Открытыми глазами

      Острие стрелы Тамлена нацелено шемлену в голову и Лотти Махариэль выдохнула с облегчением, когда тот, глухо ругнувшись, лишь натянул тетиву сильнее, а не отпустил сразу. Она напряглась всем телом, худым и гибким, плотно стиснув и без того тонкие губы, пока слушала чужое, сбивчивое бормотание, отчаянно надеясь, что Тамлен дослушает до конца. Что после выслушает ее, а не решит действовать сам. Иначе бедолагам не унести ног: горячий, словно раскаленные угли, опрометчивый, он любил действовать, а не думать, всегда попадая в цель. Количество целей, впрочем, значение имело редко. И бил эльф зачастую наповал.       Сейчас Лотти смерти шемленам не желала, хотя, более чем понимала Тамлена с его желанием убивать. Не дать им покинуть лес. А он бы не дал. За первой стрелой тотчас сорвались бы другие. Стремительно и метко. Кому в спину, кому в затылок; клан вырастил умелых охотников, выпестовал сильными воинами, только разными внутри, как яркий огонь, жаркое всепоглощающее пламя и вода, не бушующая горная речка, но спокойная полноводная. Прохладно-тихая.       Нет, Лотти не питала к людям жалости. Невзирая на всю ту ненависть и презрение, что они, в свою очередь, питали к эльфам, не презирала в ответ. Не презирала тех, кто предпочел жизни в лесах, своей свободе, жизнь за городскими стенами. Рабами, слугами — неважно; Лотти просто не видела смысла в излишней жестокости. В смертях, которые наверняка принесут много бед: люди умели быть мстительными и за меньшее. Даже если тела не найдут.       Тамлен же думал иначе. Неусидчивый, сумбурный. Собрат и товарищ. Тамлен с кривой улыбкой пугал; одно короткое движение пальцем, и человека уже не спасти. Лотти замерла, подобно мраморной статуе, следя за тетивой. Готовая в любой момент толкнуть плечом, отвести стрелу, а потом долго ругаться с тем, кому в тайне плела венок из листьев и самых душисто-сладких цветов. Наверное, немножко молясь давно забывшим свой народ богам.       Человек закончил рассказывать, откуда спешил… спешили они, спустя пятнадцать выдохов. Запинаясь от страха едва ли не на каждом слове, пока остальные топтались позади, суеверно оглядываясь. Кашляя в кулаки. Кажется, опасаясь чего-то больше, чем двоих вооруженных добротными луками эльфов, внезапно выступивших из лесной чащи беззвучными призраками в зеленых доспехах. За эти пятнадцать Махариэль заметила немало: грязные подранные рубахи, свежую глину на подошве ботинок, клочья густой паутины на измятых рукавах. Ссадины и порезы, полученные явно в спешке, засохшую кровь на скулах вперемешку с проступившей испариной. Заметила жадный блеск в глазах Тамлена, чувствуя неприятную дрожь в коленях. Прошедшийся по позвоночнику холод. Мерзкий привкус страха на языке.       Дорога в Долах воспитала ее осторожной. Осмотрительной. Тамлен говорил часто, — слишком. Кого-то эта осторожность забавляла, кого-то раздражала. Кто-то украдкой посмеивался. Кто-то же наоборот, — хвалил. Особенно Ашалле. Особенно после охоты. Она смотрела с материнской заботой, нежно приглаживая наспех срезанные, непослушные пряди волос, пытаясь вплести в них побольше сверкающих бусин или пестрых шелковых лент. «Для красоты». И охала, осматривая полученные на охоте царапины, отпаивала травами любой из недугов. Журила в детстве за шалости и поощряла любое из начинаний. Тогда…       Теперь осторожность стонала в висках волчьим воем, но Лотти все равно пошла следом, почти беспрекословно. Почти шаг в шаг, крепко сжимая лук в вспотевших почему-то ладонях и не убирая за спину. Узкая тропа, откуда пришли уже скрывшиеся за деревьями люди, уводила туда, куда никто еще не ходил, далеко от лагеря. Далеко от дома. Что-то незримое холодило кожу, предупреждало, звало назад. И Лотти хотелось кричать, вылить на Тамлена за своевольность, за смешное, такое нелепое упрямство, поток любых, пускай самых обидных слов. Ухватить повыше локтя и тянуть, тянуть назад, не оборачиваясь. Может, огреть эфесом кинжала, чтобы упал, чтобы не дошел, а потом тащить назад. День. Два. Сколько потребуется. Лишь бы страх, противно щекочущий горло, пропал. Утонул в меду — о, она выпьет много, очень много, — и пусть потом Маретари осуждающе качнет головой. Все равно.       Но тропа уводила дальше, а Лотти не протягивала к Тамлену рук.