Sous l'eau.

У Перидот волосы кажутся грязновато-зелеными, много раз перекрашенными, растрепанными и секущимися, топорщащимися в разные стороны, будто она и не знает, что такое расческа. У Перидот татуировка в виде почти треугольного салатово-желтого глаза в центре лба, этакое Всевидящее Око, от которого никакой пользы, лишь взгляды - удивленные, осуждающие, ужасающиеся. У Перидот нет друзей, да и не нужны, а есть старенький диктофон, служащий и личным дневником, и хорошим приятелем, и не менее хорошим слушателем. А еще у Перидот есть фотография, покрывшаяся налетом охры за время. На неопрятном, растрепавшемся листе типографской бумаги застыла, вскинув худые, просвечивающие насквозь синеватыми венами руки, высокая девушка с, пусть и улыбкой, но грустной, тоскливой и все же прекрасной, как совершенная скульптура, вырезанная мастером из цельного куска лазурита. Эта девушка - вода, думает Перидот. Ужасающе хрупкая и холодная, почти даже ледяная, немая, необъятная. При столкновении с ней ощущение - будто упал с прочной тверди скалы в бушующее чрево соленого, как слезы, моря. Эту девушку звали Ляпис. Прямо как камень - могильно-холодный, почитавшийся древними египтянами, чья жизнь, если верить изречению в книге, состоит из приготовлений к смерти. Эффект старины фотографии придан специально, вспоминает Перидот, обманывая саму себя и не желая признавать, что однажды просто пролила кофе, и часть попала на листок. Девушка кашляет, прикрыв рот ладонью с короткими пальчиками и ультра-зелеными крашеными ногтями, с концов которых все равно уже начал облезать лак. Усталые темные глаза, под которыми залегли тени отнятого сна, уже много часов подряд смотрят в окно. Солнце умирает. Каждый день, медленно, спокойно, плавно опускается вниз, как в замедленной съемке. Мажет кровавыми разводами и бликами по стеклу, светлому паркету, стенам, усталому лицу одинокой во всей Вселенной Перидот. Приступ кашля заставляет вновь согнуться пополам, резко, дергано, будто ударило током. Очки с зелеными стеклами падают на пол. Перидот слышит, как из-под водной глади доносятся голоса, приказывающие выровнять корабль, слушаться приказов, а потом - новая интонация, явно подростка, предлагает дружбу. Когда это было? Она помнит все, но большая часть жизни видна сквозь соленую лазурь, жидкую и холодную. Перидот помнит, как в девять лет едва не упала с крыши, и старшей, сводной сестре - Джаспер, пришлось ловить ее, и успокаивать, слушая сдавленные, надрывные рыдания, гладить по дрожащим узким плечам грубыми руками, с боязнью сломать или повредить; помнит закон Ома, и каждый закуток по пути в секцию роботостроения. Перидот помнит слишком много хороших моментов, чтобы понять, что что-то идет не так. У Перидот не держится в памяти смерть Джаспер, и тем более, что она сама ее убила, разбрызгав вокруг и по себе удушливые, отвратительно пахнущие капли густеющей крови. Когда человек, которого в этом странном мире называют "матерью" говорит о смерти сестры, грубой и неотесаной, словно монолитной, у Перидот в мозгу на месте семейной фотографии дыра, и из этой дыры кто-то визгливо, раздраженно говорит о том, как лучше строить бур. Зачем? Ах, да... чтобы спасти мир. Она не помнит, в чем смысл этого спасения, и чей голос врывается в мозг, все равно звуча так, будто сама Пери под водой, тонет, погружаясь все глубже, чувствуя, как на голову и уши давит огромное давление, как невыносимо горят легкие, отравленные морской солью напополам с ядом и кислотой заводов. В глазах двоится, троится безумное, расколотое на яркие стеклышки витражное изображение реальности. Перидот не может вдохнуть, и встать тоже, и отчаянно ругается сквозь зубы, силясь получить жизненно необходимую порцию безвкусного кислорода. Забыть свое имя, как дышать и двигаться, забыть смерть сестры и кровь на собственных пальцах - это же так просто, почти как умереть. Позволить волнам накрыть с головой, перестать барахтаться и сопротивляться в этом иллюзорном, призрачном море, которое уже не жидкая лазурь - а липкие чернила, отвратительными тенями забравшиеся в волосы. Мир звенит острыми мутными стекляшками, и даже очки, окрашивающие все в зеленые оттенки, не помогают. Перидот хочет кричать, но она упрямо стискивает зубы, по привычке касается третьего глаза пальцами, нажимает сильнее, будто пытаясь выдавить то, что было лишь нарисовано, выцарапано на коже, и что смоешь разве что кислотой, которая разъест болезненно-бледную кожу, обнажив белый череп и ошметки поврежденного, искореженного болезнью мозга. Потому когда смерть застывает перед глазами - не своя, чужая, она молчит, проклиная на чем свет стоит свою беспомощность, буквально пинками доставая обмякшее от ужаса тело, занимая пространство между ним и многотонной фурой. Звук удара и тихий, скрежещущий хруст доносятся издалека, как и голоса, больше похожие на шум прибоя. Спину царапает шершавая твердь дороги. Перидот через боль и свинцом навалившуюся усталость касается головы, жестких зеленоватых волос. Пальцы погружаются во что-то отвратительно-мягкое и теплое. Сознание застилает темная муть, подозрительно похожая на багровую воду, или кровь. Спасенную девушку зовут Ляпис.