:       - Я обещаю тебе...обещаю...       Только эти слова я услышал из ее обещания. Их лица как-то странно просияли, но через мгновение его лицо исказилось гримасой боли. Она испуганно сжала его руку еще крепче, надрывно позвала его по имени. Он улыбнулся только глазами, из последних сил стараясь не выпускать ее руку.       Аппарат, все это время скорбно издававший отрывистые звуки, взял одну ноту и потянул ее в бесконечность.       Затем начался хаос из белых халатов, чьих-то протянутых рук, ее мучительных криков и стонов. Мутно слышались слова доктора: «Сердце не выдержало...сердце...»       Наконец мне удалось через силу вывести ее из палаты. Все лицо ее было мокрым от слез, она отрывисто плакала, делала большие глотки воздуха, будто задыхаясь. Я усадил ее на скамейку в конце коридора и пытался как-то привести ее в чувство, умолял посмотреть на меня, просил успокоиться.       Ее истерика прекратилась внезапно. Она сидела, покачиваясь из стороны в сторону, медленно вытирая лицо. Ее взгляд прояснился. Она посмотрела на меня растерянно, только сейчас осознав, что я тоже видел его смерть.       Мы вышли из больницы только к вечеру. Она сказала, что поведет машину сама. Я с опасением дал ей ключи, но внешне она была совершенно спокойна, даже несколько безразлична.       Она ехала в неизвестном мне направлении, но довольно уверенно, будто наизусть знала каждый поворот. Ее лицо сохраняло маску каменного спокойствия, но иногда я замечал, как в ее глазах начинал играть дьявольский свет, и губы едва заметно складывались в неровную пугающую улыбку. Какая-то мысль все крутилась у нее в голове, зажигая глаза.       После очередной такой вспышки она нарушила гробовое молчание очень уверенно и серьезно:       - Если я отвратительна тебе теперь, я пойму. Я соберу вещи и...       - Нет. Пусть это останется между нами, я никогда не напомню тебе и не упрекну. Я любил тебя даже в те минуты.       Я сказал это так быстро и неосознанно, что, казалось, я еще никогда в жизни не говорил настолько от сердца. Где-то в глубине мне хотелось со злобой накинуться на нее, но страх потерять ее был сильнее. Я смирился со всем, что произошло, и хотел действительно верить, что смогу удержать ее. Во мне кипело чувство безмерной скорби по моему другу, и в то же время загоралась надежда, что его тень больше не висит над ней, его власть теперь бессильна.       Я не заметил, как мы выехали за город. Начинало темнеть. Ее лицо было по-прежнему спокойно. Я с каким-то неприятным чувством осознал, куда мы едем.       Через несколько минут мы остановились возле загородного дома, отделанного темно-бежевым кирпичом. Я не раз бывал здесь и отлично знал, что это его дом. Она вышла из машины. Я с интересом стал наблюдать за ней, пытаясь понять, к чему этот странный порыв приехать к темному закрытому дому. От мысли, что его хозяин мертв и больше никогда не появится здесь, руки мои похолодели.       Меня вдруг обожгло ледяным отчаянием, когда она достала из своей сумки связку ключей и вошла внутрь. Она хранила их или он специально оставил это ей? Зажегся свет. Она резко рванулась с порога и побежала на второй этаж. Я вышел из машины и последовал за ней. Когда я вошел в дом, до меня донесся звук выдвигаемого ящика и шелеста каких-то бумаг. Когда я поднялся к ней, все стихло, и она просто сидела на ручке большого кожаного кресла.       - Смотри, - она указала на фотографию на краю письменного стола, - Такое старое фото, это мое двадцатилетие. Я и не знала, что он проявил его. Мы с тобой еще не были знакомы. Пять лет прошло.       Фото, видимо, было сделано случайно. Большой праздничный стол, вокруг много людей, разговаривающих между собой, а в центре сидели они, не обнявшись, а просто рядом, и единственные смотрели в камеру.       Больше она не зашла ни в одну комнату, ничего не касалась, ни на чем не останавливала свой взгляд. На обратном пути она за руль не села. Я так и не понял, зачем мы приехали сюда и зачем нужно было заходить в дом. Но я пообещал себе, что сегодня прощу ей все и ни о чем не стану спрашивать.       Проехав уже половину пути, я снова взглянул на нее, она уснула, положив голову на стекло. Спала с неясным мне удовольствием на лице.       В день, когда были назначены похороны, она была все так же медлительна и спокойна. В ее взгляде даже сквозила какая-то незаметная веселость. Она тщательно собрала шпильками волосы, надела черное прямое платье и встала в коридоре, ожидая меня. Она проделала всю эту процедуру с таким холодным безразличием, будто жизнь и вообще все вокруг совершенно не касались ее.       Спустившись, она не обратила внимания на щелчок открывающихся дверей моей машины и подошла к своей.       - Поедем на двух, ладно?       - Это ни к чему, не выдумывай.       - Тогда на моей.       В ее голосе послышались какие-то металлические нотки. Я был на пределе и отчасти устал от ее странного необъяснимого поведения в последние дни. Кивнул, ничего не ответив.       Она остановилась рядом с черной большой машиной, справа виднелось одноэтажное здание для поминок, впереди было много людей, практически все эти лица были и мне, и ей знакомы.       Она не обращала внимания на тихие приветствия, не отвечала на протянутые руки. Кто-то плакал, прощаясь. Люди подходили к гробу, кто-то тихо шептал, кто-то останавливался на несколько минут и будто вспоминал, глядя на него, каким он был.       Она стала недалеко от гроба и до самого конца погребения не двинулась с места. Прощаться она не стала. Какой-то смутный страх овладевал мной, когда я глядел на нее. Каменное недвижимое лицо, руки сложены в замок, губы плотно сжаты. Но в глазах, как и утром, еле заметно сквозила какая-то пугающая радость. Все закончилось, люди медленно и угрюмо направились к поминальному залу. Она все стояла, не двигаясь. Дождавшись, пока все уйдут, она обернулась ко мне и тихо сказала:       - Иди, я скоро подойду.       Мое беспокойство нарастало. Я подошел и положил руку ей на плечо.       - Ты точно в порядке?       - Не волнуйся за меня, - она едва заметно улыбнулась и ласково убрала мою руку. Ее уверенность передалась и мне, с минуту я внимательно смотрел в ее глаза, а затем неторопливо подошел к компании, стоящей у входа в зал.       Все последующее я смог восстановить только спустя несколько часов.       Как только я отошел, она резко развернулась и уверенно подошла к своей машине. Села за руль, захлопнула дверь и потянулась к бардачку. Она достала оттуда старую пачку сигарет. Хотя и поддавшись на мои мольбы, несколько лет назад бросила. Это были его сигареты, когда-то забытые в ее машине. Она достала одну и закурила, не открывая окон. Сделав первую затяжку, она сладостно зажмурилась и с наслаждением выдохнула дым. Почти докурив, она оставила сигарету в зубах и достала что-то из сумки. Пока она что-то делала с этим предметом, крошки пепла упали ей на ногу. Она стряхнула их и потушила сигарету, бросив ее под ноги. Затем она посмотрела куда-то вдаль и широко улыбнулась, закусив нижнюю губу.       Люди, стоящие на улице перед залом, обернулись на глухой хлопок, но не придали ему значения. Затем тишину кладбища нарушил непрекращающийся автомобильный гудок. В этом гудении я уловил что-то роковое. В висках у меня застучало и я, не помня себя, движимый каким-то предчувствием, побежал к ее машине. Только теперь я понял, что она пообещала ему тогда. Только теперь понял, что она достала из ящика в его доме.       Я распахнул дверь, задев соседнюю машину. Ее рука безжизненно свесилась, выронив черный предмет. Пистолет глухо ударился о землю. Я приподнял ее голову, упавшую на руль. Гудение прекратилось. Вытащив ее из машины, я сел на землю и обхватил ее руками. Черная ткань платья была выпачкана ее кровью. Мои руки были в ее крови. Люди вокруг говорили, толпились, кто-то пронзительно кричал. Я обливался огненными слезами, ее кровь обжигала мои пальцы. Я сидел, не замечая ничего вокруг, прижимая ее к своей груди. Ее тело холодело, и вместе с ним погибал я.       Она выстрелила себе в сердце.