Фетиш с банановым привкусом

Фанатки облепили со всех сторон, и каждая требовала к себе особого внимания. Все словно с одного конвейера сошли: перекрашенные в рыжий, в строгих белых рубашках, узких юбках, кто-то цокает на каблуках, а часть из них даже были в линзах якобы моего любимого зелёного цвета. И каждая, словно сговорившись, утверждала, что это её натуральный цвет волос, и пусть корни совсем другого цвета, пусть прокрашено не везде — все с рождения рыжие и пришли в костюме офисного планктона совершенно случайно. Никого не заботило то, что я не столь наивен, как они считают. Нагло совранное интервью о моём идеале женской красоты читали все, это можно было сказать наверняка. На секунду я представил их лица, если бы выразил своё мнение о том, что им бы подошёл нежно-жёлтый оттенок кожи. В стороне стояли Крэп и Флюкс, к которым хлынул не столь многочисленный поток поклонников. Роберт нарочито завистливо взглянул на меня, но затем улыбнулся и принялся раздавать автографы. А вот Андреас смерил меня уничтожающим, его фирменным взглядом исподлобья, в котором считалась самая настоящая непритворная зависть. Сквозь толпу мелькнуло что-то жёлтое. На секунду у меня помутнело в сознании. Матовая поверхность цвета золота пропала из виду, стоило мне протереть глаза. Слишком отчётливо, мне это точно не могло показаться! Не обращая ни на кого внимания, я стал проталкиваться через скопление поклонников, не слишком вежливо, конечно, но меня это не волновало. В конце концов, меня охватила паника: то, что я заметил, словно испарилось, и, кое-как расталкивая всех локтями, я выбрался на свободу. За поворотом снова мелькнул силуэт. Я был уверен, что в это сладостное мгновение я видел самое прекрасное из всего, что существует в этой вселенной. Эта изогнутая фигура фаллической формы — вот он, идеал, а вовсе не песочные часы, как принято в обществе. Я рванул в непроглядную тьму, туда, где скрылся от меня объект моих фантазий. Я видел воплощение всех моих мечт. Чего только стоит один лишь восхитительный кончик!.. Общество лжёт, давая нам ложные идеалы, неправильные суждения о красоте. Я был уверен, образ богини Венеры Милосской, изображённой на всемирно известной картине, безбожно перевран, и неумелый художник не смог передать ни той божественной желтизны бархатной кожи, ни внеземной грации четырёхгранной фигурки. Размер не важен, не так важна и внешняя красота кожуры. Куда важнее сердцевина, сочность мякоти, то, что внутри, и сейчас я не только о тропических плодах. В коридоре вновь блеснула яркая фигурка. Она чуть надорвала свой кончик, обнажая бархатную молочно-белую плоть, зазывая, заманивая меня. Я притормозил, давясь слюной, которая уже текла по подбородку. Я влюбился. Райский плод вновь пропал. Что, желаешь поиграть? Ну давай поиграем… Я буквально летел вдоль тёмного коридора, а Банан то и дело выглядывал и дразнил меня. Он знает, какие чувства вызывает у меня, определённо знает… Последний поворот — и тупик. Он стоит напротив окна, кокетливо помахивая хвостиком. Лунный свет делал его воистину неземным, непогрешимым… — Ты — мой. — Не своим голосом прорычал я и, словно зверь прокрадывается к своей жертве, медленно приближался к фрукту. Он повернулся ко мне. О, это восхитительное мгновение — я мог без спешки любоваться им, но как только я прикоснулся к гладкой кожуре… Больше я ничего не помнил. Флюкс, давясь от истерического смеха, рассказал, как обстояло дело. Меня нашли в мужском туалете. Как оказалось, я лежал на полу, без штанов и признаков жизни, весь перемазанный в неизвестно откуда взявшемся банановом джеме, будто меня в него макали и ели целиком. «Неизвестно откуда» — не мои слова, потому что я знаю, откуда. Меня благополучно привели в чувство, после чего я в полуобморочном состоянии сделал комплимент желтизне кожи Флюкса и плавным линиям граней его фигуры. Попытался укусить Крэпа за нос, ущипнул его за попу, аргументируя это тем, что он аппетитно выглядит. Меня-то в туалете аэропорта нашли, а вот мои штаны, как их ни искали, — нет. Всего этого я не помнил. Правда помню, как Крэп с лицом, будто опускает руки в дерьмо, поднял меня и со словами: «Ужратый шляется неизвестно где, а нам отдуваться…» — вынес из уборной, как новоиспечённую жёнушку из регистрационного отдела. Он мне потом фингалом под глазом припомнил, как я, со счастливо-туповатым лицом слишком нежно обхватил его шею руками, кокетливо хлопал ресничками, назвал его зайкой, болтал ногами, напевал мелодию Мендельсона и сердечно пообещал родить Крэпу сына. Всё бы ничего, свои-то поняли, а вот фанатов это, мягко говоря, шокировало… Перед глазами всё ещё стоит образ внеземного фрукта ростом в полтора метра, чья кожура в лунном свете казалась молочной, а мякоть, мякоть… — Ёб твою мать, Штефан, чтобы я ещё раз у тебя остался… В сладостных размышлениях я пропустил момент, когда Крэп вышел из ванной. С необъятным отвращением он глядит куда-то пониже моего живота. — Извращенец хренов, даже не приближайся ко мне! — С омерзением выпаливает Андреас и в спешке уходит на кухню. Я опустил голову. Стояк. Воспоминаниями я довёл себя до возбуждения, прекрасно. И пусть Крэп сейчас обсуждает с Флюксом то, что меня начали сексуально привлекать собственные одногрупники, пусть фанаты осуждают мои выходки. Пусть думают что хотят, все они не знают правды. Они не видели то, что видел я. Они не поверят, а перспектива провести остаток жизни в психбольнице меня не прельщает. Я точно знаю, что это не мои галлюцинации: штаны-то мои так и не нашли, верно?.. Дверь ванной приоткрывается, и оттуда валит пар. В дверном проёме блеснула влажная ярко-жёлтая кожура. Ноги подкосились, а во рту пересохло. Уже иду, мой хороший, мой сладкий…