Открытыми глазами

      Табрису больше некуда торопиться; звуки, доносящиеся изнутри последней комнаты обрисовали происходившую там картину вполне красочно. И стоило бы выбить дверь с ноги, но эльф, лишь шумно сглотнув, приник к замочной скважине, сцепив покрепче зубы.       Минутой больше, минутой меньше. Ему не важно. Важно для Шианни. Однако ворваться просто так туда, как за дюжины других дверей, Адонай не мог; спустя десятки стражников осталось слишком мало сил. Опухшее плечо немело, по черепной коробке гулял протяжный гул, а ноги слабели, вот-вот готовые подкоситься. Сказывалась нагрузка на не привыкшие к столь долгому сражению мышцы. Левый глаз заплыл, заслезился, мало что различая. Реакция притупилась, движения замедлились…       Сумеет ли он, войдя в открытую, убить троих здоровых, бодрых мужиков? И если уж врываться, то нужно сразу знать, куда метнуть клинок, без промаха. Наверняка. Не размениваясь на разговоры. О, говорить с насильниками он точно не намерен; ярость внутри, желание мстить, жгла горячее кипящей смолы, пузырясь на внутренностях черной жижей. Казалось, собственное тело теперь - одна открытая рана, оно готово поднапрячься последний, возможно, раз, вложив в удары упомянутую ярость и живой, первобытный гнев.       Адонай жалеет, что не сумел пройтись по коридорам тихо, крадучись, при этом понимая — обратный путь с невестами через набитое людьми поместье был бы гораздо сложнее, чем теперь. Здесь защищать приходилось себя, а пришлось бы не умеющих защищаться самостоятельно женщин. Всех, кроме Шианни. Да и она не воин.       Замочная скважина давала ограниченый обзор. Впрочем, его хватало, чтобы рассмотреть то, от чего у Табриса желудок скрутило узлом, а пальцы судорожно вцепились в дверной косяк, оставив на нем красные пятна. Тошнота подступила внезапно, наполняя рот густой, с привкусом кислых яблок, слюной: опоздали. Опять. Сам же эльф, словно в болоте, тонул от всплывших на поверхность воспоминаний о городском складе, где над ним надругались так же, как сейчас насиловали несчастную эльфийскую деву.       Мерзко-мерзко-мерзко…       Грязно.       Драгоценные мгновения утекали, закономерно мнясь Табрису и рыдающей Шианни целыми часами, столетиями боли и безнадеги…       Сорис позади застыл, скорее всего, изумленно пялясь в поникшие плечи брата. Его растерянный взгляд впивался в кожу прядильными иглами, прожигая до кости. А звуки становились громче… Отвратительные, чавкающие, с вплетающимся в них смешком, науськиваниями и похабной руганью.       Друзья Вогана прижимали руки девушки к полу, пока тот крепко держал ее бедра, комкая пальцами задранную юбку. Он двигался резко, срывая на эльфийке злость за разбитую бутылку, за сорванное веселье. Двигался, пыхтя от удовольствия.        Табриса замутило: Шианни положением мало отличалась от убитой Нолы. Разрезанная шнуровка корсета, голая маленькая грудь, периодически сжимаемая здоровой лапищей насильника, белые капли на волосах. Только Шианни, в отличие от отмучившейся Нолы, к счастью, жива. Не пыталась откусить себе язык, дабы избавиться от унижений, как поступили бы многие на ее месте, чтобы скрыть позор. Сопротивлялась, сучила ногами, насколько позволял устроившийся между разведенных колен ублюдок. Выгибалась, в тщетных попытках сбросить с себя его тяжелую тушу. Кричала, зная, что никто на крики не придет. Продолжала бороться за поруганную честь, вопреки всей бесполезности отчаянных действий.       Однако Табрис верил: Шианни сильнее. Не физически, нет; в тут ночь он сдался, выбрав глупое ожидание. Перетерпеть. Смириться. Как многие до него. Как многие — после. Просто потом отлежаться на сырых досках, с отбитыми лопатками и мокрым исподним, отдышаться, глотая застрявший в горле ком, в надежде, что все. Больше не станут, не тронут. Уйдут.       Уже поднимаясь, он медленно повернулся к Сорису, кивнув, и удобней перехватил рукоять казенного клинка. Навалился на дверь, ударив здоровым плечом. Та поддалась легко — Воган не запирался на замок: никто в поместье не посмел, не осмелился бы мешать забаве избалованного наследника.       Кинжал Серого Стража метко вошел ублюдку в висок. Мужчина не успел повернуть головы на шум распахнувшейся с диким грохотом двери; умер сразу, распластавшись кулем на в миг замолчавшей девушке, ошарашено воззрившейся в потолок. Стрела Сориса угодила одному из оставшихся дружков в шею, точно под мочку уха. Метко; их стоило экономить, колчан пустел, стрел оставалось мало, приходилось собирать с тел лучников по пути, потому что возвращаться за арбалетными болтами было бы слишком накладно и неудобно. Третий дружок прожил дольше, отшатнулся, пополз назад, обмочив в страхе полуспущенные штаны. Затем, повторяя участь товарищей, поприветствовал пол головой. Отлетевшей к камину, пока забрызганное кровью туловище дергалось в предсмертной агонии; ублюдкам ублюдочная смерть. Позорная. Жаль, быстрая; Адонай опять заторопился.       Спустя мгновение, его наконец вырвало остатками сегодняшнего завтрака. Желудок противно забулькал, принося временное облегчение. Почувствовав свободу, Шианни зашевелилась, сбрасывая с себя труп. Кривясь, зашуршала юбкой в попытке прикрыться, но Табрис краем глаза заметил алые пятна на внутренней стороне ее бедра и его снова вырвало; что хуже, чувствовать между ног член мертвеца, или же в заднице член живого?       Он понадеялся никогда не узнать ответ.       Пока Сорис выпускал невест из соседней комнаты, Адонай обернул подругу сдернутой с кровати простыней, бережно укрыл, не найдя при этом слов утешения. Зато услышав еле слышное: «они сдохли?», поспешил ответить "да".       И облегченный вздох был ему наградой за все царапины, порезы, пролитую кровь. За то, что прошел поместье маленьким ураганом, никого не щадя. Ради нее. Ради себя.       Эльфинаж, дом, где Адонай провел много лет, казался чужим. Ощущался чужим. Сюда не хотелось возвращаться, хотя, по сути, возвращение уже не имело смысла; столько событий, что хватит на жизнь вперед. На жизнь простого городского эльфа, не видевшего мира за стенами эльфинажа. За стенами Денерима. Он — убийца знати, который должен понести и понесет наказание за содеянное. Сам. Один. Даже если все совершенное делалось ради Шианни, ради давно растоптанной человеческими законами справедливости. Ради чести невесты, которая не станет ему женой…       Шианни Сорис унес к Цириону, туда же ушли спасенные женщины: отойти от произошедшего, осмыслить, запить и забыть. Адонай же остался стоять посреди улицы, тиская рукоять клинка, покоящегося в ножнах, не желая отдавать обратно, когда рядом встал незнакомец в легком доспехе. Тот, впрочем, руки за оружием не протягивал. — Что будешь делать? — наконец произнес он непробиваемо-спокойно, будто эльф вернулся с попойки, закончившейся избиением местных забулдыг, а не с кровавой резни, чреватой весьма жестокой казнью виноватого.       Табрис виноватым себя, ожидаемо, не считал. — Жить хочу.       И не соврал. Жить хотелось больше, чем когда-либо.       Очень.