Молчанье

Не знаю, как ты, Корво, а я отлично повеселился. Великолепное представление, друг мой! Чудесное! Империя в предсмертной агонии! Ты был духом отмщения, ты сеял хаос. Ужас, печаль и отчаяние, мешаясь, терпкой вязкостью оседают на языке. Первобытный триумф вихрем скачет по пустующим улицам, разворачивая горы людских останков, а чумные крысы, жадно, с аппетитом поглощают воняющую гнилью трупную мешанину. Неожиданно и прекрасно. Но ты убегаешь. Лодку качает на волнах, точно бумажный кораблик, скользящий по луже. Вдалеке, острием врезаясь в лилово-алое небо, тянется полоса горизонта – далекого и чужого. Закат догорит, раскрасив океанские багряные воды чернильной мглой. Десятки тысяч звезд отразятся в зеркальной глади, собираясь в точечные, фантазийные рисунки, похожие на письмена древних народов, живших здесь до вас. И день закончится, дав начало чему-то большему. Ты согласен? Молчанье. Встряхнись, друг мой, ведь мир велик! От Запада до Востока и от Юга до Севера он изгибается, подобно шару, всегда возвращаясь к исконному началу. Воды океана и безымянных рек единым потоком петляют по бескрайним просторам, огибая Острова и материк, словно илистую макушку валуна, выглядывающего из глубин в самом сердце бурного потока. Беспечно и вечно. Не так ли? Пандуссия. Куда ты теперь бежишь, раз не туда, изгнанный ворон, растворившийся во мраке густой ночи? К незнакомым, диким землям, где горячий ветер носится меж красных утесов и в густых лиственных дебрях по узловатым древесным рукам неслышно ступают диковинные безымянные звери, готовые разорвать тебя, точно кроличью тушку? Их господа – суровые, закаленные в нуждах безумцы, не знакомые ни с этикетом, ни с пышными нарядами и искрами фейерверков в городком полумраке. Они – еретики, молящиеся величественному Глубинному Духу, вырезающие руны и амулеты из костей китов и преподносящие их мне – своему ныне безымянному Богу. Они – покорные слуги, не увлеченные ни властью, ни деньгами. Скучные и пресные. Ты не такой. Скажи мне, Корво, почему ты отверг мою помощь? Тот шепот, взывающий к тебе из недр души, когда рука злодея утягивала в пучину пустоты твое единственное и самое дорогое дитя – твою Эмили? Почему ты стоял под проливным дождем, содрогаясь от порывов беснующегося ветра, и просто смотрел, как она падает в никуда, стирая свою детскую улыбку со страниц разрушенной Истории? Ты мог спасти ее, хватило бы одного взмаха кисти, но ты медлил, упуская бесценные мгновения. И теперь ты тут. Почему? Молчанье. Задумчивый взгляд уставлен в дно моторной лодки. Я знаю – из стыда. Ибо эгоизм тебе не свойствен, а позволить простодушной девочке в белоснежном наряде окунуться в мир, полный людской злости, ненависти и интриг, ты не мог. Ты слишком ее любил, уступив случаю и позволяя уйти из сотворенного тобой безумного спектакля. Гордо и с достоинством. Но ничего, друг мой, время пройдет, река располнеет, смывая с покинутого побережья остатки разрушенных башен и особняков. Островная Империя – крохотная, в сравнении и необъятным, далеким материком, вновь распадется, сгибаясь под знаменами бунтарей и мятежников. Однако ты этого не увидишь. Ты уплываешь вдаль, в неизвестность, страшась обернуться: лорд-защитник, ставший лордом-изгнанником, погубивший столько невинных жизней и ввергший Дануолл в пучину отчаяния и хруста костей под зубами крысиной чумы. Ты доволен? Вероятно – безмерно. Молчанье. Тонкая линия губ сложена в печальной усмешке. Похвально. Ты делаешь вид, что не слышишь, с остервенением стирая мой знак со своей руки, рубиново-обсидиановый в своем наглухо застегнутом офицерском мундире. Черные линии татуировки исчерчены кровавыми полосами, а она все не пропадает. Блестит и вспыхивает серебристо-угольным заревом, нестерпимым жаром обжигая кожу. Мрачные, ледяные волны океана качают твое хлипкое суденышко из стороны в сторону, подобно птичьему перу. Равнодушные, темные, скрывающие в своих чертогах не меньше зол, чем мир поднебесный, они молятся в унисон с ветрами и глубинными, гигантскими тварями, так часто отождествленными со мной. Молчанье. Скрежет ногтей по шершавой коже. Ты наивен, Корво, раз думаешь, что мой дар принес тебе одни только страдания. Лишь крупицам из многоликого большинства я позволил окунуться в свои таинства, подарив свободу воли. Голос Бездны, воркующий, тихий, упоительный, проник в твое сердце, как и в сердца тех безымянных актеров, но только ты один позволил себе, испытав упоительное чувство свободы, отринуть его, стирая мою печатку со своей бренной кисти. Безрезультатно. Ты неистов, Корво. Благодарность и смирение, характерные для преданных слуг, - тебе чужды. Ты беспечен, зол и непредсказуем, именно это меня в тебе впечатлило. В тот день, на слепящем мраморе беседки, когда кровь Джессамины окрасила их в цвет отчаяния, ты кинулся, точно зверь, загнанный в угол, на стражников, голыми руками расшвыривая их по жухлой дворовой траве. Тебя скрутили, пытали, мучали, но ты не сдался, терпел. Ты вырвался, призраком проскользнув через тюрьму и катакомбы, достиг мнимых друзей и, сделав первую зарубку на стене в изголовье кровати, замечтался о мести и океанах крови, в которых намеревался утопить предательские души. Молчанье. Алые капли оставляют кляксы у ног, а под ногти забились кусочки смуглой кожи. Полагаю, у тебя не было выбора, друг мой. Верно? И мой тебе дар ни разу не стал проклятьем. Он стал спасением. Мир – замкнутая бесконечность: из старого рождается новое, но не на наоборот. Когда-нибудь суша поднимется, а воды опустятся, - из океанских глубин вырвутся новые острова, мозаикой складываясь в континенты. Новые люди, с новыми шрамами на сердцах и руках, будут шагать по незнакомой суше, отстраивая новые города и порты, бессмысленно гадая, что же за обломки порой выносит на берег… остатки световых стен, офицерские шлемы и склянки от бесполезных лечебных эликсиров. На те берега вынесет и древние, рукотворные руны с лилово-графитным рисунком на фоне белесой кости. И все закрутится вновь: и шепот, и алтарь в уголке жилища, и черные, бездонные глаза, взывающие к спящему из Бездны. Ты можешь выть, Корво, можешь сокрушаться и кричать, но я не уйду. Я жил долго, очень долго, и могу прожить еще столько же, коль захочу. Мир может исчезнуть, сжавшись в крохотную частицу – одну из миллиона, что рассыпаны в космосе, а я все равно буду тут, в пустоте, дожидаясь очередного Большого взрыва и новых интригующих спектаклей. Ведь я любопытен, друг мой. Непривередлив, заинтересован и непринужден. Любой изгиб, подстроенный так называемой Судьбой – моих рук дело. Вы уповаете на Удачу, молясь о прощении, и каждый раз ваши слова стекаются ко мне. Ведь кроме меня больше нет ничего. Даже твои мысли, твои переживания и твоя ненависть – во мне, я их ощущаю. Ты думаешь сбежать, но у тебя не выйдет. Я повсюду тебя увижу, повсюду найду. Это доведет тебя до безумия и я, быть может, извинюсь, но все равно никуда ни денусь. «Чужой бродит среди нас», так они говорили, даже не догадываясь, как близки были к истиной сути вещей. Молчанье. Отрешенный взгляд, уставленный на бескрайние просторы океана. Темные волосы треплет восточный ветер. Руки дрожат и сжимаются в кулаки, а тело, перевалившись через борт, камнем падает в соленую тьму. Ты изобретателен, Корво, склоняюсь. Проделав такой долгий путь: от беспризорника с улиц Карнаки до телохранителя самой Императрицы, потерпевшего звонкое фиаско, - ты теперь, не закрывая глаз, смотришь на толстые слои вод, смыкающиеся поверх твоей головы. Свет догоревшего заката меркнет, луна меркнет, звезды исчезают, уши закладывает, мысли путаются. Стайки мелких рыбешек вертятся вокруг тебя, с любопытном разглядывая названного гостя, а у тебя в легких закончился кислород и сознание тает. Руки и ноги судорожно метаются, швыряя тело вверх, к поверхности, но ты уже слишком низко пал, чтобы взлететь. Ты обречен и беспомощен. Ты потерян… Последнее, что ты видишь, это лицо Джессамины. Счастливую улыбку на ее алых губах и заливистый смех тогда, на вашем последнем балу, до крысиной чумы и разлуки. Как бы сложилась история, не случись всей этой напасти? Я бы сказал, да вот только не знаю. Я вижу и видел много путей и много вариаций, я видел падение Империи и ее триумф, я видел, как чумной город пылает в лазурном свете огней, празднуя избавление, и я же знаю, что теперь этому не сбыться. Ведь единственное, что всегда неизменно – это чума. Я зритель, помнишь, всегда был им? Но тебе это уже не важно. Ты покинул этот разрушенный мир, и мой знак на твоей руке не растаял. Это невозможно, ведь печать на сердце, Корво, она на душе. Потому, до встречи, друг мой, до скорой встречи. И да пребудет с тобой песнь левиафанов.